Нужна ли Украине Стабмульская конвенция? Вскоре на рассмотрении парламента...

По утверждению лидеров Турции, Болгарии, Польши и ряда других стран Стамбульская конвенция меняет традиционные ценности, продвигает права ЛГБТ и неприемлема для этих народов. А что же Украина?

Можно ли пролоббировать какую-либо идеологию на  уровне ООН или ЕС, да еще и так, чтобы в результате появились правовые конвенции, сформулированные вполне респектабельно и традиционно с точки зрения правовых концепций, но в реальности направленные на достижение совершенно непредсказуемых для суверенных государств результатов?  Можно ли придумать для международного документа благовидную цель и содержание, которое нельзя отвергнуть публично, и против которой сложно возразить, но скрыть в нем несколькими терминами иную задачу, которую не сразу смогут распознать даже МИДы государств, принимающих этот акт как что-то традиционное и благовидное?

Ну и потом, посредством различных грантов, фондов, неправительственных организаций, тренингов для чиновников – заниматься социальной инженерией и менять общество уже внутри государств, навязывая им продвигаемые идеологии и цели?

В современном мире все перечисленное стало рутинной работой целого сектора лоббистских НПО, продвигающих по различным схемам свои задачи в международных структурах.

Так, на первый взгляд Стамбульская конвенция (Конвенция Совета Европы о предотвращении насилия в отношении женщин и домашнего насилия) прочитывается как правовой акт, направленный на защиту прав женщин от насилия, против чего ни один здравомыслящий человек не может возражать. Однако по каким-то причинам ряд государств, таких как  Болгария, Венгрия, Чехия, Латвия, Литва, Лихтенштейн, Великобритания - не ратифицировали Стамбульскую конвенцию, хотя все перечисленные страны подписали эту конвенцию на этапе ее принятия в 2011 году.

Более того, в марте 2021 года Турция, первой подписавшая этот документ вышла из этого соглашения, объяснив это тем, что: «Первоначальная цель по защите прав женщин была захвачена группой людей, пытающихся нормализовать гомосексуализм, что несовместимо с социальными и семейными ценностями Турции».

Власти Польши в лице министра юстиции Збигнева Зиобро также поспешили заявить о том, что начнут подготовку к выходу из конвенции, которая является «вредной, поскольку  требует, чтобы в школах детям преподавали гендерную проблематику с социологической точки зрения»[1]. И далее, комментируя причины выхода из Стамбульской конвенции польский чиновник заявил: "Этот идеологический элемент связан с императивом изменить образование в школах и вне школьных программ, в плане обучения, взглядов, убеждений молодого польского поколения студентов, чтобы сделать, на наш взгляд, ложное предположение, что биологический пол - это архаика, а на самом деле все сводится к социокультурному полу…Мы также отвергаем элемент поощрения семейных отношений со стороны ЛГБТ - мнение, распространяемое активистами из левых или гомосексуальных кругов, которые хотят воплотить свои убеждения в обязательный закон"

Что же произошло, почему государства, которые ранее подписали Стамбульскую конвенцию, через 10 лет отказались ее ратифицировать, а некоторые заявили о выходе из нее, что является крайне недружественным с точки зрения международной дипломатии актом по отношению к другим государствам – членам конвенции? Неужели проблема насилия над женщинами исчезла за 10 лет, или может не правильно был прочитан текст конвенции дипломатами МИДов всех этих стран – «не дочитали»? Как это не звучит парадоксально, но верным является второй вариант, так как на момент подписания этого акта, непосредственно из его текста следовали совершенно не те задачи, которые в реальности продвигаются сторонниками навязывания миру концепций множественности полов, или иначе говоря – гендерной идентичности.

В действительности Стамбульская конвенция является примером правового акта, для понимания сути которого нужно учитывать современные тенденции эрозии права и продвижения под прикрытием тех или иных декларируемых в международных актах ценностей «равенства» и других подобных - совершенно иного содержания, которое становится явным лишь после некоторых этапов фактической реализации этих конвенций со стороны фондов и неправительственных организаций, которые приходят в государство со своими образовательными программами, реформами и подзаконными актами, детализирующими международную конвенцию уже в совершенно ином содержательном формате. Иначе говоря, для понимания последствий принятия Стамбульской конвенции нужно учесть, что в рамках этого акта будут продвигаться не только и не столько вполне приемлемые и правильные идеи защиты женщин от насилия, которые уже и так обеспечиваются национальным правом на уровне уголовного и других отраслей права, но и гендерная идентичность как навязываемое государством псевдо-право выбора людей, в том числе детей, – своей половой принадлежности. И так как гендерная идентичность уже давно продвигается не как выбор между мужским и женским полом, но и как выбор других сексуальных ориентаций (в т.ч. гомосексуальной, трансгендерной,) – то образовательные программы, поступающие в школы под прикрытием Стамбульской конвенции будут содержать всю полноту не только понимания гендера, но и стимулирования детей к «более осознанному выбору» своей половой принадлежности, что фактически всегда обеспечивается пропагандой различных сексуальных форм поведения на самом раннем этапе формирования ребенка. Именно ввиду этой реальности перечисленные выше страны под вполне обоснованным давлением консервативных и религиозных кругов отказались от Стамбульской конвенции.

Если копнуть суть проблемы глубже и проанализировать весь блок антисемейных технологий современной международной социальной инженерии – то аналитикам МИДов государств-подписантов конвенции следовало бы обратить внимание на источники появления и динмаку развитий теорий гендерной индентичности и феминизма, которым и принадлежит авторство подобных документов.

Так, как утверждает Шарлотта Банч, влиятельный теоретик феминизма, «права человека гибки и переменчивы, они снабжают феминисток как терминологией, которой удобно описать наши требования, так и мощным политическим рычагом для продвижения наших задач» - всё от того, что это придаёт их политической программе «солидность»[3]. Этот лейтмотив почти слово в слово повторяется буквально в сотнях статей научного феминизма: «Терминология правозащитной деятельности – мощный рычаг влияния на политические процессы на государственном и международном уровне, – пишет Донна Салливан. – Теперь перед нами стоит задача приспособить под неё вопрос гендерно-специфического насилия…Правозащитницы-феминистки <…> не просто расширяют понятие прав человека. Мы ставим под сомнение сам политический и социальный фундамент понятия «прав»; размываем границу между частным и общественным и бросаем вызов общественному договору, на котором построено это разделение. <...> Таким образом, чтобы воплотить требования <…>

нашего движения, недостаточно просто сосредоточиться на вопросе прав женщин; от нас требуется пересмотреть само значение понятия «права человека», теории общественного договора, теории семьи и взаимоотношений государства и гендерно-дифференцированного гражданина».

От защиты прав женщин к разрушению права на личную жизнь

Теория права человека была выстрадана миром и стала ответом прежде всего на тиранию государств по отношению к личности. Личная жизнь и семья прямо назывались сферой, требующей защиты от вмешательства, начиная с самых первых документов по правам человека. Всеобщая декларация прав человека утверждает, что «семья является естественной и основной ячейкой общества и имеет право на защиту со стороны общества и государства».

Тем не менее, последовавшие за этим несколько международных соглашений, в частности -   более поздние конвенции, выделяющие в качестве предполагаемых жертв насилия конкретные группы населения – а именно - женщин и детей – практически свели на нет якобы «всеобщие» гарантии прав семьи. Оба этих соглашения были делом рук небольшой группы идеологов, и очевидно, что многие государства подписали их, вовсе не собираясь обеспечивать соблюдение содержащихся в них условий (которые сами же, по большей части, и игнорируют). И всё же, принятие этих соглашений возымело далеко идущие последствия. Они подрывают авторитет любого традиционно обладавшего властью института, от семьи и родителей до суверенитета подписавших их стран.

Для надзора над соблюдением условий этих договоров сторонами были – как и в случае с другими соглашениями – созданы наблюдательные комитеты, но на этот раз их деятельность вызвала намного больше нареканий. Несмотря на то, что теоретически данные комитеты выполняют лишь консультативную функцию, по факту, в своих регулярно выпускаемых докладах о поведении стран-участниц они дают инструкции, которые те должны выполнять для приведения такового в соответствие с их требованиями. Эти состоящие из «экспертов» по «женским проблемам» комитеты также публикуют свои соображения (или «замечания общего характера») о том, что, оказывается, имелось в виду в текстах этих договоров, зачастую ведущие к расширению области их применения.

Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин[6]  превратила механизм международных соглашений в орудие социальной инженерии. Этот написанный в 70-е, на пике сексуальной революции, документ требует от стран-участниц принять в качестве государственной доктрины идеологию феминизма – что прямо запрещается конституциями большинства демократических стран, в которых признаётся, что придание официального статуса какому-то одному убеждению ущемляет свободу самовыражения граждан. По этой Конвенции, все подписавшие её страны обязаны не только «принять меры, необходимые для ликвидации дискриминации против женщин», но и «устранить любую стереотипную концепцию роли мужчин и женщин на всех уровнях и во всех формах» (Ст. 10c). Задача устранения «концепции» воспринимается чиновниками весьма буквально; от их надзора не свободны даже личные убеждения. «Текст Конвенции содержит призыв к превосходящим все мыслимые границы формам вмешательства в личную жизнь граждан – вмешательства в самые интимные её сферы». В одном из пассажей Конвенции от государств требуется подвергнуть реформированию не только общественные устои, но и мысли своих граждан: «Государства-участники принимают все соответствующие меры с целью <…> изменить социальные и культурные модели поведения мужчин и женщин с целью достижения искоренения предрассудков и упразднения обычаев и всей прочей практики, которые основаны на идее неполноценности или превосходства одного из полов или стереотипности роли мужчин и женщин» (Ст. 5a).

Аналогичные нормы содержит и Стамбульская конвенция, п 5 статьи 13 которой закрепляет, что «Стороны обеспечивают, чтобы культура, обычаи, религия, традиции и так называемые "соображения чести" не рассматривались в качестве оправдания каких-либо актов насилия, подпадающих под сферу действия настоящей Конвенции». При этом определение «домашнего насилия» является настолько обширным, что позволяет подвести под него практически любую семейную ссору: "домашнее насилие" означает все акты физического, сексуального, психологического или экономического насилия, которые происходят в кругу семьи или в быту или между бывшими или нынешними супругами или партнерами, независимо от того, проживает или не проживает лицо, их совершающее, в том же месте, что и жертва – ст. 3 конвенции.

Таким образом, указанные конвенции уничтожают закрепленные десятилетиями в результате сложной правовой борьбы гарантии неприкосновенности личной жизни и невмешательства государств в сферу частный убеждений, мнений, культурных и религиозных традиций.

Разрушение неприкосновенности личной жизни  и неправовое давление на государства со стороны структур ООН

У правозащитников существуют большие претензии к структурам ООН за их попытки фактического разрушения гарантий неприкосновенности личной жизни человека, а также за систематическое игнорирование суверенных прав государств самостоятельно регулировать правоотношения на своей территории. Зачастую рекомендации структур ООН, которые не имеют никакой надгосударственной власти переходят границы здравого смысла и дипломатической этики, не говоря уже о правовой компетенции.

Так, Комитет по соблюдению Конвенции о ликвидации дискриминации в отношении женщин настаивает на том, чтобы государства-участники не просто упразднили дискриминацию, но и пропагандировали в своих странах феминистскую идеологию. «Государствам следует осуществлять программы в области воспитания и общественной информации, которые помогут покончить с предрассудками, препятствующими обеспечению равноправия женщин» и «программы в области общественной информации и воспитания для изменения подходов к роли и статусу мужчин и женщин» (UN Division for the Advancement of Women [UNDAW] 1992). Члены Комитета в своих высказываниях неоднократно демонстрировали, что считают, что на каждом государстве лежит обязанность внушать населению утверждённую ими идеологию и подавлять отвергнутые ими «еретические» идеи. Представителям Индонезии Комитет выразил «серьёзную озабоченность тем, что существуют социальные, религиозные и культурные нормы, согласно которым признаётся положение мужчины как главы семьи и кормильца, а женщинам отводится роль матери и жены» и потребовал доложить, «какие меры предполагает принять правительство с целью добиться изменений в таких представлениях» (Committee on the Elimination of Discrimination Against Women 1998, para. 289)

Тот факт, что придерживающиеся католических взглядов граждане Ирландии в ходе нескольких референдумов отвергали предложение о легализации в стране абортов, по-видимому, означает, что необходимо ввести ограничение на то, как можно голосовать, а как нельзя. «Влияние Церкви чувствуется не только в отношении к женщинам и в гендерных стереотипах населения, но и в политическом курсе правительства Ирландии. Это особенно угрожает праву женщин на здоровье, в том числе охрану репродуктивного здоровья». Поскольку норвежские законы о защите религиозных меньшинств дозволяют им не соглашаться с феминистской доктриной «в том, что касается семейных и личных дел», правительству Норвегии следует ограничить свободу вероисповедания: «Комитет выразил особое беспокойство в связи с содержащимися в норвежском законодательстве положениями, освобождающими некоторые религиозные общины от соблюдения Закона о равных правах. Поскольку женщины нередко испытывают бóльшую дискриминацию в семейных и личных делах в определённых общинах и в сфере религии, они обратились к правительству Норвегии с просьбой внести в Закон Норвегии о равном статусе поправку, отменяющую исключения в сфере религии» (цит по: Fagan, Saunders, and Fragoso 2009, 24-25). Также и касательно Индонезии «члены Комитета заявили о недопустимости того, чтобы культурные и религиозные ценности подрывали универсальность прав женщин», то есть узаконенные аборты.

Чиновники Комитета сами признают, что не ограничиваются просто обеспечением соблюдения существующих прав, но и создают новые, прямо противоположные ценностям 9 большинства стран права. Специальный докладчик ООН по вопросам о насилии в отношении женщин признаёт, что «больше всего возражений вызывает вопрос сексуальных прав»: Право [стран] на самоопределение противопоставляют статьям Конвенции, обязывающим государства исправлять любую несогласованность международного законодательства в сфере прав человека и действующих на их территории религиозных норм и норм обычного права. Хотя международное законодательство в сфере прав человека и совершенствуется с целью удовлетворить потребности международного движения за права женщин, в реальности во многих обществах права женщин встречают сопротивление со стороны альтернативных форм культурного самовыражения. Упомянутое движение не только вводит новые интерпретации существующей теории прав человека, но также и вводит новые права. Больше всего возражений вызывает вопрос сексуальных прав. Можно лишь надеяться на то, что общечеловеческие ценности свободы и достоинства личности восторжествуют над попытками патриархальных сил ограничить поле деятельности женщин домашним очагом. (Coomaraswamy 1997)

Что касается рассматриваемого вопроса влияния Стамбульской конвенции на конкретный объем прав человека в стране, то следует отметить, что сама конвенция и разработанные на ее основе методические рекомендации, такие например как «Пособие для парламентариев по Конвенции Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием»  содержат однозначные требования к государствам «менять стереотипы», которые сложились в обществе по отношению к ролям, которые присваивают те или иные социальные группы мужчине, женщине или другим гендерным типам.

Иначе говоря речь идет о анализе, контроле и вмешательстве в то, как люди думают, на их мнение по поводу построения семейных и общественных отношений, ментальности и идентичности.

При этом конвенция и разрабатываемые на ее основе методички для системы образования требуют обучать молодое поколение «правильному» восприятию навязываемой нам новой системы ценностей, мировоззрения и отношений.

Конечно, простое прочтение текста Стамбульской конвенции не приводит к таким выводам, если не знать описанную выше практику постоянного превышения структурами ООН и надгосударственными комиссиями и комитетами фактического консенсуса, достигнутого государствами, или, по-просту говоря, если понимать, что за казалось бы благими формулировками текста конвенции на самом деле скрывается конкретный механизм социальной инженерии, фактического ценностного перепрограммирования общества.

Так, согласно статье 6 Стамбульской конвенции «Стороны предпринимают усилия для того, чтобы включать гендерные подходы в соблюдение и оценку влияния положений настоящей Конвенции и для содействия и эффективного осуществления политики равенства между женщинами и мужчинами и расширения возможностей женщин». Статья 7 в свою очередь устанавливает, что «стороны принимают законодательные и иные меры для того, чтобы утвердить и осуществлять общегосударственную эффективную, всеохватывающую и скоординированную политику, включающую все соответствующие меры для предупреждения и борьбы со всеми формами насилия, подпадающими под сферу действия настоящей Конвенции…». Перечисленные статьи уже сами по себе говорят о том, что государства обязываются заниматься профилактикой насилия, а учитывая то, что так как по версии авторов этого документа насилие возникает по причине неправильного отношения членов общества к социальным ролям гендерных социотипов (мужчин, женщин, а также лиц с иной сексуальной ориентацией), то отсюда логично выводится обязанность государств профилактировать, иначе говоря МЕНЯТЬ существующие в обществе якобы стереотипные формы взаимоотношений между мужчиной и женщиной, а также между гетеросексуальными людьми и гомосексуальными и т.п. Но что это как не попытка вмешаться в то, как человек думает и считает согласно своему внутреннему, основанному на культурном, религиозном, историческом самобытном развитии? Согласно традиционному праву именно это именуется свободой думать так, как человек полагает правильным и свободно выражать свое мнение окружающим, даже если они с ним не согласны.

Однако по мнению авторов указанного выше методического пособия для Европарламентариев такое свободомыслие будет считаться ни чем иным как «Гендерным стереотипом» (согласно методичке - «Гендерные стереотипы – это предвзятые представления, в соответствии с которыми мужчинам и женщинам безосновательно присваиваются характеристики и предписываются роли, определяемые и ограничиваемые их полом.»).

И далее, согласно того же пособия: «Конвенция содержит общее обязательство по предотвращению насилия в отношении женщин и подробные превентивные меры, направленные на:

                        содействие изменению взглядов и моделей поведения, оправдывающих насилие в отношении женщин;

                        повышение общественной осведомленности для того, чтобы общество распознавало любые формы насилия по гендерному признаку, где бы оно ни происходило, и выступало против него;

                        включение учебных материалов по вопросам равенства в учебные программы на всех уровнях образования для воспитания у детей взаимного уважения в личных отношениях…»

 Но может быть изменение взглядов и моделей поведения относится только к реальному насилию, как можно было бы подумать? Как оказалось, на практике – нет. Даже сам текст Конвенции весьма расширительно трактует понятие «домашнего насилия», включая в него «все акты физического, сексуального, психологического или экономического насилия, которые происходят в кругу семьи или в быту или между бывшими или нынешними супругами или партнерами, независимо от того, проживает или не проживает лицо, их совершающее, в том же месте, что и жертва».

 Такое расширительное толкование «домашнего насилия» позволяет отнести к гендерно мотивированному любую бытовую ссору или даже традиционное культурно и исторически обоснованное отношение к моделям семейных отношений, и это еще раз подтверждает цель авторов Конвенции – разрушить существующие модели патриархальной семьи, а также  иные исторически и культурно сложившиеся традиции в обществе.

При этом авторы Стамбульской конвенции абсолютно не заботятся о гарантиях неприкосновенности частной (личной) жизни, предусмотренных статьей 12 Всеобщей декларации прав человека и отраженных в конституциях большинства государств-участников ООН.

И это вполне понятно, так как авторы этого документа вполне осознано продвигают конкретную идеологию, направленную на разрушения традиционных правовых институтов и семейных ценностей.

Как верно отметил проф. С. Баскервиль (Stephen Baskerville), «В конце концов, полное равенство полов, каким его представляют себе феминистки, практически недостижимо, потому что женщины преследуют в жизни иные практические цели, чем мужчины, особенно после рождения детей. Неясно даже, может ли хотя бы одна страна добиться полного соответствия требованиям Конвенции об устранении «всех форм» гендерных стереотипов, не прибегая к наиболее грубым способам вмешательства в интимные подробности личных жизней и мыслей своих граждан – хотя чиновников Комитета такие методы, по всей видимости, устроили бы»…

«К примеру, если женщины стабильно берут на себя заботу о воспитании детей чаще, чем это делают мужчины, Комитет даёт рекомендации, как изменить подобную ситуацию – как правило, при помощи спущенных сверху квот и мероприятий по «повышению степени осведомленности», – пишет Хофф Соммерс (2010, 15). Члены Комитета недавно рекомендовали запустить в Испании всеобщую «программу мероприятий в целях повышения степени осведомленности о недопустимости гендерных ролей в семье»; призвали власти Финляндии «пропагандировать равное участие мужчин и женщин в домашних и семейных заботах»; поручили правительству Словакии «ориентировать мужчин на равное участие в семейных заботах и обязательствах»; потребовали от представителей Лихтенштейна объяснений о проекте «Дня отцов» и напомнили, что те должны «ликвидировать гендерные стереотипы» (Hoff Sommers 2010, 16-17)

Следует отметить, что на самом деле, феминистки сами соглашаются с тем, что доказательств своих заявлений о поголовном насилии в семье у них нет. «Несмотря на существование множества разрозненных рассказов о повсеместном распространении насилия в семье, собрать неопровержимые доказательства или масштабные статистические данные по конкретным случаям убийства, избиения или изнасилования одного из супругов другим зачастую представляется трудным или даже вовсе невозможным, – признают двое из их коллег. – Государственная статистика по числу убийств не учитывает пол жертв, а статистика по числу избиений и изнасилований, даже если и доступна, обычно оказывается собрана вручную и без систематического подхода» (Thomas and Beasley 1993, 57). Иными словами, никаких доказательств того, что существует какое-то отдельное от всех прочих преступлений «насилие в семье», не существует. В реальности уже давно доказано, что крепкая семья – самое безопасное место для женщин и что большинство случаев насилия происходят после разрушения семей (Baskerville 2007, chap. 4). Сторонники феминизма не только не располагают доказательствами своей теории «колыбели насилия», но и игнорируют данные, ясно демонстрирующие прямо противоположное.

Но, несмотря на всё это, возможно, самое экстремальное из требований сторонников феминизма – это призыв к государствам во имя прав человека полностью подчинить себе семейную и личную жизнь своих граждан. «Жёсткое противопоставление в праве и в жизни общества частного и общественного отрицательно сказывается на осуществлении женщинами своих фундаментальных прав человека, в особенности, учитывая вред, наносимый им в случаях насилия в семье» (Moore 2003, 93). Члены узкого кровосмесительного кружка научного феминизма, словно заклинание, вновь и вновь повторяют этот лозунг не только от того, что сами отказываются признавать границы между общественным и частным, но и потому что рьяно добиваются их отмены. «Подлинные причины насилия в семье восходят к представлениям о гендерных ролях и иерархии в семье. В результате рождается либеральная идея различия между частным/семейным и общественным/государственным» (Bahar 1996, 106).

Естественно, для того, чтобы наказывать по закону настоящих преступников, не требуется контролировать личную жизнь невиновных граждан. Преступления с применением реального физического насилия – неважно, в частном доме они были совершены или где-либо ещё – успешно преследуются по закону без нарушения неприкосновенности личной или семейной жизни, и уж тем более не отрицая существование таковой. Теоретики феминизма сами признают, что «поскольку насилие в семье в сущности своей является нанесением вреда другому лицу, принцип соблюдения неприкосновенности личной жизни и жилища на расследование подобных актов не распространяется» (Moore 2003, 104). Иными словами, уголовное преследование настоящих преступлений не требует упразднения личной жизни. И тем не менее, именно к этому они призывают. Вообще говоря, если у феминистских работ по правам человека (а то и у феминистских работ в целом) и есть лейтмотив, так это то, что любую сферу жизни человека, «не подконтрольную государству», нужно объявить вне закона. «Недостаток подобного контроля над сферой личной жизни проявляется в отсутствии законов, направленных специально против насилия в семье» (в том числе «психологического» насилия) (Moore 2003, 93, 95). И пусть в обычных законах против насильственных действий никакого недостатка нет – феминистки вовсе не собираются защищать ничьё физическое здоровье, потому что ничего физического в этом «насилии» нет. Всё это – часть чисто политической программы по разрушению института семьи с помощью заведомо ложных обвинений и по присвоению государством прав распоряжаться 22 наиболее интимными сферами жизни своих граждан. «Пробел в контроле над сферой частной жизни способствует и поощряет дальнейшее угнетение женщин и господство мужчин в основной ячейке общества, семье» (Moore 2003, 121)

Поэтому понимание Стамбульской конвенции как нормативного акта, направленного только на защиту прав женщин, которое отражено в ряде украинских СМИ[10] в преддверии рассмотрения парламентом Украины вопроса о ратификации этого акта, - является неполным, так как не учитывает последствий принятий этого акта, в частности риска внедрения в систему образования и управления правового блока гендерной идентичности в ее расширенном понимании, размывания понятия брака как союза мужчины и женщины, продвижения блока прав ЛГБТ в системе образования, а также не учтены реальные цели внедрения в международное и национальное право техник социальной инженерии разрушения традиционных ценностей общества под прикрытием борьбы за права женщин и равенство полов.

 АВТОРОМ ОПУБЛИКОВАНА ПЕТИЦИЯ ПРЕЗИДЕНТУ УКРАИНЫ С ПРОСЬБОЙ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ПРОДВИЖЕНИЯ В УКРАИНЕ СПОРНЫХ ГЕНДЕРНЫХ ТЕОРИЙ И ДРУГИХ НОВОВВДЕНИЙ СТАМБУЛЬСКОЙ КОНВЕНЦИИ, ПРОСЬБА К НЕРАВНОДУШНЫМ - ПОДПИСАТЬ ПО ССЫЛКЕ: https://petition.president.gov.ua/petition/123540