Капитализм катастроф Америки

Теперь же война и бед¬ствие целиком и полностью приватизированы

Движение чикагской школы Фридмана с 1970 годов завоевывало тер­ритории по всему миру, но до недавнего времени эта идеология не применялась в полном объеме в стране, где она зародилась. Конечно, Рейган проложил для нее путь, тем не менее США сохранили систему пособий по безработице и социального обеспечения, а также государ­ственные школы, поскольку родители, по словам Фридмана, сохраня­ли «иррациональную привязанность к социалистической системе»

Sipchen В. Are Public Schools Worth the Effort? // Los Angeles Times. 2006. July 3.

В течение трех десятилетий Фридман и его последователи методич­но использовали шоковые ситуации — эквиваленты 11 сентября для США — в других странах, начиная с военного переворота Пиночета 11 сентября 1973 года. А 11 сентября 2001 года настал момент, когда идеология, выкованная в американских университетах и нашедшая прибежище в организациях Вашингтона, смогла, наконец, вернуться к себе на родину.

В 2001 году все изменилось. На момент террористической атаки 11 сентября в Белом доме собра­лось множество учеников Фридмана, включая его близкого друга До­нальда Рамсфельда. Команда Буша использовала момент всеобщей растерянности с потрясающей быстротой — не потому, что админи­страция, как некоторые думали, коварным образом подстроила этот кризис, но потому, что ключевые фигуры в администрации, ветераны экспериментов с капитализмом катастроф в Латинской Америке и Восточной Европе в прошлом, входили в движение, члены которого молятся о кризисе, как фермеры во время засухи молятся о дожде или как Свидетели Иеговы — о конце света и о том, чтобы их вознесли на небеса. И когда наступает долгожданная катастрофа, эти люди мо­ментально понимают, что их час, наконец, пробил.

Администрация Буша после террористической атаки мгновенно начала эксплуатировать страх не только для того, чтобы объявить «войну террору», но и для организации весьма прибыльного пред­приятия, новой, быстрорастущей промышленности, которая вдохну­ла новую жизнь в ненадежную экономику США. Если увидеть в этом комплекс капитализма катастроф, легче понять, что это явление куда более широкое, нежели военно-промышленный комплекс, против которого предостерегал Дуайт Эйзенхауэр в конце своего правления: это глобальная война, в которой на всех уровнях сражаются частные компании, получающие государственные средства и принявшие бес­срочный мандат постоянно защищать родные Соединенные Штаты, одновременно устраняя всякое «зло» за границей.

Всего за несколько лет этот комплекс расширил свой рынок: это уже не только борьба с терроризмом, но и международное миротворчество, муниципальное развитие, устранение последствий природных катастроф, которые стали происходить все чаще. Конечной целью корпорации, стоящей в сердцевине этого комплекса, является реализация модели доходно­го правительства. И эта модель проводится в жизнь с огромной ско­ростью в чрезвычайных обстоятельствах, она определяет обычные и повседневные функции государства; фактически это приватизация правительства.

Чтобы дать старт развитию комплекса капитализма катастроф, администрация Буша без публичных дискуссий и широкого обсуж­дения передала в частные руки многие из самых деликатных и клю­чевых функций государства: от заботы о здоровье солдат до допроса заключенных или сбора информации относительно каждого из нас.

Правительство в этой бесконечной войне ведет себя не как админи­стратор, управляющий сетью подрядчиков, но как богатый капита­лист — владелец предприятия, который сам вкладывает начальный капитал в создание комплекса, а затем становится самым значимым потребителем его новых услуг. Можно проиллюстрировать этот про­цесс тремя примерами. В 2003 году правительство США заключило 3512 контрактов с компаниями, которые занимаются обеспечением безопасности; в течение периода длиной в 22 месяца, который закон­чился в августе 2006 года, Министерство национальной безопасно­сти заключило более 115 тысяч таких контрактов

(Monahan R., Beaumont E.H. Big Time Security // Forbes. 2006. August 3; Stoller G. Homeland Security Generates Multibillion Dollar Business // USA Today. 2006. September 10.)

 На глобальную «промышленность национальной безопасности» — с экономической точки зрения малозначимую до 2001 года — теперь расходуется 200 миллиардов долларов (RatliffE. Fear, Inc. // Wired. 2005. December).

В 2006 году правительство США потрати­ло на национальную безопасность в среднем по 545 долларов с каждой семьи

(Rugy V. de. Facts and Figures about Homeland Security Spending // American Enterprise Institute. 2006. December 14, www.aei.org.)

И все это касается не только внутреннего фронта войны против террора, деньги тратятся на сражения и за пределами Америки. Это не только поставщики вооружения, доходы которых резко возрос­ли благодаря войне в Ираке; содержание вооруженных сил США се­годня стало индустрией сервиса с самыми быстрыми темпами роста во всем мире

 (Bender B. Economists Say Cost of War Could Top $2 Trillion // Boston Globe. 2006. January 8.)

«Ни разу в истории две страны, в которых суще­ствует McDonald's, не вели войны одна против другой», — уверенно провозгласил обозреватель газеты New York TimesТомас Фридман в декабре 1996 года

Friedman T.L. Big Mac I // New York Times. 1996. December 8..

Его предсказание оказалось ошибочным всего спустя два года, более того, благодаря модели прибыльной войны ар­мия США отправляется на сражения в сопровождении Burger King и Pizza Hut, и эти компании на льготных условиях продают свою продукцию солдатам на военных базах от Ирака до бухты Гу­антанамо.

Кроме того, это гуманитарная помощь и реконструкция. Начи­ная с Ирака доходы от гуманитарной помощи и реконструкции уже стали новой глобальной парадигмой, при этом не важно, что было причиной изначальной катастрофы: предупредительные военные действия, такие как нападение Израиля на Ливан в 2006 году, или ураган. В условиях недостатка ресурсов и изменения климата, что все чаще порождает масштабные бедствия, реагирование на катастрофу слишком важно для развития рынка, чтобы передать эти действия в руки некоммерческих организаций. Почему школы должен восстанавливать ЮНИСЕФ, когда эту задачу может взять на себя Bechtel, одна из крупнейших инженерных фирм США? Зачем посе­лять людей, эвакуированных из Миссисипи, в пустые квартиры при поддержке субсидий, когда их можно разместить на туристических судах типа Carnival? Зачем приглашать миротворцев из ООН в Дарфур, когда частные компании, занимающиеся безопасностью, такие как Blackwater, ищут новых клиентов?

И это особенность эпохи по­сле 11 сентября: ранее войны и бедствия открывали возможности перед узким сектором экономики — скажем, для производства ис­требителей или строительных компаний, которые восстанавливают мосты после бомбежки. При этом экономическая роль войны своди­лась прежде всего к тому, что она позволяла открывать новые рынки, которые раньше были недоступны, и создавать повышенный спрос на продукцию при восстановлении мира. Теперь же война и бед­ствие целиком и полностью приватизированы — настолько, что сами становятся новым рынком и уже не нужно дожидаться окончания войны для роста спроса: способ передачи информации сам по себе является информацией.

Одно из явных преимуществ такого постмодернистского под­хода заключается в том, что с точки зрения рынка тут нет места не­удаче. Как заметил один аналитик, говоря об особенно удачном для доходов энергетической компании Halliburton квартале, «Ирак пре­взошел наши ожидания»

Quinn S. Halliburton's 3Q Earnings Hit $611M // Associated Press. 2006. October 22..

Это было сказано в октябре 2006 года, в самый ужасный месяц войны, когда зарегистрированные потери сре­ди гражданского населения Ирака составили 3709 человек

Hurst S.R. October Deadliest Month Ever in Iraq // Associated Press. 2006. November 22..

 И тем не менее акционеры должны были высоко оценить эту войну, кото­рая принесла одной-единственной компании доход в 20 миллиардов долларов

 Glanz ]., Norris F. Report Says Iraq Contractor Is Hiding Data from U.S. // New York Times. 2006. October 28..

Таким образом, торговля оружием, армия, доходная реконструк­ция и индустрия национальной безопасности, появившиеся в ре­зультате применения шоковой терапии администрацией Буша после 11 сентября, — это вполне сформировавшаяся новая экономика. Она была построена в эпоху Буша, но теперь существует совершенно неза­висимо от администрации любой политической ориентации и будет сохранять свою прочную позицию до тех пор, пока стоящая за ней до­минирующая корпоративная идеология не будет идентифицирована, изолирована и поставлена под сомнение.

Этим комплексом руково­дят американские фирмы, но он носит глобальный характер: британ­ские компании делятся своим опытом применения вездесущих камер наблюдения, израильтяне являются специалистами по строительству высокотехнологичных стен и ограждений, канадские деревообраба­тывающие фирмы поставляют сборные дома, которые в несколько раз дороже домов местного производства, и так далее. «Не думаю, что раньше кто-либо видел в ликвидации последствий катастроф настоящий рынок жилищного строительства, — сказал Кен Бейкер, руководитель корпорации лесоторговцев Канады. — В долгосрочной перспективе это стратегия, которую надо совершенствовать»

Leung W. Success Through Disaster: B.C.-Made Wood Houses Hold Great Potential for Disaster Relief// Vancouver Sun. 2006. May 15..

По масштабам капитализм катастроф можно поставить в один ряд с зарождающимися рынками и скачком развития информационных технологий в 1990 годов. Фактически инсайдеры говорят, что дела тут идут даже лучше, чем в эпоху доткомов, и «мыльный пузырь безопас­ности» продолжает раздуваться, хотя прочие уже полопались. Учи­тывая растущие доходы индустрии безопасности (которая только в США в 2006 году должна была принести 60 миллиардов долларов прибыли), а также сверхприбыли нефтяной промышленности (кото­рые растут при каждом очередном кризисе), можно сказать, что экономика периода катастроф спасла мировой рынок от глубокого спада, который ему грозил накануне 11 сентября

TreasterJ.B. Earnings for Insurers Are Soaring // New York Times. 2006. October 14..

Попытка воссоздать историю идеологического крестового похода, высшей точкой которого стала радикальная приватизация войны и катастроф, наталкивается на одну проблему: эта идеология, как ха­мелеон, постоянно меняла названия и лица. Фридман называл себя «либералом», но его американские последователи, в чьих головах либералы ассоциировались с высокими налогами и хиппи, обычно относили себя к консервативным «классическим экономистам», сто­ронникам свободного рынка, а позднее — к приверженцам рейганомики или laissez-faire, то есть политики невмешательства государства. В мире это учение преимущественно называют неолиберализмом, часто свободной торговлей или просто глобализацией. Лишь с сере­дины 90-х годов это направление мысли, которое возглавляли столпы правого крыла, долгое время связанные с Фридманом, такие как фонд Heritage, Институт Катона и Американский институт предпринима­тельства, стало называть себя неоконсервативным. Это мировоззре­ние поставило всю мощь военной машины Соединенных Штатов на службу корпоративным целям.

Все эти идеологические инкарнации сохраняли верность полити­ческой триаде: устранению государственного контроля, полной сво­боде корпораций и минимуму социальных расходов, — но ни одно из перечисленного, похоже, не дает адекватного представления об этой идеологии. Фридман утверждал, что его движение представляет со­бой попытку освободить рынок от государства, но реальная исто­рия того, что происходит, когда его чистый замысел воплощается на практике, — это совсем другая вещь. В любой стране, где за по­следние три десятилетия применялась политика чикагской школы, возникал мощный альянс между немногочисленными самыми круп­ными корпорациями и группой самых богатых политиков, причем граница между этими группами была нечеткой и изменчивой. В Украине и Рос­сии миллиардеры — частные игроки в таком альянсе — называются олигархами, в Китае их зовут «князьками», в Чили — «пираньями», в США, в правление Буша—Чейни, — «первопроходцами». Эти по­литические и корпоративные элиты отнюдь не освобождают рынок от государства, они просто сливаются с ним, присваивая себе право распоряжаться ресурсами, которые ранее принадлежали обществу, от нефтяных скважин России до общественных земель в Китае или контрактов на восстановительные работы в Ираке при отсутствии конкуренции.

Более точный термин для системы, которая стирает границы меж­ду Большим Правительством и Большим Бизнесом, — это не либера­лизм, не консерватизм и не капитализм, но корпоративизм. Ее главная характеристика — переход значительной массы общественного богат­ства в частные руки, часто при этом растут долги, возникает все бо­лее широкая пропасть между неимоверно богатыми и на все готовыми бедняками и появляется агрессивный национализм, который по­зволяет оправдать бесконечные расходы средств на безопасность.

Для людей, которые находятся внутри этого пузыря огромного богатства, это самое выгодное положение дел. Но поскольку подавляющее боль­шинство людей оказывается вне пузыря, корпоративное государство начинает проявлять и другие характерные черты: агрессивный надзор (и снова в этом случае государство и огромные корпорации начинают торговать выгодами и контрактами), массовые аресты, ограничение гражданской свободы и часто, хотя и не всегда, пытки.

А между тем

США вошли в тройку стран с наибольшим экономическим неравенством. Самые богатые люди США имеют доход почти в 16 раз выше, чем самые бедные. Такие данные опубликованы на сайте Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР).

Еще большее неравенство наблюдается лишь в Мексике и Чили, где разрыв между 10 процентами самых богатых граждан и 10 процентами беднейших слоев населения составляет 28,5 и 26,5 соответственно. Также огромная разница в финансовых возможностях у жителей Турции, Израиля, Испании, Греции, Японии и Кореи. Здесь этот показатель колеблется в пределах 10-15. Наилучшие результаты (2,3-6) показали Исландия, Словения, Норвегия и Дания.

В целом по миру богатые зарабатывают в 9,5 раза больше бедных. При этом за период с 2007 по 2010 годы разрыв увеличился сильнее, чем за предыдущие 12 лет. В 2007-м он был девятикратным.

Эксперты ОЭСР уверены, что если правительства промышленно развитых стран не остановят сокращение социальной поддержки, то разрыв между беднейшими и богатейшими социальными группами будет только увеличиваться.

Между тем сторонние наблюдатели отмечают, что ОЭСР, традиционно отстаивающая политику свободного рынка, в последнее время стала все более активно высказываться за увеличение социального обеспечения, которое должно смягчить последствия экономического спада.

В ОЭСР входят 34 страны, в том числе большинство государств — членов Евросоюза. Также в работе организации принимает участие высший орган исполнительной власти ЕС — Европейская комиссия.

А между тем госдолг США составляет  более 17 триллионов долларов.

Аналитический отдел

ОО «Союз солидарности и социальной справедливости»