1991 (часть 6)

Накануне Нового года мы прибыли сюда, подсчитав, что даже завышенная закупочная цена в праздничную ночь позволит получить итоговую прибыль.

Но, как сочинил когда-то русский эпический писатель (периодически еще и пописывавший стихотворения) Лев Толстой, «чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить». Купить в этой сумеречной торговой точке водку оказалось делом непростым.

Дело в том, что двери, ведущие внутрь ночного отдела, охраняли два милиционера, пуская-выпуская клиентов по очереди. С улицы ко входу вели примерно десять не очень крутых ступеней шириной метра в два-три, - на них как раз помещалась шеренга из пяти человек. Чем ближе к лестнице располагались люди в очереди, тем естественней стремились занять место на ней – потому «хвост» (крайние) был худым, а «голова» расширялась до пяти человек в ряд, и в таком «расширенном» составе упиралась во входные двери.

На тех, кто стоял на ступенях, действовали два разнонаправленных вектора силы. С одной стороны – менты, отпихивающие ретивых в момент открытия (для впуска-выпуска клиентов) двери, - они создавали откатное движение. С другой – задние в-очереди-стоящие, видя открывающуюся дверь, усиливали натиск вперед. Напомню, что пространства для маневра в стороны у них не было – пара нарядов милиции стояла по бокам и пыталась поддерживать порядок.

Так, под ритм, задаваемый дверью, толпа и колыхалась – назад-вперед, назад-вперед.

Я оказался в середине тех, кто стоял на лестнице, и в течение часа неоднократно пересчитывал покоренные или сданные мною ступени. Третья, четвертая, пятая. Четвертая, третья, вторая, третья, четвертая. Пятая, шестая, седьмая, шестая, пятая, шестая. Причем в этом пересчете я был как маленький Будда – в смысле отрешенности от мира и сосредоточенности на счете. А как себя еще мог вести человек, который натурально пролежал почти 60 минут на стоящих сзади?

Специфика очереди была такой, что ноги тех, кто оказался на ступенях, примерно на метр опережали голову. В такой позиции начисто отсутствовала точка опоры. Потому я, вместе с соседями, безвольно колебался по лестнице, заглядывая в темное зимнее небо.

Моя нирвана закончилась примерно через час, когда стояние на морозе стало вовсе уж бессмысленным. Водку купил Хасан, вновь воспользовавшись врожденным славянским страхом к своей монгольской наружности, но взял лишь четыре бутылки. Мы выкинули белые флаги, и объявили об отступлении на заранее приготовленные позиции.

Примерно через полгода после описанного случая, в силу разных причин, мы отошли от спекулятивных операций с беленькой. И, надо сказать, сделали это достаточно вовремя. Потому что к концу 1992 года в общежитии (равно как и в стране) началось первичное бизнес-структурирование.

Цивилизованная торговля пришла в общагу в виде не совсем цивилизованных бригадных ребят, которые целенаправленно душили индивидуальные «торговые точки». Они делали это тщательно, как будто были детьми сотрудников советского ОБХСС, поднаторевших в постоянной борьбе со спекулянтами, и почерпнули у своих родителей опыт и хватку.

То, что не смогла (да и не пыталась) сделать милиция, рэкетня провернула блестяще: свободная экономическая зона в общаге прекратила существование. Именно так – студенты не стали платить дань (это не было целью крепких ребят), а прекратили розничную торговлю. И тут же пошли в гору дела подвального коммерческого магазина и пары ларьков, появившихся между общежитиями где–то двумя-тремя месяцами ранее. Знающие люди серьезно утверждали, что рэкет и владельцы перечисленных торговых точек создали то, что в милицейских сводках принято называть организованным преступным бандформированием.

Ларьки – это тоже символ эпохи. Работали круглосуточно, давали широкий ассортимент (на самопальных ларечных полках располагались даже некоторые продукты питания в виде бульонных кубиков, польских консервированных паштетов и кошмарных кетчупов в красных пластиковых бутылочках), и всем своим пошарпанным видом олицетворяли цивилизацию.

С тех пор окрестные студенты уже не искали, где бы купить водку или курево подешевле (тем более, что провернуть такое уже стало невозможно – рынок структурировался не только на уровне общаги), чтобы продать подороже. Они мечтали устроиться ночным продавцом во все активнее плодящиеся ларьки, чтобы заработать себе на жизнь, и, заодно, приторгнуть личным товаром.

Их жизнь ларечная была не сладка – спали черти на чем и, если быть откровенным, черти где (по факту – на товаре), в любой момент готовые проснуться на стук ночных покупателей. Но что же делать – это была школа капитализма, только не по программе MBA, а для наемной рабочей силы.

Тоже самое происходило и по стране. В отсутствие госконтроля частную торговлю прибирали к рукам самые сильные, не понимая, что подобное структурирование играет против большинства из них: власти не могли справиться со стихией, но они уже могли контролировать тех, кто слегка усмирил анархию, и встал над нею.

Все дело в классовом расслоении общества, мать его, о котором так упорно писали коммунисты. Пока все были взбаламученной серой массой, анархия процветала. Как только в толпе проклюнулись успешные и богатые, проснулась и власть.

Уже к середине 1990-х закон в лице милиции и силовых структур так окреп, что отжал многих строптивцев от рыбных мест, или заставил их платить, - рэкет стал государственным. Подобное определение сегодня кажется затасканным, но попробуйте его опровергнуть не просто исходя из идейных соображений, а покопавшись в фактах нашей недавней истории.

Будем считать, что моральное обязательство ввести в повествование немного морализаторства я выполнил, - во власть нашу, в самую душу ее, плюнул. Значит, теперь могу переходить к следующей части моего рассказа, и повернуться лицом к людям 1991 года.

(если дочитали до этого момента, то уже догадываетесь, что я планирую продолжить)