Соня Сотник: Любовь должна быть.

Часть вторая. О капсулах времени, Западе и Востоке, желаниях и смерти. Первую часть читайте здесь http://blogs.korrespondent.net/journalists/blog/raimanelena/a77446

- Наверное, с возрастом ты начинаешь слишком хорошо видеть развитие событий…

- Вообще, любая женщина в первые пять секунд видит развитие событий. Она уже разводится с человеком и делит имущество, а он только начинает «клеить» ее в баре. Надо мной издевался брат в юности. Я была очень влюбчива и он все время говорил мне – Озвучь мне лучшую двадцатку этой недели. Я вообще люблю людей. Мне они до сих пор интересны.

- А с возрастом не сложнее встречать интересных людей?

- Безусловно. Это не то, что сложно, это чудо. Мы же чувствуем каждый свою уникальность. И когда ты встречаешь человека, у которого схожие с тобой моральные ценности, это очень большое чудо. Мы с возрастом утрачиваем готовность воспринимать чью-то точку зрения. Мы не готовы слышать. Когда ты влюблен в человека, ты воспринимаешь каждую его фразу как какую-то истину.

- Одна из твоих последних песен Любовь должна быть.

- Любовь должна быть в любом случае и в любых проявлениях. Когда любовь, как мы думаем, трагична, или не взаимна это тоже счастье, потому, что это любовь. То, что ты еще что-то чувствуешь, это большое счастье. Моя хорошая подруга говорит – Я продаю себе идею. Каждый раз, когда ты влюбляешься, ты продаешь себе идею, что так и должно быть. Этот мужчина хочет, чтобы ты была такой, и ты думаешь (щелкает пальцами)  - Наверное это правильно. Он хочет, чтобы я ходила в тренажерный зал. Точно, вот это правильно. Потом ты встречаешь следующего мужчину, который говорит – Нет, нет, тренажерный зал это фигня, надо заниматься йогой. Точно. Или – Давай будем ходить голыми. О, да. Следующий приходит и говорит – Нет, не надо ходить голыми. Надо закрывать тело, нужно беречь энергию. Ты думаешь – Вот оно. Ты постоянно себе продаешь чьи-то идеи.

- Какая была последняя идея для тебя?

- Не вскакивать после оргазма и не бежать курить на кухню.

- Ты как-то, говоря про то, что ты искренне любишь, сказала про голос.

- Да. Это видимо какая-то аудиофилия. Когда я слышу правильные интонации, правильную речь и тембр, конечно же я влюбляюсь.

- Тебя легко подкупить словами?

- Не словами. Тембром. Если это еще и внятно, то это почти успех (смеется).

- Если будут красивые речевые обороты, ты можешь какое-то время не замечать за ними пустоту?

- Безусловно. Но, это первые пятнадцать минут.

- Можешь вспомнить первый голос, который тебя впечатлил?

- Голос, который не очень красивый тембрально. Я безумно люблю слушать Филипенко, и то, как он работает с материалом. То, как он работает со словом. То, как он читает Гоголя, Платонова… Алла Демидова… Женские голоса для меня тоже очень важны. Если мы говорим про радио или кино, то, конечно, это Ефим Копелян и Зиновий Гердт. Зиновий Гердт это, наверное, самый любимый закадровый голос.

- А если взять музыку? На каких голосах выросла сегодняшняя Соня Сотник?

- Есть хорошая эстрада. Для меня эстрада это парковая эстрада, которая очень хорошо показана в «Покровских воротах». Мы выросли дома на очень хорошей музыке. Для меня яркий момент в детстве это оркестр Александра Цфасмана и Варламова. Эти пластинки были затерты до дыр. Вот эти вот – На карнавале, вы мне сказали – Я вас люблю. Красивый досоветский джаз, даже диксилендовый джаз. Потом уже Глен Миллер. Но, первым открытием для меня был Александр Цфасман

- А Александр Вертинский?

- Вертинский был позже. Вертинского уже нужно было слушать подготовленным. Меня, конечно, раздражал сначала этот голос (копирует Вертинского). В восемь лет не очень понимаешь всю эту лексику Вертинского, трагичность, образы, которые он создает. А потом, конечно, это влюбленность. Недавно переслушала всего Вертинского. Опять у меня была мысль, что-то перепеть, но нет. Уже столько перепевок, что это может быть уже пошло. Гребенщиков отлично перепел Вертинского.

- Раз уж мы заговорили про каверы, есть желание спеть чью-то песню по-своему?

- Да, конечно многие хочется спеть. Особенно 20-е – 30-е годы, или 40-е – 50-е. Но, я сначала лучше сделаю, а потом покажу и скажу. Можно и Эдиту Пьеху перепеть талантливо. Можно перепеть все. Главное чтобы это совпадало с тобой внутри. Я иногда пою «Дрянь» Науменко - «Ты продала мою гитару и купила себе пальто» - я понимаю, о чем это.

- Тебя привлекает первая половина двадцатого века в отношении музыки, или ты из тех людей, которые родились не в то время?

- Недавно смотрела подборку фотографий Америки пятидесятых годов. Помнишь это время, когда в Америке все курили, даже в автобусах?

- Да, но в тоже время в Америке автобусы делились на места для белых и черных…

- Да, совершенно верно. Я могла бы родиться в Америке в пятидесятые годы, я бы курила, но я была бы черной, и не смогла бы быть в автобусе на том месте, на котором бы хотелось (смеется). Поэтому тут нужно очень четко формулировать желания. Помнишь анекдот про африканца? Он полз по пустыне, изнемогал от жары и появился джинн из бутылки. Три желания, стандартная схема. Первое – я хочу быть белым. Второе – хочу, чтобы было всегда много воды. И третье – много женщин. Он стал кафельным белым унитазом в женском туалете… Я иногда думала, в каком времени я хотела бы жить. Например, в Вавилоне. А джинсы? А кроссовки? Не, не, не, так не пойдет. 

- Одна наша общая знакомая называет твою музыку интеллигентным шансоном.

- А другой наш общий знакомый называет мою музыку бытовым блюзом.

- А ты сама, как называешь свою музыку?

- Слушай, шансон - отлично. Какая разница как я это называю? Если брать по песням, это конечно полная шизофрения. Допустим "5 размер" это классический корневой блюз, так же и Не плачь. Любовь должна быть это вообще какой-то арт-поп. Две чашки кофе это классический шансон. Гинеколог Наташа это смесь рокабилли и блюза. Меня совершенно не тревожит, в каком стиле я работаю. Песня Василий - это рок, а завтра она же может оказаться шансоном.

- Ты журналист. Это у тебя от папы?

- Да, папа не понял бы, если бы я выбрала другую профессию. Папа сорок лет был политическим журналистом. Двадцать из них проработал в «Социалистической индустрии» - газете ЦК КПСС. Пять лет по Таджикистану и последние годы по западным областям Украины. После независимости работал во Львове уже с другими СМИ. Были мысли по поводу театрального, но мама была категорически против. Это был один единственный разговор. Я спросила – Мама, а можно я в театральный? – Нет, нельзя, - ответила мама. На этом разговор был закончен. Но, я как-то особо и не выбирала, мне это было интересно. Я жила в этом, и понимала о чем это.

- Папа помогал поступить?

- Поступала я сама. Для меня это было принципиально. Папа преподавал во Львовском Университете. Потом уже оказалось, что ректор Киевского факультета и мой папа дружили. Но, я об этом не знала. И мой папа ему не звонил.

- Ты бросила институт на третьем курсе. Сколько тебе было лет, когда ты вернулась доучиваться?

- Через лет десять после того, как ушла. Когда ты возвращаешься учиться, ты уже, как человек поживший, понимаешь что тебе действительно читает лучшая профессура, ты действительно бесплатно проводишь шесть часов с лучшими умами. Это совершенно другое ощущение от учебы. Это очень здорово. Ну, и плюс у меня теперь два курса друзей замечательных журналистов.

- Ты повторила путь своего папы – с Востока на Запад Украины.

- Это был очень классный проект у отца. Они со своим другом проехали по сорок девятой параллели на мотоцикле с коляской. Плюс рюкзачок, печатная машинка и магнитофон. Остались папины дневники, и мы с братом решили повторить этот путь. Для нас это было важно.

- И как впечатления?

- Очень здорово. Знаешь, когда меридианы пересекались с параллелью, они закладывали капсулы. И мы делали то же самое. Теперь любой человек, который будет проходить по сорок девятой параллели, может найти эту капсулу и доложить что-нибудь свое. Это было интересно. Мы увидели страну.

-  Насколько большой контраст между Востоком и Западом?

- С одной стороны контраст визуальный – совершенно другие пейзажи. С другой стороны – люди. На Востоке природа мягче, и люди мягкие. В Донецке и Луганске люди очень открытые, мягкие и добрые. Они медленнее разговаривают, все медленнее делают.

- А ты коренная львовянка?

- Мои родители приехали во Львов из Таджикистана, когда моя мама была на девятом месяце беременности. Мама родилась на Сахалине. А папа однажды заехал на Сахалин...

- Из Таджикистана?

- Нет. Это была другая история. Папа работал в «Комсомольце Донбасса», потом работал в Запорожье. Вышел «Собор» Гончара. Папа Гончара поддержал. Была большая компания по этому поводу – мол, те, кто поддерживает «Собор» Гончара – это… ну, не очень интеллигентные люди… плюс обвинения в украинском буржуазном национализме. Так что папе просто тихо шепнули, что ему надо бы, как-то побыстрее уехать из республики. По комсомольской линии. Причем, как можно дальше. Он посмотрел на карту, увидел остров Сахалин и начал выяснять, есть ли там комсомольская линия (Как раз на Сахалине была комсомольская газета, и были нужны комсомольские работники). Вот он и поехал на Сахалин. Там и встретил маму. А через пару лет получил назначение в Таджикистан. И мама уже с моим братом уехала в Таджикистан. А уже из Таджикистана они получили перевод во Львов. Кстати, я дважды коренная львовянка - еще и потому, что я родилась в гостинице «Львов» (смеется).

- Как ты относишься к скандальному языковому закону?

- Безусловно, я считаю, что государственным должен быть украинский язык. А закон этот был принят исключительно для манипуляций. Никакой проблемы в Украине с языком нет. Я бы очень хотела, чтобы мои дети говорили на украинском языке, это очень важно для меня. Мне очень нравилось то, что начали показывать фильмы в кинотеатрах на украинском языке. К тому же многие люди получили интересную работу, связанную с переводом и дубляжом. Но поскольку я закон не читала, то комментировать полноценно не могу.

- А почему ты в таком случае не начинаешь петь на украинском языке?

-  Я творчеством на ситуацию в стране не реагирую. Это не мой ответ обществу. Так же меня можно спросить, почему, когда была Оранжевая революция, у меня не было песен про Оранжевую революцию. Я себя порой спрашиваю, почему не выхожу с вилами на площадь, хотя это, видимо, уже надо делать. Но то, что мы делаем в эфире, то, что я принципиально говорю в эфире на украинском языке, для меня гораздо важнее. Я даже иногда заставляю Кузина говорить по-украински. Мы как-то с Кузиным в эфире говорили про рок, поп и шансон. Что очень хорошо, что мало людей слушает рок-музыку. Ведь в этом случае она манит, как нечто сакральное. Пусть как можно больше людей слушают попсу. Представляешь, ситуация поменяется и все будут слушать рок, а попса в загоне. Я себе могу представить, как наши дети собираются по подвалам с тетрадками, с гитарами и тихонечко -  Владимирский централ… Тогда это станет фетишем… А украинские песни у меня есть. Я их пою на концерте.

- Ты вспомнила про Оранжевую революцию. Ты в нее верила?

- Да, безусловно. И до сих пор я считаю это огромным достижением для страны. Гражданское общество родилось.

- Но, было много разочарований после революции, смогут ли люди верить во что-то снова?

- Если будут лидеры, смогут.

- А они сейчас есть?

- Нет, сейчас их нет.

- А ты не хочешь, как Андрей Шевченко или Остап Ступка (о Таисии Повалий я вообще молчу) присоединиться к какой-нибудь партии?

- А предложите! Предложений нет! Я бы подумала (смеется). Мне вообще интересно, что движет  Шевченко, Ступкой, какая внутренняя мотивация. В случае с Шевченко, не факт, что дело в деньгах. Было бы интересно послушать переговорный процесс. Мне всегда жалко, когда талантливые люди уходят в политику.

- Почему процент женщин идущих в политику намного меньше, чем мужчин?

- Потому, что кому-то надо работать. В нашей стране работают больше женщины. Они понимают, что семья на их плечах, а не на мужских. Надо зарабатывать деньги, где угодно, чтобы твоя семья была в порядке. Когда мужчину и женщину увольняют, то женщина может уйти на любую работу – мыть полы, ухаживать за больными -  независимо от того, какая у нее квалификация. А мужчина будет сидеть и ждать, когда ему предложат ту работу, которую, как он думает, он заслуживает. Украина в принципе матриархальная страна. Все главные решения в этой стране принимает женщина.

- Все большее количество людей хочет уехать из страны. У тебя не возникает желание уехать куда-нибудь подальше?

- Часто, когда я приезжаю в какую-то страну, я себя спрашиваю, могла бы я здесь жить. В принципе, жить можно в любой стране. Это не проблема.

- И что бы ты там делала, как журналист, как артист?

- И это для меня не проблема. Для меня не проблема пойти мыть полы. Я часто делаю выбор в пользу свободы. Мне часто предлагают какую-то очень хорошую, выгодную работу, но я говорю – Нет, я не пойду. Потому, что у меня есть радио, и я лучше буду тут в эфире. Буду каждый день просыпаться в пять утра, но не пойду куда-то за большие деньги. Мне часто предлагают поприсутствовать на каких-то мероприятиях за деньги, просто постоять. Я говорю – Ни за какие деньги я к вам не приду. Потому, что, во-первых  я там никого не знаю, во-вторых не понимаю в чем смысл, а в третьих мне потом могут поступить следующие предложения – А за какую сумму денег вы можете сделать это, это и это? То же самое с работой. Для меня никогда финансовый вопрос не стоял на первом месте. Если мне подарят время, это для меня гораздо интереснее, чем деньги. Для чего нужны деньги?

- Для реализации каких-то желаний.

- Да. Для меня это музыка. Мне главное, чтобы хватало оплатить репетиционную базу, студию. А жить в другой стране… Важен человек, который рядом, а где ты будешь жить это совершенно не важно.

- Соня Сотник сегодня это кто?

- Знаешь, раньше вещи не имели названия, и они были более свободны. А когда ты вещи начинаешь называть какими-то именами, то они становятся только этим, и больше ничем.

- То есть Соня Сотник это свобода?

- Хотелось бы.

- Ты как-то сказала, что не хочешь, чтобы тебя называли певицей.

- Потому, что я не певица.

- А кто?

- Певица это профессия. Оперные дивы это певицы. Джазовые исполнители. Это люди, которые профессионально поют. Знают ноты. Раньше у меня был разговорный жанр, а теперь литературно-музыкально-драматическое произведение (смеется).

- Стеснительность за год гастролей хоть немного уменьшилась?

- Ну, как, если ты внутренне остаешься человеком, у которого есть определенная шкала ценностей, что выпячивать свое «я» - это не очень прилично, каким образом ты можешь перестать стесняться? Конечно, нет.

- О чем ты мечтаешь?

- Я мечтаю, чтобы мне каждое утро хотелось что-то делать. Дайте мне сил и желания, что-то делать. Как только это желание пропадет, можно будет уже умирать.