Еще одна история

Можно увидеть, как летит пуля

Можно увидеть, как летит пуля; особенно хорошо это видно ночью, если стреляют трассеры. Можно даже сфотографировать, как летит пуля; но, увы, ее не видно, когда она летит в тебя.

Это судьба, от которой не увернуться. 

Бывая в горячих точках, да и не только, я часто замечал, что судьба, действуя по только ей понятным законам, любит зло шутить, обрывая жизнь своего героя в дни, близкие к особенным, торжественным датам.

Декабрь 1994 не отличался снегопадом и солнцем, он был сырым и гриппозным.  А главное - не было денег. Не так чтобы совсем не было, но сумма в пару сотен долларов казалась большой зарплатой, достойной разве что главного редактора столичного издания. 

На телевидении во всех новостях Борис Николаевич Ельцин рассказывал о банде, захватившей власть в Чечне и о том, что он направляет туда войска навести порядок. Мне приходилось его фотографировать: и  как он, хорошенько выпивши, катился по трапу самолета в Алма-Ате, и в других пикантных ситуациях, но запомнился его первый визит в Украину. 

Ельцин потребовал остановить свой эскорт возле гастронома, зашел, подошел к полке с куриными яйцами, взял одно, высоко поднял и, прищурившись, стал смотреть на просвет, пытаясь что-то там увидеть. 

А потом изрек своим столь узнаваемым голосом глубокую мысль: «Яйцо хорошее — крупное».  

Продавец, стоявший рядом, охнул, прижал руки к груди, и у него, что называется, отпала челюсть. 

Вот так и стоят они перед моими глазами - Ельцин, похожий на памятник Крестителю, в светло сером костюме, только в руке вместо креста яйцо, -  и продавец, как преданный последователь смотрящий на него с открытым ртом.

Впрочем, вернемся к деньгам. Заработать хотели все, особенно чиновники при власти, а тут такая возможность. Пока шеф пьет - война  все спишет, вот и решили устроить быструю победную войнушку забыв о старой истине, что плохой мир лучше хорошей войны. 

Колонны танков двинулись в Чечню, ну а за ними потянулись и люди моей профессии - как кем-то верно подмечено, навозные мухи. Где кровь и боль, там мы делаем свой бизнес, пытаясь объективами влезть в  чужую боль, и чем больше страдания - тем лучше картинка.

Ночью непросто фотографировать, а тут, лежа в снегу, под стенкой заброшенной фермы, думается быстро: Отсюда ничего не снять, а полезу ближе - застрелят. Нет, картинки не получится...

Всего лишь часом раньше я, маясь от тоски и желания хоть что-нибудь снять в Ингушском селе Слепцовское - это в паре километров от административной границы с Чечней (хотя понять, где заканчивается Ингушетия и начинается Чечня достаточно трудно - уж больно все переплетено) - пошел в местную больничку, такое себе одноэтажное здание, давно требующее ремонта, при виде которого сразу возникает мысль, что болеть здесь не желательно. 

Компанию мне составили два земляка: телевизионщица  Аня Безлюдная - та самая которая в дальнейшем станет генеральным продюсером нескольких украинских телеканалов - и Андрей Фещенко, успешный бизнесмен от телевидения, через несколько лет оборвавший свою жизнь выстрелом из ружья.

Врач не удивился нашему приходу - видно, пресса сюда уже приходила - и сразу сказал, что  можно посмотреть  и сфотографировать больных. 

В палате лежало несколько раненых, у одного была ампутирована правая рука. Каждый со своей историей: кто-то попал под самолетный обстрел, когда вез из соседнего села корову, а кто-то был слишком любопытен и пошел посмотреть, как движется боевая техника, и получил пулю. Кто знает — может все и правда, но картинка не получалась — кислая.  Я немного оживился, когда в палату зашла депутат российской госдумы, известный демократ Панфилова, которая всем своим видом показывала, что сейчас мы разберемся и виноватые будут наказаны. Но это не был митинг с размахиванием флагов и восторженными воплями, фото не получалось. 

Я вышел на порог больницы. Хватит на сегодня, подумал я, и тут прямо к моим ногам подлетели жигули, из которых выскочила женщина. Она кричала, хотя криком это назвать нельзя, скорее это был вой, плач и крик боли одновременно.

Все, кто был рядом, кинулись к машине, и стали вытаскивать неподвижного парня. Занесли в больницу, положили на стол. Пуля прошла через  грудь, и он скончался у нас на глазах. Из бессвязного рассказа женщины мы поняли, что несколько машин с беженцами из Грозного уже на территории Ингушетии возле станицы Асиновское были расстреляны танками и БТРами. 

Поехали, может кто-нибудь живой,  сказал я. Машина скорой помощи (старенький ГАЗ), милиционер, дежуривший в больнице, и фельдшер - вот и вся наша компания. 

В нескольких километрах от места трагедии водитель остановился: Все, я дальше на поеду, сказал он. Да  никто и не спорил. Мы пошли вдоль обочины, по мокрому снегу, стараясь быть незамеченными.  Очередь из трассеров прошла над нашими головами, и пули как бы провизжали: убью...убью...убью... 

Придорожная канава - лучшее место, где есть о чем подумать и как дальше поступать. Не знаю, почему я продолжил свой маршрут вдоль забора заброшенной фермы, пытаясь подойти ближе и рискнуть сделать фото. Неожиданно я заметил, что крадусь не один: возле меня оказался мужчина, одетый в куртку не по росту. Плечи у куртки широкие, а голова маленькая, в спортивной шапочке. Я держал фотоаппарат с длинофокусным объективом, он - таких же размеров противотанковую гранату. 

Опередив любые вопросы,  сказал, что я журналист, хотел узнать, что произошло; он же не стал со мной говорить, и со словами "Я им покажу" приподнял гранату и осторожно пошел вдоль стены.

Военная техника гудела, и по надрывному звуку было ощущение, что танк пытается закопаться или что то затоптать. БТРы продолжали стрелять вокруг себя, предупреждая: не подходи.

Стоп, остановил себя я, дальше не пойду. Назад тропинка уже протоптана, а в канаве возле дороги мои друзья, можно посоветоваться. Адреналин делал свое дело, мозги работали четко, притупляя чувство осторожности. Как поступать… пытаться подойти или не рисковать? Ответ мы получили очень просто. Вдалеке на дороге засверкала мигалками одна из машин, сопровождавших Панфилову. В ответ над ними прошла очередь трассеров… Машины развернулись и, погасив свет, рванули обратно.

Последовав их примеру, мы тоже решили свалить.

Но утром мы были на этом месте первыми. Ни техники, ни солдат - только следы, много следов, ведь снег хорошо сохраняет следы. Автомобиль жигули толщиной со сковородку; след от тела на бетонной плите, покрытой снегом; обрывки женской одежды; узенькая речушка, куда почему-то кинули едкий желтый пенящийся реактив.

Подъехал УАЗ, из которого вышел военный с генеральскими погонами. Это был замминистра МЧС России, Герой Советского Союза Востротин. 

Стали подходить местные. Странно, но тел не было, только следы и покореженные машины. Зачем они их увезли?

Нам сказали, что в нескольких километрах стоит взорванный БТР. 

Востротин взял меня к себе в машину, и мы поехали.

На обочине дороги стоял вывернутый наизнанку БТР. "Это боекомплект,  - заметил Востротин, - но остатков  экипажа не видно. Похоже, машину взорвали свои, такое бывает, отказ двигателя, а останавливаться нельзя. Не оставлять же боевую машину. На так бывало в Афганистане, а здесь почему?" - разводил руками генерал.

Сюда! - замахал руками его помощник. В ста метрах от нас в канаве возле дороги лежал солдат. У него был перелом руки, и умер он от потери крови. Почему свои оставили умирать, и что в реальности произошло, ответа не было. 

Из нагрудного кармана достали телеграмму: "Дорогой …, поздравляем тебя с днем рождения, твои родители, г. Уфа."

Татарин, заметил один из МЧСников. Мусульманин? подумал я.  Может, поэтому день его рождения стал днем его смерти...

На следующий день фотография генерала с разведенными руками, стоящего над телом брошенного солдата, обошла все мировые издания. Но это было только начало кровавой бойни, где свои убивали своих.