24 сентября: Полтавщина дала миру математического гения

Михаил Остроградский: стал академиком, учил математике Александра II, но «остался по характеру тем же хохлом»

Старосветский помещик выходит в мир

Родился Михаил Остроградский в семье небогатой, но, по меркам Полтавщины, вполне родовитой и уважаемой. Среди его предков по отцовской линии были казачьи сотники и миргородский полковник, а по материнской — гетман Данило Апостол. Но к моменту перевода старшины в русское дворянство Остроградские были в небольших чинах. Доказать дворянство им не составляло никакого труда, а вот получить земли и крепостных…

В общем, жили сытно, но скромно. Имение панов Остроградских отличалось от хат окрестных пейзан только тем, что к мазанке было пристроено на крыльце две колонны. Кроме этих мелких, как бы сейчас сказали, понтов на входе в дом под соломенной крышей дворяне отличались от своих и окрестных мужиков тем, что желали любой ценой дать своим отпрыскам образование. А еще лучше, чтобы их потомство обучилось наукам бесплатно. Для этого надо или быть бедным, или умело бедность изображать.

Недаром автор оперы «Коза-дереза» Николай Лысенко был внуком родной сестры нашего героя: в этой семье искусством выжимать из бедности преимущества владели в совершенстве.

И отдал Василий Остроградский своих сыновей учиться не в дорогое заведение, а в полтавский пансион для бедных дворян, который держал отставной майор Иван Котляревский. Тот самый, который был автором «Енеиды, на Малороссійскій языкъ перелиціованной».

В пору раннего детства Михаила Полтава только свыкалась с ролью губернского города, а бывшая старшина уже укрепилась в своем ощущении неотъемлемой части российского благородного сословия. И к этому были все основания. Среди первых российских министров было два местных уроженца — Виктор Кочубей и Дмитрий Трощинский, одним из популярных пиитов считался Василий Капнист. И все они для Миши Остроградского — просто соседи, чуть более успешные, чем его папаша.

И в пансионе, и в гимназии будущий академик не отличался какой-то особой тягой к учебе. В 1814 г. его знания по девятибалльной системе были оценены так: по математике — 5, по истории и географии — 6, по метафизике и нравственной философии — 6, по французскому и немецкому языкам — 1. Уроки латыни гимназист Остроградский вообще не посещал. О нем даже было сказано в конце года: «препятствует к продолжению успехов всего класса».

Котляревский заворожил его рассказами о своей военной службе и подвигах сына лучшего друга, полтавского судьи Паскевича. Мальчик ждал, когда же и ему придет время становиться офицером. Чтобы этот на зависть всем соседям здоровый бугай не начинал службу в нижних чинах, отец еще на десятом году жизни записал его в губернские регистраторы, ведь в губернской канцелярии были все свои. Хлопец учился, чины увеличивались, и в 1816 году коллежский регистратор и по совместительству гимназист М. В. Остроградский уже подал в отставку. «Сало и чины нужно заготавливать впрок», — считал предусмотрительный Василий Остроградский.

В гимназии Миша проучился только три года, и, уступая просьбам сына, в 1816 году Василий Иванович повез сына в Петербург пристраивать в один из образцовых полков. Но по дороге Остроградские заехали в Харьков. И там брат матери подростка Прокофий Устимович уговорил их, что Мишу еще рано приучать к муштре, пусть для начала поучится в университете.

Так и получилось. Опять же, благодаря знакомствам он был принят без аттестата сначала вольнослушателем, а затем и студентом. Так уж сложилось, что из всех положенных документов об образовании у тайного советника Михаила Васильевича Остроградского было лишь решение об избрании академиком. Но об этом ниже.

Одиссей становится Циклопом

В Харькове Михаил Васильевич был определен на квартиру адъюнкта университета М. К. Робуша. Сохранились два письма домовладельца отцу Остроградского. Мы приведем два небольших отрывка из них, которые характеризуют успешность учебных занятий молодого Остроградского.

«… В течение всего года приобрел весьма хорошие успехи в науках, в российской словесности, в истории и географии и еще в некоторых предметах, и на всех экзаменах получил весьма хорошие одобрения. Вследствие сего г-н ректор университета сказал мне, что он будет произведен к 30-му сего августа в студенты университета…», — писал он летом 1817 года.

А в декабре Робуш сообщал Василию Ивановичу: «… Михайло Васильевич у нас примерный студент университета, ведет себя весьма скромно и беспрестанно занимается науками и с большим успехом…».

Кто б мог подумать, что так сложится!

Более того, у Михаила абсолютно не состоялась дружба с «зеленым змием». Тарас Шевченко записал в своем дневнике (на чистом русском языке, замечу!) в 1857 году:

«Я лично и хорошо знал гениального математика нашего О. (а математики вообще люди неувлекающиеся), с которым мне случилось несколько раз обедать вместе. Он, кроме воды, ничего не пил за столом. Я и спросил его однажды:

— Неужели вы вина никогда не пьете?

— В Харькове еще когда-то я выпил два погребка, да и забастовал, — ответил он мне простодушно.

Немногие, однако ж, кончают двумя погребками, а непременно принимаются за третий, нередко и за четвертый, и на этом-то роковом четверике кончают свою грустную карьеру, а нередко и самую жизнь».

В первые полтора года, проведенные Остроградским в университете, он работал далеко не в полную силу. Резкая перемена наступила в начале 1818 г., когда Остроградский перешел жить на квартиру преподавателя математики Харьковского университета Андрея Федоровича Павловского.

Там-то и выяснилось, что у Миши есть уникальный дар. Павловский сообщил об этом ректору университета Тимофею Осиповскому, и они вместе отшлифовали это дарование. В 1818 году Остроградский получил аттестат кандидата, но вскоре его лишился.

Осиповский закрывал глаза на то, что его студенты не питают интереса к религии и немецкой философии, и Остроградский под его влиянием стал атеистом. Но не он один был начальством для университетских питомцев. Этажом выше учебных аудиторий находилась квартира попечителя учебного округа Захара Яковлевича Карнеева, который в своем циркуляре так описывал концепцию вуза:

«Вообще философия недостаточна в средствах к восстановлению падшего человеческого естества, исправления нравственности и улучшения сердца без понятия Евангельского и вообще христианского учения… Первое и главное средство познания истины христианства есть прилежное чтение Библии».

Такую позицию поддерживали и посетивший Харьков в 1817 году Александр I, и министр народного просвещения князь Александр Николаевич Голицын. Особенно рьяным носителем этой концепции был адъюнкт философии Андрей Дудрович, чьи лекции Остроградский демонстративно игнорировал. Вот он-то и добился аннулирования кандидатского аттестата будущего академика и потребовал пересдачи экзаменов в полном объеме. В 1820 г. Остроградский не получает диплом за вольнодумство и непосещение лекций по богословию.

Карнеев мнение Дудровича уважил и с отзывом «о неуместных запутанностях и неправильностях, допущенных Осиповским в деле о производстве Остроградского в кандидаты», препроводил все дело на решение министру народного просвещения и дел духовных. Князь Голицын согласился с мнением Дубровича и отзывом Карнеева и предписал:

«Предоставить Остроградскому, буде пожелает, вновь подвергнуться испытанию к получению студенческой степени, на точном основании положения о производстве в ученые степени, а засим по предписанному в том же положении порядку достигать и прочих ученых степеней; удержанный же у Остроградского выданный ему в 1818 г. студенческий аттестат — не возвращать».

Вскоре Михаил уговаривает отца дать денег на продолжение учебы в Париже. И тот, как ни странно, соглашается. Вообще, вся переписка великого математика с родителем сводится только к тому, что сын нуждается в средствах.

Добравшись до французской столицы, он поражает своими способностями знаменитых математиков Коши, Фурье и Лапласа. Он учится у них и публикует свои труды, которые получают их высокую оценку.

Но Остроградский не был бы собой, если бы не проявил свое природное наплевательство к формальностям и деньгам.

В отличие от своего ближайшего друга, будущего академика Буняковского, он не спешит вливаться в ряды студентов Сорбонны и остается вольнослушателем. Ведя бесшабашную жизнь, Михаил Васильевич попадает в долговую тюрьму Клиши, откуда его выкупает не славящийся щедростью академик Огюстен Луи Коши. Тот самый, который создал каркас современной высшей математики и так оценил Остроградского: «Этот русский молодой человек одарен большой проницательностью и весьма сведущий». 

Коши знал, кого выкупал из тюрьмы. Ведь именно благодаря работам Остроградского разрабатываемые им и Лагранжем дифференциальное и интегральное исчисление, а также теория поля и другие направления высшей математики и аналитической механики приняли законченный вид и стали применимы на практике.

Без всякого диплома в 1823 году его принимают профессором в коллеж Генриха IV. Там он демонстрирует невероятные успехи в разных областях математики.

Однако кроме научных трудов и вечных денежных затруднений с ним случается история и посерьезней. Возясь с фосфорными спичками, Остроградский теряет глаз, и с тех пор все его коллеги и ученики за глаза звали его Циклопом. А что, такой же огромный ростом и одноглазый.

«Сала не хватит!»

В 1828 году Остроградский возвратился на родину с заслуженной репутацией талантливого ученого, но в таком виде, что поначалу был принят за бродягу или карбонария. Вот как его описывает служивший тогда в Дерпте поэт Николай Языков:

«Дней пять тому назад явился ко мне неизвестный русский пешеход от Франкфурта — ему мы тоже помогли: вымыли, обули, одели, покормили и доставили средства кормиться и дорогой до Петербурга. Ему прозвание — Остроградский; он пришел в Дерпт почти голым: возле Франкфурта его обокрали, а он ехал из Парижа, где 7 лет учился математике, — как он говорил, был даже учителем в школе Генриха IV, к брату в Петербург. Что он русский, был долго в Париже и точно так называется как выше сказано — это мы видели из его пропуска, но что он, зачем был там и зачем идет в Петербург — не знаем».

Некоторое время Михаил Васильевич оказался под негласным надзором полиции, но вскоре «сатрапы самодержавия» поняли, что он не их клиент: любит сало и математику, революцией не интересуется.

В Петербурге Остроградский сначала остановился у своего брата Осипа. Чтобы устроиться на службу, он просил отца выслать ему патент на чин коллежского регистратора, выданный ему ранее Полтавской почтовой конторой.

Научная же общественность быстро оценила его заслуги, и в 1830 году Остроградский был избран экстраординарным академиком Петербургской Академии наук, а через год и ординарным.

Так к двадцати девяти годам у него появился не просто диплом, а такое звание, которое большинство его коллег получает лишь в преклонные годы.

С тех пор и почти до самой смерти Остроградский преподавал в военных учебных заведениях российской столицы.

«Остроградский не ограничивался одними учеными работами и едва ли не большую часть своего времени посвящал преподавательской деятельности, чем и объясняется сравнительная малочисленность появившихся в печати его ученых трудов. Вскоре после вступления в члены Петербургской Академии Наук он занял должность профессора в офицерских классах Морского Кадетского Корпуса и в институтах: Корпуса инженеров путей сообщения и Главном Педагогическом, а несколько позже еще и в двух военных училищах: в Главном Инженерном и в Артиллерийском. Чтение лекций в этих учебных заведениях сделало имя Остроградского, при посредстве его многочисленных слушателей, очень известным в России и при том не только в ученых кругах», — говорится в словаре А. Половцова.

По поводу профессорской деятельности Остроградского академик Осип Сомов пишет:

«При всей пользе, которую доставляли юношеству лекции Остроградского, его отвлекала от научных занятий тяжелая преподавательская обязанность, сопряженная с тратою времени, часто без существенной пользы, на экзамены и заседания в разных комиссиях, в которых происходили бесконечные прения, не всегда приводящие к надлежащему результату и нередко о предметах, чуждых науке. Все это было способно только ослабить энергию ученого, поглотить его живую силу, действовать как вредное сопротивление.

Если бы Остроградский не был вынужден искать занятий вне Академии, будучи вполне обеспечен хорошим содержанием, то его математический талант был бы без сомнения плодотворнее. Несмотря, однако, на все это Остроградский с честью совершил свою ученую карьеру и занял высокое место между современными математиками».

Сохранилось множество воспоминаний о том, каким профессором он был. Вот лишь некоторые из них.

Генерал от инфантерии Людвиг Дракке в воспоминаниях о кадетском корпусе писал: «одноглазый и весьма тучный Остроградский, приезжавший в корпус обыкновенно на публичные экзамены и наводивший страх на нас — кадет — в большинстве, плохих математиков».

Академик Алексей Крылов писал: «Мой отец с 1842 г. до 1850 учился в Первом кадетском корпусе, после чего до 1857 г. служил в артиллерии. Он хорошо помнил Остроградского по его посещениям корпуса и присутствию на уроках, причем Остроградский сам спрашивал кадет.

Раз и моему отцу пришлось отвечать Остроградскому. Был урок геометрии. Входит Остроградский, задает стоящему у доски кадету ряд вопросов, тот отвечает очень плохо или молчит.

— Кто у вас тут посильнее?

Кадеты отвечают:

— Крылов, ваше превосходительство; он у нас силач.

— Выходи, Крылов, поборемся, — и, встав во весь свой громадный рост, как бы в позу борца, стал задавать вопросы; остался доволен ответами:

— Вижу, ты молодчина: садись, да смотри, учись хорошенько».

«Имея веселый нрав, он любил нередко пошутить и со своими слушателями, перемежая свои лекции и беседы общими рассуждениями о предметах, не относящихся к избранной теме. Ученым занятиям он предавался порывами, нередко оставляя их на более или менее продолжительное время», — говорится в словаре А. Половцова.

Деятельность академика Остроградского не могла пройти мимо Николая I.

Государь несколько раз инкогнито посещал его лекции и решил пригласить этого яркого малоросса к воспитанию своих сыновей. И Александр II, и все три его брата учились математике у Остроградского. Великий князь Константин Константинович подчеркивал, что и его отец, и его дяди получили у Михаила Васильевича прекрасную математическую подготовку.

Там и произошло знакомство с поэтом Василием Жуковским, а тот, в свою очередь, свел их с Тарасом Шевченко.

Крепостной Энгельгардтов начал беседу с полтавским помещиком с того, что предложил освободить мужиков. Остроградский обещал «непременно это сделать» и в 1837 году, и двадцатью годами позже. Но выполнил обещание академика не сам ученый, а его ученик Александр II своим манифестом 1861 года.

Однако несмотря на такой «наезд», у них установились теплые отношения. Шевченко писал в 1858 году:

«От Н. Д. Старова поехали мы с Семеном (С. С. Гулак-Артемовский, тенор Императорских театров, автор оперы «Запорожец за Дунаем» — прим. ред.) к М. В. Остроградскому. Великий математик принял меня с распростертыми объятиями как земляка и как надолго отлучившегося куда-то своего семьянина. Спасибо ему. Остроградский с семейством едет на лето в Малороссию, пригласил бы, говорит, и Семена с собою, но боится, что в Полтавской губернии сала не хватит на его продовольствие».

Когда Тарас Григорьевич умирал, Остроградский не отходил от его постели.

Остроградский говорил по-русски с изрядным полтавским акцентом, который сохранялся всю его жизнь. Он был из тех людей, которые почти не усваивают норм произношения другого диалекта или иностранного языка, поскольку не слышат разницы между тем, как говорят они, и как говорит носитель языка. Писал по-французски он хорошо, а говорил хоть и свободно, но, скорее всего, с таким же акцентом, как и по-русски.

Сын Остроградского Виктор в своих воспоминаниях описал один забавный случай. Когда великий математик встретил свою старенькую тетушку, та, услышав его неизменный малороссийский акцент, с досадой заметила: «Ах, Миша, Миша… и чему ты научился в Париже. Ты даже по-русски хорошо не выучился как следует говорить».

Каждое лето из Петербурга Остроградский ездил в свои владения. Сначала сам, потом с женой и детьми. Там он на глазах своих мужиков купался в речке нагишом и распугивал своим видом девок и ребятишек.

К концу жизни он пересмотрел свои атеистические убеждения и увлекся мистикой. Профессор Николай Жуковский так характеризовал его поздние философские взгляды: «Заимствовав в центре ученого мира свои глубокие познания, М. В. остался по характеру тем же хохлом, каким был его отец. Может быть, влияние французских мыслителей сказалось несколько в его внутреннем миросозерцании, но под конец жизни влияние это сгладилось».

Остроградский обладал крепким здоровьем, редко болел и свободно переносил резкие температурные и климатические перемены. В петербургском климате он не кутался и ходил по лужам без галош. По выражению академика А. Н. Крылова, «крепости организма Михаила Васильевича мог позавидовать сам Тарас Бульба, ибо даже тогдашней септической хирургии и полузнахарской медицине понадобилось четыре месяца, чтобы свести его в могилу».

Лето 1861 г. Остроградский проводил в Полтавской губернии в селе Генераловка и много купался. Во время купания слуга брата заметил на его спине нарыв. Была произведена операция, после которой больной почувствовал некоторое облегчение и начал «рваться в Петербург, о котором твердил постоянно и прежде в самое трудное время», как говорится в записках лечившего академика врача Коляновского. Было решено ехать через Полтаву и Харьков, где можно было получить квалифицированную медицинскую консультацию.

Но до города, где он когда-то учился, академик не доехал. 20 декабря 1861 г. (1 января 1862 г.) Остроградский скончался в Полтаве и был погребен в Пашенном рядом с родителями.

Украина.Ру