Надоели политики, давайте говорить о людях

Несколько слов о Басаеве

А вот еще такой был случай.  Это было в начале января 1995 года. Я опять был  в Чечне, лучшее место для журналистов, в крови которых не хватала адреналина. 

Русская армия бестолково и по пьяному пыталась захватить Грозный.  Впрочем немного отрезвев после штурма в новогоднюю ночь.  Трупы солдат, по-простому говоря обычных пацанов, которым не было 20 лет, и их бестолковых командиров валялись по всему городу. Их не хоронили, их просто объедали одичавшие собаки, брошенные своими хозяевами, которые покинули город.  В начале я не мог понять, почему у мертвых, лежащих на улицах города, спущены штаны. Только потом я догадался, что местные смотрят, кто убит: свой или чужой. Свой - значит мусульманин, обрезанный. Ну а если без обрезания - значит, пускай его едят собаки. 

Работа журналистов на улицах Грозного - это отдельная история, достойная пера маститого писателя. Я же расскажу всего лишь эпизод.

Я вместе с Британским и Московским коллегами решили посмотреть на город с верхней точки. Есть такая, практически на кладбище над городом. Точка хорошая, весь город как на ладони. Город в дыму, горит, над центром рядом с дворцом, а точнее, с президентской администрацией Дудаева, в воздухе вспыхнул огненный шар диаметром с центральную площадь города. Похоже на вакуумную бомбу, подумал я и даже не успел нажать на затвор камеры - уж  слишком быстро и эффектно все было. Вакуумная бомба - это плохо, хотя все здесь плохо. Вспомнил, что в кармане у меня лежит пластиковая стрела, которую я выковырял из стены дома после бомбежки.  Такими стрелками, размером с небольшой гвоздь, были напичканы бомбы, сброшенные на город. Беда в том, что после ранения такой стрелкой, ее трудно обнаружить в теле человека, ренген не видит где она остановилась, что совсем плохо.

Я снимал, за спиной было кладбище, а еще чуть дальше  - какой-то забор  и заросшая деревьями территория.

Вдруг заревел мотор танка, совсем рядом. Неужели атака? Первая мысль - прятаться, спрыгнуть вниз. Танк ревел, но все не выезжал, что делать? Впрочем, ответ ясен: такова работа журналиста, надо идти туда, где танк ревет. 

Пишу эти слова и вспомнил Тараса Процюка, погибшего от выстрела танка в Ираке. Выпили мы немало и в Чечне держались рядом. Вспомнил как он спрашивал местного водителя: где сегодня стреляли? И ехал туда, куда указывал водитель: "Значит, нам туда".

Танк ревел за забором, прошлись мы вдоль него и подошли к воротам. Сунулись туда, а там нас встретили….люди с автоматами.  Это были Чеченские ополченцы….Мы представились….Журналисты, мол, можно с вами поговорить? Они позвали командира. Лицо командира было покрыто царапинами, в некоторых местах заклеенными пластырями.  Познакомились, его звали Шамиль Басаев. Тогда он еще не был врагом номер один для Российской власти, и на тот момент, большим врагом был для Грузии. 

Он пригласил нас к себе в штаб пообедать и побеседовать.

Ели мы суп из капусты и говорили о войне, а точнее о жертвах войны, пленных солдатах. Басаев жаловался: "Мы не воюем с детьми. Попавших в плен мы вначале просто отпускали, а их опять в армию и опять против нас".

 По нашей просьбе в комнату завели двоих пленных (одного из них я потом видел в документальном Российском фильме о солдатах, побывавших в плену). 

"Теперь пробуем поступать иначе," говорит Басаев. 

В комнату вошла женщина, дальневосточной наружности, которая представилась председателем Союза матерей России. Она присоединилась к нашему разговору. 

"Теперь мы делаем так: составляем списки пленных. Она связывается с родителями солдат, те приезжают за ними и увозят домой."

Мы вспомнили в разговоре, что, приближаясь к Грозному, увидели солдат, окопавшихся прямо в поле. Мы подошли к ним и спросили, как им в Чечне, а на их лицах, грязных от земли, увидели удивление: "Неужели мы в Чечне," ответили они. 

Возле окопа стоял молочный бидон, от которого сильно пахло спиртом.

Мы долго беседовали с Басаевым  о войне и судьбах. Он не был фанатиком, и мы понимали друг друга. Ведь мы вышли из одной страны, у нас было одно воспитание и одинаковые ценности жизни.

Прошло немного времени, и он стал Че Геварой для своих и террористом №1, для которого человеческая жизнь стала орудием достижения цели.

На войнах журналисты стараются жить вместе, будь то гостиница или частный дом. Тогда мы жили в частном доме в столице Ингушетии, Назрани.  На следующий  день после встречи с Басаевым к нам в дом пришел человек, который представился майором Русской  армии и сказал: помогите. Он рассказал, что  был одним из тех, кто штурмовал Грозный в Новогоднюю ночь. Рассказал, как их бросили на штурм без боеприпасов, карт и подмоги. Как в районе вокзала большую часть солдат перебили, а его взяли плен.

А вот теперь его и раненых солдат боевики погрузили в старый автобус и сказали: вы нам не нужны, уезжайте. Довезли до Назрани и оставили. Денег нет, а надо вывезти раненых, они ведь никому не нужны.

Журналисты народ недоверчивый, особенно когда просят денег, вот я и предложил ему позвонить домой. У нас с собой были спутниковые системы связи, и мы могли звонить в любую точку мира.  Он позвонил домой, трубку взял его отец. "Отец, не плачь, я жив", говорил он…

Было больно смотреть, как плакали двое мужчин -  один в нашей комнате, другой в далеком Курске.

Через несколько лет пленным стали резать горло или менять на деньги… Но это уже другая история, и о ней я расскажу в следующий раз.