Последним
управляющим Харьковским наместничеством, назначенным Екатериной II, был
Фёдор Иванович Кишенский — персона своего рода замечательная и
деятельная. В нём слились все прелести и ужасы этой великой и по-своему
страшной эпохи.
Злодейство международного масштаба
Фёдор Иванович Кишенский был рождён в мелкопоместной провинциальной
дворянской семье. И хотя его недоброжелатели приписывали ему «подлое»,
то есть незнатное происхождение, с родословной у него было ничуть не
хуже, чем у соседей. Еще в 1624 году царь Михаил Фёдорович пожаловал
своего стольника Андрея Яковлевича Кишенского поместьем. Не Рюрикович,
конечно, но и не выскочка из петровских «потешных» или аннинских
курляндских слуг.
Как и полагалось всем дворянским недорослям, 13-летний Федя в 1758 году
был принят на службу. В армии его восхождение по карьерной лестнице шло
медленно. На Семилетнюю войну с пруссаками он не попал по малолетству, а
первую турецкую кампанию Екатерины он встретил далеко от театра военных
действий, в астраханских окрестностях. Туда ещё в царствование Анны
Иоанновны были переселены калмыки, исповедовавшие ламаизм и приравненные
к казачьему сословию. В этой дикой степи они пасли скот и снаряжались
на службу государеву в качестве лёгкой кавалерии.
Саксонский дипломат Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг описал историю,
случившуюся в 1770 году, в которой 26-летний Фёдор Кишенский отличился
особо скандальным образом. «Выселение калмыков в 1770 году принадлежит,
бесспорно, к самым странным явлениям царствования Екатерины II… Имя
этого негодяя было Кишенский. Он был подпоручик Астраханского полка,
когда получил от генерал-губернатора Кавказского наместничества или от
коменданта астраханской провинции, во всяком случае, безрассудный приказ
принять на себя надзор за калмыками», — писал он, унижая своего героя,
хотя, как мы видели выше, особым худородством Кишенский не отличался. Те
же Разумовские, например, имели куда менее убедительную родословную.
Однако продолжим цитировать фон Гельбига: «Кишенский, этот презренный
человек, был и гувернером хана, и губернатором всего племени. Только
временами появлялся он в жилищах калмыков, но каждое его появление
распространяло общий страх и ужас — это было знаком новых и всегда
тяжелых вымогательств… Кишенский, без всякой церемонии, угонял из стад
те экземпляры, которые ему казались лучшими, и писал хану, какие и в
какую цену подарки должен он прислать ему. Все это он обращал в деньги и
собрал таким образом невероятные богатства…
Хан, возмущенный несправедливостью и хищничеством русских, высказал ему
горькие, но правдивые упреки. Этот негодяй забылся до того, что имел
наглость ударить хана и повелеть публично наказать его первого министра.
Такими средствами Кишенский вынудил потребованные им вымогательства, но
зато они были последними».
Калмыки бежали на восток. «…Пропало целое племя. 75000 кибиток, палаток
или, собственно, семей покинули в октябре 1770 года свои кочевья и
искали новых мест для поселения на китайской земле, куда они прибыли в
мае 1771 года. Они подчинились китайскому богдыхану, который с радостью
принял их, и они еще и теперь мирно и в довольстве живут под его
благодетельным и покровительственным скипетром…
Из всего племени осталось только 20000 кибиток, которые были расположены
отдельно от других и ближе к Астрахани. Они тоже ушли с этого места, но
остались под русской властью и заняли кочевья между Волгой и Доном, где
они еще и теперь кочуют».
Если бы на Кишенского пожаловался подданный государыни, то дело
приобрело бы угрожающий для него оборот. Он мог и в Сибирь отправиться
по этапу. Но кляузы от иностранцев, даже таких «поднебесных», как
китайский император Цяньлун, в Петербурге не рассматривались вообще.
Так что Кишенский мог спокойно продолжать службу.
Протеже Потёмкина
Фон
Гельвиг писал о дальнейшей жизни Кишенского, что «к счастью, мы ничего
более не знаем об этом человеке, как только то, что он стал, наконец,
генерал-майором и на награбленное жил роскошно и спокойно». Мы же знаем о
нём совсем другие факты, хотя и выборочно. Иначе бы не публиковали о
нём статью в харьковском издании.
На шестнадцать лет имя Кишенского исчезает из литературных упоминаний, и
лишь в 1786 году он вновь появляется на виду. На сей раз как полковник
Смоленского драгунского полка. Таким образом, притеснитель резервов
лёгкой кавалерии служит в тяжёлой коннице. Командир полка с таким
названием не мог не попасть на глаза самому успешному смоленскому
помещику тех времён — Григорию Александровичу Потёмкину. Люди в ту пору,
даже самые брутальные и суровые, были очень сентиментальны.
Вскоре началась новая турецкая кампания, и Смоленский полк отправился
воевать. В июне 1788 года в составе Екатеринославской армии выступил к
Очакову. Осада длилась долго, крепость держалась. Надо было порадовать
государыню успехами, и Потёмкин, к тому времени уже светлейший князь
Таврический, отправляет письмо императрице с Кишенским. Там он сообщает о
локальных успехах армии и флота.
Государыня послание получила, о чём уведомляла своего соратника в письме
от 17 июля 1788 года: «Вчерашний вечер, друг мой сердечный Князь
Григорий Александрович, приехал Кишенский со флагами и знаменами и
привез твои письмы. Трофеи сегодня с церемониею пошлю в собор
Петропавловский, и хотя у нас духи отнюдь не унылы, однако сие послужит к
народному ободрению. Железо, которое требуешь в Херсон, к тебе
доставлено будет… Дай Боже, чтоб ты взял Очаков безо всякой потери
людей».
В самом взятии Очакова Фёдор Кишенский не участвовал, но его сын Николай там был, а затем отличился при взятии Измаила.
Полковник Фёдор Иванович был награждён, произведён в бригадиры и ждал нового назначения. И вскоре оно состоялось.
Время
Отец харьковского театра
В 1789 году императрица назначила Кишенского правителем Харьковского
наместничества. И здесь он себя проявил совсем не так, как в степях под
Астраханью. Григорий Квитка-Основьяненко так описывает начало управления
Фёдора Ивановича: «В 1789 году назначен был в Харьков губернатором,
или, как тогда называли, правителем губернии – бригадир Федор Иванович
Кишенский, до того служивший в штате светлейшего Потемкина,
генерал-губернатора харьковского. С приездом нового начальника у нас все
одушевились. Председатели, советники, прокуроры, стряпчие разных
присутственных мест, большая часть которых ныне уже забыты и по
названиям, со своими семействами составляли многолюдное общество.
Супруга и две дочери губернатора поддерживали в нем единодушие; с каждым
были ласковы, ко всем приветливы, обращение искреннее, русское, без
гордости, без чванства, все любили их, беспрестанно посещали или угощали
у себя.
Начались в Харькове балы, маскарады, благородные собрания, называвшиеся
тогда «клубами». К умножению увеселения губернатор предложил основать
театр. Все приступили с усердием, и тут же для первоначального заведения
внесена значительная сумма, именно — сто рублей!.. и этой суммы весьма
достаточно было… и не прошел месяц, как театр, огромный для Харькова, с
ложами и другими принадлежностями, был открыт…».
«Сцена готова. Между тем и репертуарная часть устроилась быстро. По
убеждению губернатора, молодые люди, служившие в канцеляриях, в
чертежной, не окончившие еще курса наук в тогдашних училищах, объявили
желание играть на театре без всякого вознаграждения, а единственно для
удовольствия публики. А как не нашлось охотниц вступить в актрисы, то из
них же способные занимали женские роли. «Боже меня сохрани, быть
актершею! — говорила каждая дама, которой по обстоятельствам и
предполагаемой способности предлагали вступить на театр. — С нуждою буду
вырабатывать кусок хлеба, а на бесславие не пойду».
И вот театр готов к открытию. Двенадцать лож были абонированы первыми
чиновниками, по 50 руб. на целый год. В каждой ложе могло свободно
поместиться до двадцати особ. Цена установлена за вход: кресла —
1 рубль (годовое 25 руб.), партер — 60 коп., галерея — 25 копеек медью»,
— вспоминал Квитка-Основьяненко, который сам был директором театра
четверть века спустя.
Появился и первый исполнитель главных ролей — дезертир из Орла Дмитрий
Москвичёв. Преступление его раскрылось, когда в гости к Кишенскому
прибыл орловский наместник, Статский советник Семён Александрович
Неплюев. «Услышав, что в Харькове устраивается театр и почувствовав в
себе призвание, Москвичёв тайно оставил знамена орловского губернского
Марса и предложил услуги свои харьковской Талии. Итак, заметив своего
губернатора, он постигнул следствия за самовольную перемену службы,
потерялся совсем и едва не убежал со сцены; но начальник его, сжалясь
над ним и чтобы не лишить публики удовольствия, закричал ему: «Не робей,
Дмитрий, не робей!.. Продолжай, не бойся ничего». И Дмитрий оправился и
кончил пьесу к всеобщему удовольствию. В тот же вечер оба губернатора
кончили на бумагах, что сержант Дмитрий Москвичев переведен из орловской
губернской роты в такую же харьковскую», — рассказывает Квитка.
Но не только театром запомнился харьковцам Кишенский. Именно он разделил
город на три части — Нагорную, Залопанскую и Захарьковскую. По
распоряжению Фёдора Ивановича был восстановлен пришедший в негодность
Лопанский мост. Многие в будущем видные выходцы со Слобожанщины были
благодарны Кишенскому за протекцию на хорошую службу и учёбу. Два
будущих ректора московского университета — Иван Двигубский и Михаил
Каченовский отправились делать карьеру. Сын священника из Волчанского
уезда Николай Котляревский, благодаря наместнику, начал военную карьеру,
а затем стал одним из героев покорения Кавказа.
После смерти Екатерины император Павел отправил в отставку
генерал-майора Кишенского, и следы его теряются. Театр был разобран,
декорации и костюмы проданы, а актёры разбрелись по другим губерниям.
Следующий спектакль состоялся в Харькове в 1808 году.
Время