А не пошли бы вы все на …

Вы перестали пить коньяк по утрам, отвечайте – да или нет?

Вы перестали пить коньяк по утрам, отвечайте – да или нет?

Откуда вообще пошла обсценная лексика? Откуда нецензурная брань? Откуда мат? И такой уж это негативное явление? Оно, скорее всего, настолько же негативно, насколько негативен насморк при простуде. Ни о чем хорошем он не свидетельствует. Он свидетельствует о болезни. Но сам-то он необходим как защитная реакция. «Нецензурщина» в основе своей, это преодоление табу, запрета. В определенном смысле это освобождение. Но это преодоление, которое является преодолением с помощью отрицания, не есть все-таки преодолением в полном смысле слова. Не есть свобода. Ни к чему хорошему не надо приходить. Просто не нужно от него уходить. Это отрицание несет в себе, содержит неустранимо то, что оно пытается отрицать. Мат, как наплевательское отношение к табу, как некая бравада по отношению к запретам все же оставляет в своей основе само это табу. Само табу, сам запрет не устраняется, а лишь переносится на другой уровень. В глубине-то остается ощущение запретности, «греховности». И вещи называются «своими именами» не спокойно, а «бунтарно». И, получается, что это и не есть по-настоящему именование вещей своими именами.

В вопросе же плохо это или хорошо кроется «иезуитская альтернатива». «Альтернатива» основанная на том, что этого явления в принципе не может не быть. Человечеству вообще очень часто навязывают некий выбор между «да» и «нет», который пытаются представить абсолютно необходимым, хотя он таковым никак не является. «Третьего не дано», - говорят нам. И искусно это «обосновывают». Не особо искушенный разум сталкивается с дилеммой между внешне навязанной необходимостью выбора между «да» и «нет» и внутренней неспособностью его совершить. С одной стороны, разум не может аргументировано побороть необходимость самого выбора, он просто-напросто оболванен.  С другой же, неискренность всегда останется неискренностью. Как бы там ни было. Потому что, она не равна сама себе. Ее просто не существует. И каждый это, скажем так, «ощущает». По-моему, именно этот диссонанс «необходимости невозможного», который дезориентирует человека, является излюбленным и очень эффективным механизмом подчинения. Он делает разум людей «податливым». Он вызывает острую потребность в указующем персте, во внешнем определении того, что «хорошо», а что «плохо». Именно так системы создают себе лакеев и рабов. Одних признавая «врагами», других, призывая их уничтожать. Даже, специально «взращивая» «врагов». Одних провоцируя быть «быдлом», других – «восставать» против представителей первого «сословия», обрушивая на них все свое негодование. И наоборот. Несть числа таким примерам со всевозможными оттенками. Когда эта система навязанной борьбы «за» и «против» становится в обществе доминантой, нормальная позиция просто-напросто выводится «за скобки». Обычный прямой взгляд, именование вещей «своими именами» оказываются «обезоруженными». В запале борьбы, в запале неистовства их просто не воспринимают. Искренность оказывается отброшенной, вышвырнутой, «пустой», «неинтересной», «не от мира сего». От нее просто отворачиваются, ее не видят, не воспринимают. Ведь ее нет в системе альтернатив, которые «исчерпывают все возможные варианты». Ты либо «с врагами», либо против них. Ты либо «быдло» (или «потворствуешь ему»), либо высмеиваешь, оплевываешь его и выражаешь свое изысканное «фе» и менее изысканное негодование. Или же, напротив, ты либо праведный «бунтарь», либо аморфный конформист, филистер, ведущий мелочную бесплодную скупую мещанскую жизнь. Ты либо отъявленный пуританин, либо отменный «матерщинник» и низвергатель  краеугольных основ человеческой морали. И, примечательно, люди принимают эти роли вместе с готовностью вести войну на уничтожение. Противоборствующие стороны никак не могут понять, что являются двумя сторонами одной «медали», частями одной системы. И что настоящая проблема может состоять и очень часто состоит именно в  порочности самой этой системы. Низведенная же, «спущенная» с уровня этой системы в целом необходимость внутреннего противостояния в системе координат «исчерпывающих альтернатив» только подпитывает, стабилизирует саму эту систему, делает ее «живучей». Ведь само постулирование этих самых «исчерпывающих альтернатив» является постулированием незыблемости, непререкаемости Системы.

Если говорить об изначально поднятой теме ненормативной лексики, то, в результате, получается такая картина. Одни, которые безапелляционно и без оговорок отвергают это «зло», исходят из абсолютизации того, что, вообще говоря, это не есть хорошее явление. А то что, это, строго говоря, не есть хорошо – факт. Но, при этом почему-то забывают, что этот факт имеет место не «вообще», а в рамках определенной системы. Другие же, которые «плевать на все хотели» и всегда готовы указать первым, куда им нужно «отправиться», при этом «забывают» о том, что предметом их протеста является отнюдь не «все». Они, опять же, не принимают во внимание систему. Первые «воспаряют» над системой, как бы не замечая ее рамок «извне». Хотя, на самом деле, глубоко и твердо «застряли» в ней. Вторые же «приземленно» не видят ничего вне рамок системы. Для них ее границы сливаются с пределами всего. Хотя, на самом деле, их поведение является реакцией, своеобразным «раздражением» на эти самые сдерживающие рамки. У первых «железный аргумент» абсолюта: «Нельзя ведь плохое называть хорошим!». У вторых «железный аргумент» жизненной практики, варианты которого лучше здесь не воспроизводить в явном виде.

В конце концов, чаще всего, «нормальный» человек в этих условиях, находит некий «компромисс». Он сам, как правило, определяет, где, допустим, нецензурные выражения недопустимы, а где являются, чуть ли не необходимыми. Но это всего лишь «компромисс практики». Некая «подпорка» для того чтобы обойти «необходимый невозможный выбор». Обойти, а не устранить. Он все равно остается, он все равно довлеет. Все равно находится глубоко внутри и ограничивает.

На самом деле, интимная сфера, табуирование которой и является основным источником возникновения нецензурных выражений, должна быть интимной. Но это означает лишь определенный «круг» защиты этой сферы человека от посягательств извне. Точнее даже, определенные «круги» различной «приближенности» к человеку. Они «расходятся» от него. Начиная от сугубо личного и заканчиваясь, в конце концов, сферой общественного. Запрет же и табу, как это не выглядит «парадоксально» с точки зрения «линейной логики» имеют своей потаенной целью как раз обобществление интимной сферы. Так же, как хуже неискренности лишь «принуждение к искренности», так и хуже неадекватной открытости интимной сферы только ее табуирование. И так же как «принуждение к искренности» присуще тоталитаризму, наложение табу на интимную сферу неразрывно связано с тем же тоталитаризмом. Желая подчинить себе человека, он пытается лишить человека свободы в самом сокровенном. В СССР, как известно «секса не было». И не столь важно, была ли произнесена именно эта фраза во время телемоста Ленинград – Бостон в 1986 году. Отношение к сфере интимного было именно таково, как будто секса и не было вовсе. Зато личная жизнь обсуждалась на партийных собраниях. Для того чтобы человек был максимально покорным «не плохо было бы» отобрать у него, поставить под свой контроль, «создать монополию» на самое фундаментальное. «Не плохо» было бы поставить в ситуацию «выбора», когда выбора не существует. Что с успехом и делали. В конце концов, каждый должен был нести в себе глубокое и неустранимое чувство вины.  Или же становиться на путь «антиобщественный», «антиморальный». Третьего было не дано. Тоталитаризм пользовался и пользуется таким «приемом» очень искусно. Но, на самом деле, такая «схема» использовалась и используется в различных «модификациях» постоянно и повсеместно. Навязывание «необходимости невозможного» осуществляется различными системами для поддержания собственного гомеостазиса. Так они укрепляют себя и цементируют. Так они сами себя выводят из-под удара. Ведь «неизбежность выбора» такова только в их рамках.  Зато «совершившие выбор» дерутся между собой. Подчас неистово. Но от этого, как правило, мало проку. Такая вот ***ня.