Несвоевременные рассуждения, или о декоммунизации и Голодоморе

О технологиях, целью которых является получение сиюминутных политических выгод

Общим местом гуманитарных наук является максима, согласно которой прошлое принадлежит настоящему – именно в настоящем тематизируются и обретают смысл события прошлого. Не имея доступа к «чистым» историческим фактам, они всегда даны нам как часть определенной исторической концепции, исторической школы, идеологии, в конце-концов. В обыденном сознании такая позиция представлена расхожей формулой «историю пишут победители». Причем это касается и самых травматических и, как нам кажется сегодня, самых недискуссионных тем.

Как убедительно показала А. Ассман, даже Холокост не исключение в этом ряду. «Ни преступники, ни жертвы не знали, что участвуют в «Холокосте», - пишет она в своей книге «Длинная тень прошлого». Сам термин вошел в употребление в среде американских евреев только в конце 60-х. А после 1978, когда с легкой руки голливудских продюсеров, в американском кинопрокате появился сериал с названием «Холокост», данное понятие стало неотъемлемой частью культурного словаря. До этого, на протяжении 30 лет после окончания Второй мировой войны, тема Холокоста была непопулярной и практически табуированой со стороны политического дискурса. В разгар холодной войны иллюстрация прошлых «зверств» немцев - сегодняшних союзников США, вместе борющихся с «коммунистической чумой», выглядела неполиткорректной и неудобной. Вслед за «переоткрытием» трагедий Мировой войны, тема Холокоста стала предметом многих исследований. Так, в одном из них Н. Финкельстайн вводит термин «индустрия холокоста» и предлагает различать два варианта: ХОЛОКОСТ, все буквы которого должны быть большими, представляет собой медийный конструкт, использующийся в виде политического оружия; и Холокост как реальное событие прошлого.

Сказанное свидетельствует о том, 1) историческое прошлое поддается сознательному переконструированию; 2) историческое прошлое может становится частью политического дискурса, в котором успешно играть роль «оружия».

Может возникнуть вопрос относительно связи этих далеких и теоретических вопросов с нашей повседневной практикой настоящего. Однако, связь эта, судя по всему, куда более непосредственная, чем может показаться. «Западная» – назовем ее так – версия украинской истории конструируется не как история Украины, а как часть истории западного доминирования, как часть истории западной субъектности. Гранднарратив о формировании человеческой культуры и разума как именно западной культуры и западного человека был создан Просвещением и сегодня выглядит изрядно обветшавшим, но именно в его границах создаются повествования о коммунистическом порабощении Украины в целом и Голодоморе в частности как «отклонении» этой части Европы от эталонного пути развития.В середине 60-х годов афро-американский борец за американскую «контристорию» Дж. Болдуин критически выступал относительно официального исторического нарратива белых: «Я был дикарем, которому нечего рассказать, кроме того, что его спасла Европа, перевезя в Америку. Разумеется, я верил в это. У меня просто не было выбора». Понятно, что в таком нарративе в истории отказано и Африке вообще, и переселенному в Америку чернокожему населению в частности, а то самое спасение, за которое они должны были быть благодарны, было опытом рабства. Очевидно, что эта максима абсолютна комплементарна нашей действительности: стоит только заменить Африку советским или имперским прошлым, вывод от этого не меняется. Согласно данному нарративу, все ценное и значимое, что присутствует в украинской истории, связано с Западом, все остальное губительно и противоестественно – от него нужно поскорее избавиться. И совершенно неважно, что София Киевская, например, или Б. Хмельницкий, или мост Патона не вписываются в данное клише.

Попытка же сознательно манипулировать национальными травмами всегда имеет и обратную сторону. На что указал, например, американский исследователь политики прошлого Дж. Торпи. Он убежден и доказательно это обосновывает, что чем громче заявляется о жертвах репрессивного прошлого, тем быстрее рушится национальный консенсус относительно совместного будущего. Эта мысль не нова, его книга «Политика и прошлое» вышла в 2003 году, но несмотря на эти предостережения мы все настойчивее пытаемся построить национальную идентичность на событиях, которые сегодня скорее ведут к деконсолидации. Такая стратегия выглядит еще более странной, если учитывать, что официальный конструкт политического дискурса, представляющий Голодомор геноцидом украинского народа со стороны советского (чит. русского – для украинского политического дискурса это необходимое следствие) руководства, игнорирует наипростейшие факты, лежащие на поверхности.  В Украине советскую политику проводил поляк Косиор, Кремлем руководил грузин Джугашвили, а хлеб у крестьян отбирали простые украинцы в том числе. Травмы прошлого опять оказывается выгоднее использовать в виде «политического оружия», нежели искать национальный консенсус относительно его реинтеграции в настоящее.