1991 (часть 7)

Наши люди

Выше я уже описывал мир 1991 год, как нечто взволнованно-перемешанное, и вскользь упоминал о людях, населявших то время и пространство. Думаю, стоит уделить им еще немного внимания. Впрочем, почему им? Скорее – нам, ведь «я тоже из этих», как пел Шевчук.

Уверен, что необычайная лабильность, охватившая пост-советских людей, не менее важна при описании того времени, чем всепроникающее желание заработать. Они как бы шли рука об руку - предприимчивость (или желание быть предприимчивыми) и неустойчивость (сознания, морали, местоположения). Обе эти характеристики стали, как по мне, ключевыми у «хомо постсоветикус».

Социальная лабильность образца 1991 года была явлением многогранным. Сказать, что стерлась граница между классами – не сказать ничего. Стерлось все, что только можно.

Условно говоря, в 1991 году любой инженер имел неплохие шансы стать уголовником, а любой уголовник вполне мог проснуться владельцем небольшого банка. Впрочем, стремительные рейды вверх-вниз по имущественной иерархии – это вторично. Страна наша тогда была миром бродяг в самом широком смысле. И потому люди как-то проще сходились друг с другом.

Началась эпоха всеобщей винегретизации. Люди перестали видеть проблемы в сословных условностях-условных сословностях. Наверное, главной в те годы стала стратегия выживания, а она не предусматривает глубоких реверансов в сторону положения родителей или происхождения.

Отношение друг к другу у людей тогда могло быть звериным, или даже нежным, но в любом случае каким-то близким. Так, трое ребят из соседней комнаты – дети сельской интеллигенции, с неизжитым патриархальным духом, - как-то отправились на Крещатик знакомиться с девушками. Просто, по их мнению, исключительно на центральной улице столицы можно было встретить киевлянок своей мечты. Они и встретили три «мечты», которые в итоге весьма мирно прожили у них в комнате два месяца, периодически покидая «очаг» ради работы, – а трудились бойкие молодые девчонки в столице проститутками. Но ни «кавалеров», ни «дам» это дело как-то не смущало: «дамам» жить негде было, а «кавалеры», переполненные провинциальной рыцарственностью, не могли им отказать в бесплатном убежище.

К слову, наш интернациональный коллектив (о котором я упоминал выше неоднократно), треть которого имела азербайджанские корни, просто-таки трещал по швам от наплыва всевозможных скитальцев, бросавших в разное время якорь в общаге. Какой фантастический круговорот лиц проходит перед моими глазами, стоит мне начать вспоминать то время! Некая поэтесса, которая сама распространяла свои книжечки; какие-то прикарпатские воры; грузинские «братишки»; базарные торгаши; разбитные разводные дамы; и – зе бест! – один натуральный палестинский урка, и один араб, который, судя по всему, прибыл в Киев для того, чтобы активно обращать в ислам всех вокруг.

Человеческое смешение тех лет помогало не только выживать, но и зарабатывать. Ведь из-за винегретизации отношений практически все двери в стране, которая раньше была частью государства вахтеров и надписей «Посторонним вход воспрещен», теперь оказались если не распахнутыми, то слабо притворенными. Заходи, куда хочешь, предлагай себя или свои идеи.

17-18-летние, мои одноклассники или знакомые в начале 1990-х свободно входили на заводы, в главные приемные, и работали с «красными директорами» по вопросам бартеров, например. Хотя еще парой-тройкой годков ранее людей такого возраста и такого социального бэкграунда дальше проходной и не пустили бы.

Я сам убедился в прозрачности дверей, правда, не заводских, а банковских, и не в 1991-м, а чуть позже – в 1993-м. Но сути дела это не меняет – свобода чрездверидвижения сохранялась все первую половину того сумбурного десятилетия.

Моему опыту свободного проникновения в банковские структуры предшествовал финт вполне в духе того времени: я с приятелем решил на время бросить КПИ в виду его полной бесперспективности. К этому шагу нас, потенциальных инженеров-механиков со специализацией «обработка металлов давлением» (к слову, как учит нынешнее время, неплохая специализация – из нее до миллиардера вырос Пинчук и еще какой-то из нынешних олигархов) подстегнул опыт похода на практику в кузнечно-штамповочный цех завода Большевик.

Трудно поверить, что сегодня это солидное режимное предприятие скукожилось до каких-то пары строений, поглощенное мощным торгово-развлекательным комплексом. Впрочем, о том, что завод кончит чем-то подобным, можно было догадаться уже в первый годы независимости. Ведь на огромной цеховой территории, забитой оборудованием, в момент появления нас, студентов-второкурсников, трудились не более шести человек. Трое – начцеха, его зам и технолог – встретили нас, и провели показательно-описательную экскурсию. Они сделали все, что смогли, чтобы заинтересовать нас. Но могли они немногое: показывать пресса, молоты и прочие горизонтально-ковочные машины, но об их работе лишь рассказывать. Потому что на весь цех (а помещение это было большим и высоким) имелось трое рабочих, которые занимались весьма содержательным производственным процессом – на маленьком молоте (не на большом молотке, а именно на молоте – это такой агрегат) рубили прутки, предназначенные, как оказалось, для могильных оградок. Символично так.

В общем, замерший цех и прочие прелести тогдашнего функционирования промышленного потенциала Украины настроили нас с приятелем не на обучение премудростям ковки и объемной штамповки, а на становление в качестве идейных борцов за денежные знаки. Но для начала мы решили подковаться, и отправились в провинциальный Славянск, Донецкой области, где в тот момент один амбициозный человечек открыл едва ли не первый коммерческий вуз, который (вполне в духе времени) должен был готовить различных менеджеров-маркетологов и тэ-дэ и тэ-пэ.

Сейчас я еще немного расширю лирическое отступление перед переходом к теме банков, потому что не могу пройти мимо Славянска просто так.

У меня есть такое устойчивое внутреннее убеждение, что в некоторых городах или даже их частях по необъяснимым законам иногда консервируется определенный исторический период. Это трудно передать словами, и тяжеловато в деталях показать, но, к примеру, в родном для меня Ивано-Франковске есть район, который не только зданиями, но и общей атмосферой, царящей даже в магазинах, безусловно ассоциируется с 1970-ми. А вот брусчатка и старые рыночные ряды в центре того же города – это, для меня, 100%-й отсыл куда-то в 1930-е.

Интересно, что в крупных городах подобное как-то слабо ощущается. В мегаполисах всегда, даже в старых, однотипно застроенных районах, живет активный дух настоящего. И такие, казалось бы, мощные носители  исторического духа, как киевская Борщаговка, заповедник хрущевок и гостинок, - по ощущениям все равно оказываются лишь современным спальным районом с плохими характеристиками. Ожидаемого по интерьеру духа 1960-70-х там нет, если не считать за него перегарные ароматы в уличных наливайках.

Так вот, в этом плане город Славянск для меня законсервировал в себе дух начала 1990-х. Я, правда, там давненько был, но то, что видел ранее, было почти лубком на первые пост-перестроечные годы, такой выпуклой картинкой, которую можно было смотреть даже руками. Нигде более, даже тогда, в годы юности, я не видал столь отвечающего времени населенного пункта.

На эту 1990-стость Славянска работали сразу несколько факторов. Во-первых, пошарпанный вокзал в неимоверной путанице ж/д путей, забитый толпами людей – как символ страны, съехавшей с катушек и вставшей на колеса. Во-вторых, небольшой палисадник сбоку от вокзального здания, который почему-то облюбовали местные инъекционные наркоманы – весьма заметная социальная группа того времени. В результате они оказывались одними из первых горожан, которые встречались приезжим, и производили на гостей Славянска незабываемое впечатление – частично лишенные конечностей или с ними, но распухшими, на костылях и с палками, с лицами демонов, прошедших все круги рая. В-третьих, за зданием вокзала находилась (думаю, и находится) остановка троллейбуса, ходящего как бы по кольцу (то есть, без выраженных конечных, на которых салон полностью освобождается от пассажиров). Этот рогатый общественный транспорт в славянских условиях оказывался почти смертельно забит по утрам местными жителями, с серыми лицами стремящимися на работу. Такой давки я не видел нигде. И только в Славянске я живьем наблюдал пассажиров, едущих на задних подножках троллейбусов (на них водители становятся, когда проводят операции со штангами). Нечто похожее мне встречалось исключительно в советских фильмах про 1920-40-е годы, когда хулиганистые герои схожим образом передвигались на трамваях.

Ну, и в-четвертых, дух предпринимательства, пронизывавший этот донбасский город. Ярче всего для меня он выразился одной ночью.

Прибыв в город на учебу, мы поселились в местном частном секторе – скопище одноэтажных домов и невероятно лужистых проселочных улиц между ними. Однажды, поздно возвращаясь к месту жительства, наш коллектив брел между луж, подозрительно напоминающих размерами если не озера, то, как минимум, пруды. В одном месте, на переходе между двумя «прудами», мы были встречены мощной фигурой. Фигура была одета в темное, от нее веяло перегаром и закусью, ее покачивало. Но ботинки этого человека каким-то чудом оставались неподвижными, не давая ему сойти с узкого сухого перешейка между лужами. В общем, все условия для падения пьяного мужика лицом в глубокую и мутную воду были соблюдены, но он почему-то не падал. Наверное, его держал донбасский характер.

Так вот, при нашем приближении мужик, не переставая тополем раскачиваться на ветру, начал что-то мычать и совершать движения руками (ногами, он, что характерно, не двигал, что в его ситуации было очень разумно). Мы напряглись, ожидая чего угодно. Например, того, что он попытается взять с нас плату за проход по сухому участку.

Но «фигура» прочистил горло и выдал, причем довольно четко, следующее: «Мужики, если вам сантехника или керамика нада [а Славянск славился своими керамическими производствами] – то аж бегом!». В то, что он сумеет «аж бегом», мы засомневались, и ответили, что в другой раз. Потом как-то боком обошли эту статую первородного коммерсанта, который даже будучи вусмерть пьяным, даже глубокой ночью и даже посреди глухой улицы искал сбыта своим товарам. Ну, и отправились дальше, оглядываясь назад, как бы проверяя – как там идет торговля.

Вот все это многообразие факторов, дополненное кучей мелких деталей, и заставляет меня считать Славянск идеальный носителем пост-перестроечного духа.

На этом месте я со славным Славянском покончу, и перейду к тому, как закрытые украинские банки начала 1990-х становились очень открытыми.

(продолжу)