Мои аспирантуры

Я пишу книгу воспоминаний. Эту главу я хотел обсудить с моими ребятами из одноклассников. Текс тля них слишком длинным. Вот и помещаю здесь, чтобы сбросить туда ссылку.

МОИ АСПИРАНТУРЫ

Первого сентября я послал документы с заявлением о приёме в аспирантуру во все три вуза, а 16 сентября получил вызов на экзамены. По философии и английскому я имел сданные кандидатские минимумы, которые засчитывались и как экзамен, поэтому сдавать мне осталось только товароведение продтоваров. К счастью, экзамен по нему был в разное время. Первым в МКИ - 21 сентября. В КТЭИ - 24, а в ЛТЕИ -27 - го! Непосредственный начальник отпуск на сдачу экзаменов дать отказался, мол, сейчас самый разгар работы. Пришлось идти к Валентину, который мгновенно решил вопрос. Приехал в Москву. Пошёл в научную часть к заведующему аспирантурой. Там первым делом выдали направление в общежитие. Общежитие было в ещё дохрущовской пятиэтажке с толстыми, звуконепроницаемыми стенами. В комнате кроме меня было ещё три абитуриента. Все трое на продтовары. Все трое профессорские сынки и поступают сразу после окончания института. Каждый в другом видел конкурента…
Принимал экзамен профессор Николаев. Я ведь больше 5 лет занимался проверками качества продтоваров в области, и в облпотребсоюзе занимался качеством, так что сцепился с ним по вопросу изменения жиров при хранении консервов. Хоть я и доказал свою правоту, но он за наглое поведение влепил мне тройку и я не прошел по конкурсу. В Киеве конкурс был ещё больше, при этом приезжим я был один. Остальные – киевляне, окончившие этот же КТЭИ в разные годы. Экзамены принимали сразу 3 профессора: Колесник, Мицык и Коробова. Спрашивали основательно, так что больше четверки набрать не смог и прошел заочно. А вот во Львове, я был единственным претендентом. Экзамен принимали зав.кафедрой продтоваров профессор Траян и доцент Зыкин. Это был уже третий экзамен по одному и тому же предмету. Так что легко сдал на «отлично» и прошел на стационар.
Ясно, что выбрал Львов. Вернулся в Чернигов. Люда выбила на работе горящую, зато бесплатную, путёвку в Крым и мы в последний раз вместе покатили на курорт. Купаться, конечно, было уже поздно, хотя находились оригиналы, преимущественно из Тюмени, которые выбирали октябрь, чтобы покупаться вволю на не забитых народом пляжах. Я и так купаться в солёной воде не очень- то любил. А тут ещё в ледяной воде. Но зато, какой был воздух! Напоённый влагой и ароматом созревших груш и терпкостью морского ветра. Да и комната была приличная, так что, действительно отдохнули и вернулись домой в нормальном вагоне, а не как обычно, с разбитым стеклом окна именно в твоём купе…
1 декабря я уже, как и положено, был во Львове. Предстояло выбрать тему диссертации и научного руководителя. Траян сказал, что им нужен будет специалист по продтоварам животного происхождения. Поэтому он моим руководителем быть не может, так как занимается плодами и овощами. Мне нужно искать самостоятельно специалиста в этой отрасли, причём профессора, на стороне. Мол, поэтому у меня на экзамене и не было конкурентов, что очень трудно найти такого руководителя. Я не стал говорить ему, что поступил заочно и в аспирантуру при кафедре продтоваров в Киеве, а вот письмо в КТЭИ с просьбой определить мне научного руководителя, у него выпросил. Во Львове с докторами наук тогда было очень плохо, а в Киеве у меня экзамен принимал бывший львовянин, доктор биологических наук Владимир Мицык. Вот и покатил в Киев к нему. Прихожу на кафедру. Говорю, мне нужен срочно Владимир Ефимович. Я приезжий и поэтому у меня мало времени. (Вообще-то я остановился у Людиной сестры Галки, муж которой недавно получил квартиру в Дарнице, не так уж и далеко от КТЭИ). На кафедре мне сказали, что Владимир Ефимович сейчас в институте не бывает, он занят экспериментом на Дарницком мясокомбинате. Дали его домашний телефон. Позвонил ему вечером. Он, как и положено, хотел отфутболить меня к зав.кафедрой, но я объяснил, что вопрос о научном руководстве хотел бы предварительно решить именно с ним. Что же, назначил встречу на следующее утро. Он жил в получасе езды от Галкиной квартиры. В десять утра. Как и договаривались, в 9 был уже у него. Я бывал в гостях у наших профессоров из КТИППа. Жили они в центре города. Квартиры их напоминали хоромы, а тут небольшая двухкомнатная квартира на окраине города (Дарница на другом берегу Днепра). Он объяснил, что свою старую квартиру оставил сыну, а сам на двоих с женой получил эту двухкомнатную…
Вначале он разговаривал со мною холодно и всё время пытался отфутболить к зав. кафедрой, мол, у них все такие вопросы решает лично тот. Но когда я ему объяснил, что я поступил в стационарную аспирантуру ЛТЭИ, отношение сразу изменилось. Дело в том, что его протеже раз пролетел аспирантуру, получив по спец. предмету тройку, как и еще парочка претендентов. Если никто на кафедре не будет знать, что я освобождаю место, то у него появится реальная возможность продвинуть своего претендента. Поняв это, Мицык с удовольствием согласился на руководство, при условии, что я всё это сохраню в тайне и меня, просто, исключат из аспирантуры за неявку. Он договорился на кафедре, что его протеже Валентин Михайловский сдаст сейчас кандидатский минимум, чтобы на следующий год поступать уже без экзаменов. После того, как Валентин сдал этот канд.минимум на четвёрку, вызвал меня из Львова и мы вчетвером пришли к ректорше КТЭИ. Я положил перед нею заявление об отчислении из аспирантуры, а Владимир Михайлович положил заявление с просьбою принять на моё место Валентина Михайловского, только что успешно сдавшего кандидатский минимум по спецпредмету. Ректорша вначале набросилась на Мицыка с обвинениями в том, что он мне заплатил. Я, несмотря на подёргивания Владимира Ефимовича, вмешался и сказал, что он действительно меня подкупил, став моим научным руководителем ибо я поступил не только в их аспирантура, но и в аспирантуру ЛТЭИ, причём стационар. Что я сейчас об этом сообщил Владимиру Ефимовичу и Валику и они сработали оперативно, как и полагается настоящим советским учёным! Здесь имеет место не сговор, а научная разведка. Она открыла рот от удивления, сглотнула и, рассмеявшись, сказала «Чёрт с вами, прохиндеями, я позвоню Колеснику (зав. кафедрою), чтобы он не кочерыжился и оформил это всё по закону». Так Валик стал аспирантом вместо меня. Он давно уже профессор, возглавлял кафедру, выпустил пару учебников, сейчас свободный профессор…
Довольный Мицык предложил мне взять тему "Сравнительные исследования кулинарных жиров и маргаринов". В те годы мы как раз заключили огромный дорогостоящий договор со Швецией, по которому они должны были нам поставить несколько десятков тысяч тёлок и бычков, для замены нашего непродуктивного колхозного стада на породистый скот. Колхозам утроили план мясопоставок, чтобы они пустили под нож своё маточное поголовье скота. В связи с этим на складах появилось огромное количество животного жира, который торговая сеть не могла реализовать. Вот и было решено на высшем уровне переработать этот жир на кулинарные жиры. Я же должен был выбрать оптимальный вид кулинарных жиров для этого. Сказать по правде, что такое товароведение, я и сейчас толком не знаю, возиться с этими аминокислотными анализаторами, со всей этой хроматографии и магнитным резонансом не люблю. С согласия Мицыка, вместо того, чтобы возиться с химическими и биохимическими исследованиями, я приступил к разработке новых видов маргаринов и технологии их производства. Анализы же с удовольствием делал мне приятель, ассистент Степан Кедеш, за что я делал ему свои настойки из его же спирта и его же трав (он занимался исследованием растительного сырья). У нас тогда использовалась технология получения маргарина, разработанная еще Козиным (за что он до конца жизни по личному распоряжению Микояна был на полном государственном обеспечении, подобно тому, как в 30-е годы Гитлер поступил со своими изобретателями маргарина), Мне эта технология показалась слишком сложной. Почитав иностранную литературу (наши просто переписывали друг друга) и понял, что сразу после сепарации освобожденные оболочки жировых шариков находятся в очень активном состоянии и готовы обволакивать любые жировые шарики подобного размера. Вот и набрал в большой миксер только что отсепарированное молоко и, влив туда четверть объема растопленного говяжьего жира, включил перемешивания. Через 5 минут я получил искусственные сливки. По стандартной технологии кислосливочного масла, сделал из них масло. К сожалению, оно было очень тугоплавковкое, ведь температура плавления говяжьего жира 40-420С, а коровьего масла 24-360С. Но если я могу получить искусственное масло из говяжьего жира, то точно так же, я могу получить его и из композиции жиров с нужной температурой плавления! Мне осталось только подобрать композицию животных жиров с нужным интервалом плавления и сделать из них кисло сливочное масло. За пару месяцев сделал такую композицию из дезодорированного костного, свиного и говяжьего жиров и получилось масло, отличающееся от натурального коровьего масла только отсутствием специфического приятного аромата. Что же, и эта проблема легко решаема! Для аромата в конце процесса добавил диацетил и 10% натурального летнего коровьего масла (тогда оно самое ароматное). Полученное масло нельзя было отличить от натурального ни органолептическими, ни химическими и биохимическими исследованиями. Окрыленный, со всеми результатами исследований коровьего масла, Козинского и немецкого маргарина, кулинарного жира и моего эрзац-масла я приехал в Киев к Мицыку. Он вначале обрадовался. Но когда я ему объяснил, что мое масло можно производить только там, где сепарируют молоко. Свободные оболочки жировых шариков активны не более 40 минут, расстроился и сказал, что это требование
перечеркивает всю диссертацию. Ведь потому маргарин и производят на предприятиях совсем другого, чем Минмолокопром ведомства, чтобы не допустить фальсификации масла. Если же маргарин производить на маслозаводах, то у нас будет сплошной фальсификат! Так что теперь он будет думать, что делать с этой моей разработкой и как защитить по ней диссертацию...
На Погулянке тогда как раз открыли дворец науки (на фото). В него мобилизовали всех аспирантов львовских вузов, которые занимались техническими дисциплинами. Меня мобилизовали также. К нам не то из Москвы, не то из Баку, прилетал сам Альтшуллер и читал лекции, как развивать в себе способности изобретателя. Так как эксперимент, на который отводилось минимум два года, был мною фактически завершен, то появилась масса свободного времени. Вот и пропадал в том дворце науки. На заседания приходили самые разные люди- от школьников-малолеток до стареньких профессоров. На каждом заседании очередной изобретатель предлагал вниманию макет своего изобретения. Меня, сказать по правде, больше всего заинтересовала антенна для транзистора, сделанная из обычного метрового отрезка водопроводной трубы. Оба конца были залиты эпоксидкой. Между ними была протянута 1-миллиметровая проволока, закреплённая к специальному гнезду в изолированном нижнем конце. Это гнездо ставилось на невыпущенную антенну Спидолы или любого другого транзисторного приёмника. В трубе, почти по всей длине, была пропилена 1-милиметровая щель. Ставищь антенну на свой транзистор, включаешь нужную радиостанцию, крутишь трубу так, чтобы щель оказалась в нужном направлении и – слушаешь «Сводобу», «Би-би-си» и «Голос Америки» без помех!
Парнишка, работающий охранником в нашем ЛТЭИ представил разработку ультразвуковой стиральной машины. Взял обычный алюминиевый таз, налил туда мыльной воды, бросил грязную тряпку. Затем бросил туда же какую-то коробочку с электрошнуром. Включил его в розетку. Мыльная вода покрылась пузырьками и на глазах серая, грязная тряпка стала белой. Тут подошёл старый пузатый профессор-эксперт. Взялся одной рукой за тазик, а другой попытался выловить тряпку. Герератор, видимо, был плохо изолирован, ведь наш сторож был изобретателем, а не электриком. Профессора солидно тряхануло. Он оскорбился и дал отрицательный отзыв по этому изобретению. Это было в 1975 году, а сейчас те ультразвуковые мини-стиральные машинки продают в каждом супермаркете. Только имена их изобретателей уже сосем другие…
Я тоже выступал на очередном вечере, демонстрировал, вернее, предложил на дегустацию своё эрзац-масло. К самому маслу претензий не имели. Намазанный им Бородинский хлеб ели за обе щеки! Но были единодушны в одном – этому изобретению у нас в Советском Союзе не место! Эрзац-масло с его низкой себестоимостью вытеснит из продажи натуральное масло! Пусть его жрут на Западе! ( на Западе это моё эрзац-масло в 80-е годы начали выпускать «Финнея», «Рама» и другие популярные фирмы. У нас же его освоили лет через 30 и называют спрэдом. Я нынче полностью согласен с мнением тогдашних моих оппонентов, что нельзя было запускать его на наши просторы.)
То эрзац-масло положило начало конфликту с азиатским землячеством нашего общежития. В нашей аспирантуре 70% аспирантов составляли узбеки, туркмены и киргизы. На моем курсе среди аспирантов я был единственным славянином. Вот на фото нашего курса - киргиз, узбек, я и азербайджанец, девушки - немка и еврейка. Православие у нас свелось только к хождению в церковь. Азиаты же строго придерживаются требований Шариата, и не дай бог угостить их свининой. Аспиранты, как студенты, живут одним котлом. Мне - их плов, им - мое масло. Но вот к одному из них приехал отец. Накрыли восточный стол. За ароматным зелёным чаем он начал расспрашивать, как я делаю такое вкусное масло. Разъясняю, что беру легкоплавкую фракцию говяжьего жира (удовлетворенно-похвально чмокает губами), добавляю дезодорированного костного жира (почмокивание, хотя и не такое положительное, продолжается) и верхнюю фракцию свиного жира. Кусок хлеба с эрзац-маслом выпадает из рук аксакала. Он мчится в туалет и пробует вырвать все поглощенное. Гости-азиаты разбегаются, как мыши, по своим комнатам. Они не только осквернили себя свининой, но и осквернили старшего! С тех пор двери в комнаты азиатов для меня были закрыты. Правда, я не очень-то и скучал. За мною закрепили 421 комнату в аспирантском общежитии. Студенты в такой живут по трое, аспиранты по двое. Но комната была рядом с лестницей, по которой ходили всю ночь. Из-за стука каблучков по лестнице, первый месяц я, привыкший к тишине старинного особняка, не мог заснуть. А затем привык и уже этого стука не слышал. Но ни один аспирант здесь жить не мог.
Из-за этого ко мне поселили Толика Мирошника из Киева. Его отец был зав.кафедрой КТЭИ, а в те времена не поощрялось устраивать в свой вуз сыновей. Вот и отправили его к нам. Формально Толик учился у нас и имел здесь формального научного руководителя. Работал же под руководством отца у себя в Киеве, появляясь у нас на пару дней раз в квартал. Так что в большой комнате, фактически, я жил один. Стипендия моя, благодаря зав.ОПС, выписавшему мне зарплату в 180 рублей, была такой же. А у остальных аспирантов, поступивших в аспирантуру сразу после вуза - около 100 руб. Так что раз в два месяца я имел возможность ездить домой в Чернигов. Для комфортности я вывез из дому бабушкины книги с автографами Шевченко, Ахматовой, Бальмонта, Маяковского, Надсона. В моё отсутствие зачастил спившийся двоюродный брат Вася. Люда стеснялась отказать ему в выпивке и моя коллекция оказалась под угрозой. Тётя Наташа попросила, чтобы я забрал её во Львов. Люда была только «за», так как Васька сам залазил в сервант и пока не выпьет всю бутылку, не уходил. Стило мне забрать коллекцию во Львов, так он перестал ходить, даже если Люда звала что-то отремонтировать!
Я ещё был только начинающим аспирантом. Не знал, что единственным делом аспиранта является работа над его диссертация. Вот и ходил вместе с такими же аспирантами-нуворишами на скучные лекции по педагогике, где, в основном, дремал. А когда мне в ректорате предложили заняться со студентами общественной деятельностью, принял это как должное и устроил у себя в общежитии Литерклуб. Мы выпускали еженедельную стеннушку, вели передачи на радио общежития. Ну и, конечно, дегустировали те мои напитки. Фирменным у меня было налить в высокий фужер «Цветик-семицветик» из ликеров, ликерных вин, шампанского и зубровки. Выпьешь бокал - и все плывет, и лыка не вяжешь. Берешь соломинку и следующий бокал пьешь уже снизу, в обратном порядке - и трезвый как стеклышко, а на душе так светло и легко, что даже в построение светлого будущего веришь. Почему-то обиженные азиаты утверждали, что мой Литерклуб идет от слова "Литр" выпивки.
К сожалению из тех пары десятков самодеятельных поэтов и художников, которые прошли через мой литер-клуб помню только громадину Борю Билькевича из Житомира, тоненькую и стройную, как тростиночка, Леночку Канарьян из Бандер и баскетболистку Тому Левчину из Шостки. Леночка была моей любимицей. Она была так похожа на мою любимую крестницу и такая беззащитная, что невольно хотелось опекать. Томчик Левчина вообще для меня была гром с ясного неба. В Чернигове у нас висела картина моего прадеда Ивана Рашевского (кстати, один из любимых художников Адольфа Гитлера. Все его картины по приказу фюрера были вывезены для его личной коллекции) «Половецкая княжна». В картине княжна возвышалась над всеми – и придворными и послами от князя Мстислава Черниговского. И там, в общежитии Томчик тоже возвышалась над всеми. Рост её был 186, так что и надо мною 176 сантиметровым она возвышалась на голосу. Даже первый мой стих для Литерклуба был ей-
Веточки берёз твои волосы, Отраженье Вечности взгляд
Ручейков журчание в голосе, зарёй алой губы горят.
Ты словно с картины Рашевского в этот мир случайно сошла
И красой своей половецкою грозу дальнюю разожгла!
Стало всё таинственно-праздничным, в ареоле дальних зарниц,
И как взмах волшебно той палочки, взмах твоих волшебных ресниц.
Конечно, когда я их зачитывал за цветиком-семицветиком, все считали стих абстрактным, только Борька Билькевич ехидно поглядывал на Томчика, а Юрочка Дайновский (сейчас он профессор, зав.кафедры) задумчиво проворковал «как мы мало знаем о Древней Руси, о половцах и печенегах. Ведь были они, жили рядом, воевали с нами и…бесследно исчезли»…
Тот Литерклуб стал как бы первой большой моей семьёй.
Я ведь с самого детства не имел семьи. Мать расстреляли полицаи из охранного Волынского сичевого куреня, когда мне не было и года. У отца была другая семья. Дедушку замучили бандеровцы в 1948 и всей моей семьёй была бабушка-мама. Вот Литерклцбовцы и стали моей второй семьёй – младшими братьями и сестрёнками (на фото я под стенгазетой, нарисованной Антоном Тымкивым и ехидненькой Олечкой Шаварской, обязательно в каждой стеннушке подкалывавшей или меня, или кого-то из литеклубовцев и обязательно красавчика ди-джея Игоря Малицкого)...
Мне кажется, что в тот первый год моей аспирантуры, меня хотели пропихнуть в комсомольские вожди. Во всяком случае, вызывали на все институтские комсомольские собрания и поручали выступать на них по выданному тексту. Мало того, когда я приехал в Киев к Мицыку, он в обед потащил меня на их общеинститутское комсомольское собрание, посвящённое 23 февраля. Вёл то собрание мой старый приятель Вася Чернец. Он, одновременно со мною, стажировался в Костополе в газете «Ленинским шляхом». Сейчас он был помощником первого секретаря ЦК ВЛКСМУ Корниенко. После того собрания он потащил меня к себе в ЦК ВЛКСМУ( теперь там Министерство иностранных дел). Похвастался своим кабинетом, который был больше, чем у моего проректора по научной работе. Стали говорить о жизни. Мне практически не о чём было говорить. Вернее, он не дал мне и слова сказать. Я знал его девушку Люду в Костополе. Он женился на ней. Её отец оказался первым секретарём Костопольского райкома партии. Вот я и спросил у Васи, за что убрали Аллочку. По его словам, её должны были даже не убрать, а посадить за антигосударственную деятельность. Она, со своими комсомольцами в Базальтовом, сорвала государственные планы камнедобычи, организовав пикеты у базальтового карьера. От ареста её спасли влиятельные знакомые родителей в ЦК КПУ. Только благодаря им, ей дали тихо уйти в аспирантуру. Нынешних её координат он не знал, даже того, что знал я о её замужестве, не знал. Так что Аллочка так и не вернулась в мою жизнь…
Вася хвастался своими командировками за рубеж. Вытащил из сейфа свои фотографии в Париже, Лондоне, Ганновере. Праге. Я и завидовал, и не завидовал. Я не то что в иноязычной загранице, в украинском Львове неуютно себя чувствовал. Я ведь учился в русской школе. Обожал Шевченко, его язык, модернизированный Иваном Нечуй-Левицким. Во Львове разговаривали совсем на другом украинском, насыщенном польскими, румынскими, немецкими, чешскими и австрийскими словечками. Конечно, в институте разговаривали по-русски, но на улице – на львовской Гваре (старинном языке львовских батяров). Если в украинском Львове я чувствую себя неуютно, то что мне делать за границей с абсолютным незнанием языка! Вася гордо усмехался, что всегда с ними ходил переводчик. Я сообразил, что это всегда с ними ходил кагебист. На фиг мне такое заграничное хождение, подобное выгуливание собачки на поводке! После этого я пару раз забегал к Васе – у них была недорогая столовая, где очень вкусно готовили. В феврале меня вызвал в Киев Мицык. и поселил в общежитии КТЭИ. В Минмясомолпроме Мицыку сказали, что моя разработка антигосударственная и если диссертация будет построена на ней, то они дадут отрицательный отзыв. Вот он и вызвал меня к себе, потребовав, чтобы я обеспечил возможность изготовления эрзац-масла где угодно, кроме предприятий Молокопрома. Пришлось засесть на пару месяцев в читальные залы Национальной научной библиотеки им.Вернадского и библиотеку моего КТИПП. Наконец нашёл старинный учебник товароведения за 1898 год, в котором было написано, что лёгкоплавкая фракция говяжьего жира – олеомаргарин мало чем отличима от молочного жира и использовалась нечестными хозяевами для фальсификации масла. В лаборатории КТЭИ с помощью Валентина достал тот говяжий жир, расплавил его, а затем, после суточной выдержки в термостате при 360С, отпрессовал его от стеарина. Смешал, не охладив, с таким же количеством нагретых сливок, а затем из полученной смеси сбил масло. Мицык попробовал. Понравилось, особенно, когда узнал, что теперь мне не нужен обрат и не нужно всё делать на предприятии Молпрома. После этого со спокойным сердцем отослал меня во Львов, завершать эксперимент и писать диссертационную работу. Лёвушка Зыкин, который стал моим другом-наставником, помог и с литературным обзором( он собрал библиотеку в более чем 5000 томов по мясо- и молоко- продуктам и жирам. Познакомил со старшим технологом Львовского мясокомбината Танечкой, которая тогда занималась жирами на Львовском мясокомбинате. Обеспечил мне доступ на завод. С помощью Танечки, за которой ухаживал начальник жирового цеха, добыл там 60 кг олеомаргарина. Зыкин на маслозаводе выписал 20 кг 25% сливок. Кроме того, он притащил от кого-то из родственников небольшую ручную маслобойку, ёмкостью на 40л ( наша промышленность выпускала маслобойки минимальною ёмкостью на 1000л). Наш институтский Кулибин Толик Закусилов приладил к ней электропривод и смешав 1:1 олеомаргарин со сливками и дав созреть трое суток в подвале, я сбил из него масло, ничем не отличающееся от натурального. Все ГОСТовские анализы для коровьего масла моё новое эрзац-масло выдержало. Кафедра утвердила завершение эксперимента и я засел за написание диссертации, надеясь закончить её до декабря 76. Сказать по правде, я мог всё это закончить и до лета, но зачем спешить и вкалывать, если вполне комфортно это можно сделать за год, а не за три, как положено! Тем более, что у нас на кафедре я мог бы претендовать только на место Лёвушки Зыкина, а он был моим другом. Из других вузов ответ на запрос о распределении к ним ждать только с декабря. Так что наслаждался жизнью, книгами и Литерклубом…
Весною, где-то перед майскими праздниками, вызвали к проректору по науке. Захожу. Проректор копается в бумагах, не поднимая глаз на меня. Наконец, достал нужную папку и пристально уставился на меня. Зачитывает вслух мою автобиографию. Зачитывает характеристики. Затем, почесав лоб, спрашивает – «Ты аспирант при кафедре товароведения продовольственных товаров. Работал в пищевой промышленности на инженерных должностях. То есть ты типичный технарь. Скажи честно, какое отношение ты имеешь к политологии?» Я, уставившись на него, как баран на новые ворота, отвечаю- « Судя по названию это наука о политике. С политикой я не имею и не хочу иметь ничего общего!» - «Тогда можешь объяснить, каким образом на тебя пришёл персональный вызов от первого секретаря ЦК ВЛКСМУ Корниенко для участия в конференции молодых учёных и политиков, проходящей в Хмельницком? Протягивает мне это письмо. Читаю – направить тогда-то, туда-то выступить с докладом «Роль политологии в воспитании советского учёного». Подпись. Печать. А ниже – исполнитель Чернец В.М. Тут меня и осенило. Это ведь я когда-то в Костополе твердил Васе о том, что нет и не может быть ни советских, ни американских учёных. Есть, просто, учёные. Независимо от политики и национальности. Привязывание их к идеологии или национальности – пропаганда фашизма. Конечно, я ничего не рассказал проректору, ограничившись «Не знаю». Он выписал мне командировку и я поехал в Хмельницкий. Среди присутствующих я оказался единственным аспирантом. Вот тебе и молодые учёные! Все остальные были институтскими комсоргами. Я даже не помню, о чём говорили на том совещании. Запомнилась только поездка в Каменец-Подольский в крепость, где когда-то сидел знаменитый Олекса Довбуш. На этой фотографии я стою справа 5-й между двумя донецкими комсоргшами.
Третий – комсорг из Горловки, а первый, небритый, комсорг из Днепропетровского горного института Серёжка Тигипко, только начавший свою комсомольскую карьеру. Он среди нас был самый младший, однако, болтал так, что мог переговорить и убедить в своей правоте любого. Мало того, если у Вас была новая идея, то он сразу воспринимал её, выделял самое ценное. Словом, умел превращать алмаз в бриллиант. Он был любимчиком у Васи, пророчившего ему большую карьеру, а Вася редко ошибался. Поселили нас с ним в одной комнате и я потом ещё долго восхищался его способностью упрощать сложное и находить в любой моей высказанной глупости рациональное зерно…
В мае месяце меня вновь нагрузили общественным поручением. Институт имел лагерь-профилакторий в Латорице, возле Славского. Там отдыхали не только наши студенты и преподаватели, но и студенты кооперативных вузов всего Союза. Сезон отдыха приближался, а СЭС закрыла лагерь из-за ужасного санитарного состояния кухни. В холодильниках завонявшееся мясо, в складах взрывающиеся бочки с солёными огурцами и капустой. Зав.складом уволили, но сезон на носу, а заменить его некем. Я конечно возмутился, что не для того оканчивал институт, чтобы работать зав.складом. Да и научные планы у меня совсем другие. Но вызвали зав.кафедрой и он заверил, что никаким зав.складом я не буду, а подучу человека, который и будет зав.складом, а сам просто проведу лето в Латорице, а институтский комсорг Петя Мазур обеспечит лагерь нужными продуктами со Львовских предприятий. Ну не спорить же мне с начальством по поводу летнего отдыха. Люда вновь потащит в Крым, где придётся спать с десятком незнакомых людей в одной комнате. Вернее не спать, а слушать чей-то бесконечный храп. Поломался для приличия и согласился. Не знаю, как ехали остальные, а я катил в грузовике, набитом бочками с солёностями, ящиками с колбасами и копчёностями а также с кондитерскими изделиями.
Приехали вечером. Остановился в кирпичном доме администрации. Всю ночь не мог заснуть от духоты. Утром пошли в склад. Так воняло, что невозможно зайти внутрь. Заставил вызвать мусоровозку, комендант дал десяток студентов и за час всё, что было в складе, выкинули в тот мусор(не забыв составить опись выброшенного). Львовскую машину разгрузили в большую палатку, разбитую утром. Опять попросил дать студентов и они хорошенько вначале водой с хлоркой, а затем водой со шланга, помыли все стены, потолки и полы склада. За одно, подраили и полы в кухне. На следующий день побелили всё с известью. Пока студенты расправлялись со складом, я заставил толстую кухарку с двумя такими же толстухами-помощницами выдраить все кастрюли и противни, отдать в точильную мастерскую в Славском все ножи и топоры. Студенты пока получили сухой паёк из хлеба с колбасой и чай со сладостями. Когда побелка высохла, перенесли продукты из палатки в склад, а Боря Билькевич из моего Литерклуба притащил откуда-то мастера на все руки и тот отладил наш холодильник. Вот только с толстухами-кухарками ничего не выходило. Готовили, как привыкли. С грязью и чадом. И получалось у них что-то малосъедобное. Должны были приехать студенты из Москвы, а тут такая «национальная кухня». Поехали мы с комендантом в Славское. Прошлись по столовым, по базару. В столовых хоть и готовили неплохо, но идти на временную работу в лагерь никто не захотел. А вот на базаре натолкнулись на двух бабусь, торгующих удивительно вкусными варениками и беляшами, собственного изготовления. Разговорились с ними, напросились на обед. Угостили наваристым борщом и запеченными рёбрышками с картофельным пюре, одна, а рассольником и азу по -татарски с гороховым пюре другая. Нам всё очень понравилось. Бабуси уже на пенсии. Летом приторговывают на базаре, но у них здесь дома и переселятся в Латорицу они не могут. Вот если бы мы их возили туда и обратно, они бы согласились у нас работать. Что же. Решили подумать. Вернулись в Латорицу. Пошли ужинать. В супе у коменданта оказалась мышь. После того, как его вырвало, он согласился на своём личном мотоцикле отвозить бабусь обратно в Славское, а утром забирать их грузовиком, который будет привозить молоко и хлеб из города. Поехали к бабусям, опасаясь, что они откажутся от возвращения на мотоцикле. К удивлению, бабусь мотоцикл вполне устраивал. Они до сих пор на базар ездили на велосипеде. Так что толстух-кухарок с позором выгнали и в столовую стало приятно ходить.
Я переселился в палатку. Со мною жили два преподавателя с кафедры физподготовки, инженер с кафедры физики и аспирант-экономист Паша Миненко. Палатку мы выбрали у кустов бузины, поэтому ни мух, ни комаров в ней не было. Правда, со сном было не очень. В соседней палатке поселились студентки из Москвы. Было их аж восемь и порой всю ночь нас будили их неожиданные визги и громкий хохот.
С кухней и складом я навёл порядок. Мальчишку, родственника коменданта, научил как получать и отпускать продукты. Бабуси на кухне готовили так, что в тарелках ничего не оставалось. В общем у меня начинался период такой же скукотищи, как было с Людой в Крыму. Действует на нервы мне бесцельный отдых. Да ещё и спина замучила - когда-то в Щорсе, гробя Мязя, я заработал радикулит. Тут кто-то из преподавателей физ.подготовки затеял туристические походы. Меня они вначале абсолютно не привлекали. Ну что за удовольствие лазить по заросших лесом горам! Но ту тна меня обратила внимание Анютка Зачерновская, староста соседней палатки. Её прозвали «Сестрицей Алёнушкой» за привычку опекать заморышей. К таким, на фоне спортсменов кафедры физ.подготовки и здоровяка Пашки Миненко, относился я. Ей почему-то захотелось сделать из меня спортсмена! Так как она держала в руках всех девчат своей палатки, то отбрыкаться он неё было трудно. Стоило отказаться идти с ними в горы, как ночью раздавался крик филина, в котором можно было расслышать вопль «Володя» или под утро кто-то проникал к нам в палатку и просыпались мы перемазанными зелёнкой. Кончилось тем, что я сдался перед ультиматумом соседей по палатке – не сачковать, а ходить с ними в турпоходы, как требует Анютка-Алёнушка!
Шлялся я с ними по горам, несмотря на ноющую спину. Ночами не мог спать уже не от хохота в соседней палатке, а от боли в спине. А затем вдруг та боль окончилась. Мы в очередном походе набрели на ручей, разлившийся в живописное озеро.( на фото). «Сестрица Алёнушка» завопила, что у них в Челябинске уже купальный сезон и что мы должны искупаться. Мы тогда бродили по горам в довольно живописном виде. Все были в сапогах, а над теми сапогами были только плавки или купальники. Так что открутиться, мол я без плавок, было не возможно. Анютка бултыхнулась в озеро, за нею подруга Ольга. Мы с Пашкой раздумывали, наконец Пашка, перемигнувшись с Анюткой, меленно влез в воду, улёгся у берега и заблаженствовал - как хорошо здесь! Время было под вечер. Я решил, что вода в озере за день нагрелась и стала, как парное молоко. Не даром же Пашка так кейфует! Он ведь, в отличие от этих сумасбродных северянок, теплолюбивый львовянин. Так что зажимаю нос и бултыхаюсь к Анке! Господи! Мне вспомнилась та апрельская Волга из юности. Меня обожгло холодом. Всё тело свело судорогой. А тут ещё эти две ледяные заразы подобрались с обеих сторон и зажали, чтобы не смог вырваться из воды. Вырываюсь от них, при этом в спине что-то больно трескает. Наконец, вырываюсь на берег. Удираю в кусты, чтобы выжать плавки. И только тут, нагнувшись и разогнувшись, обнаруживаю, что спина то не болит! Прошёл мой радикулит! С тех пор я мотался по горам, как заведенный и уже не Анютка была заводилой, а я. Тот июнь промелькнул как один день. Загрузил на грузовик Анюткину компанию и отвёз их в Сваляву. Билеты москвичкам уже давно были заказаны Петей Мазуром, имевшим везде связи. Забрал их через администратора и вручил «сестрице Алёнушке». Подъехал поезд. Она дала команду прощаться. Тут при всех подскакивает ко мне Олюня и, чмокая в щёчку страстно шепчет-кричит в ухо, что будет ждать! Я ошарашено застываю оглушённый, а Анютка, которая явно была автором этой сцены, хохоча заявляет– «Да, будет страстно ждать тебя со Львовскими конфетами!» Девчонки уехали и я, не возвращаясь в Латорицу, покатил по трассе во Львов. Эти какие-то 200 километров должны были проехать максимум за три часа. Ведь трасса была отличная, правда, последний раз её ремонтировали ещё немцы. Но ремонтировали так, что и сейчас ни одной ямы ни одной колдобины не было! Но ехали целых 5 часов. Водитель попросил, чтобы я дал ему возможность подбирать желающих, не сообщая об этом львовскому проректору по хоз.части. Спешить мне было некуда, кроме койки в общежитии меня ничего не ждало. Так что в каждом селе и просто на дороге, он брал всех, кто поднимал руку. Зато ехали весело, под смех в кузове. Жаль, что все пассажиры ехали не дальше Стрыя, зато, когда я сходил у общежития, водитель дал мне от тех пассажиров бутыль с домашним молоком и солидный кусок творога, а также добрый шмат сала. Так что остались мы с ним взаимно довольными.
Утром вызывает вахтёр к телефону. Проректор по науке требует прибыть к нему точно к десяти. Спускаюсь парком к трамваю, лихорадочно перебирая в уме, что же я такое натворил там, в лагере, что меня не приглашает, а требует проректор? Пришёл на четверть часа раньше. Торчу перед кабинетом, ожидая десяти. Тут подходит Петя Мазур и говорит-«Ты уже здесь, ну тогда пошли».Бурчу в ответ,- «Куда пошли? Меня проректор сейчас боксёрской грушей делать будет!» Петька смеётся,- «не трусь, я с тобой!» и мы заходим в кабинет. Проректор встаёт из-за стола, здоровается за руку с Петькой, затем со мною и продолжая пожимать мне руку торжественно говорит « от имени ректората и институтской общественности выражаю тебе благодарность за работу, проведенную в лагере. Так как ты проявил себя, как отличный организатор и сознательный комсомолец, то у нас к тебе есть ещё одно поручение. Но вначале скажи, что ты запланировал на лето по эксперименту?» Обрадовано отвечаю, что экспериментальные работы мною закончены, литературный обзор сделан, осталось провести исследования, которые мне задаст мой киевский научный руководитель. Проректор замечает, что летом и научные руководители отдыхают, как простые люди, где собираюсь отдыхать я. Отвечаю, что жена достала путёвки на Золотой берег у Феодисии и поедем туда. Проректор уселся в своё кресло и вместо него заговорил Петя. Он сказал, что наш самодеятельный хор выступает по всему миру. Занимает первое место среди самодеятельных коллективов всего Центросоюза. В ноябре запланировано турне в Канаду. Но вот незадача. Должно выступать трио бандуристок, а одну бундуру не то украли, не то потеряли в прошлогоднем турне. Заказали новую бандуру на Черниговской музыкальной фабрике, перевели деньги, а оттуда ни слуху ни духу. На письма не отвечают. Я из Чернигова. Вот они и хотят, чтобы я зашёл на ту музыкальную фабрику и, возвращаясь из отпуска, забрал у них оплаченную ещё в прошлом году бандуру. Это поручение и ректората, и комсомольской организации, и общественности! Что же. Петя дал мне все необходимые для получения той бандуры документы и я поехал в Чернигов. Когда рассказал Люде о той бандуре, она запыхтела, что поднимает все связи, чтобы достать билеты в Феодосию, да и путёвку столько труда стоило достать, а я собираюсь возиться с какой-то бандурой! Мне лично как раз тот курорт был до лампочки, после Латроицы! Зато не выполнить поручение, считал позором. Пошёл я на ту музыкальную фабрику, которая была несколькими кварталами выше моего дома. И о, счастье, первым, кого я встретил на фабрике, был мой одноклассник Саша Щербина. Рассказал ему о своём деле. Пошли с ним к главному инженеру. Тот в курсе дела. Говорит, что затормозили вопрос по чисто человеческим причинам. Звонил ему из института какой-то завхоз, говорил на непонятном языке, грозил неимоверными штрафами. То есть институт-заказчик к нему, главному инженеру знаменитого на весь Союз предприятия, обратился не через равного по рангу, а через какого-то завхоза! Удивлённо возражаю, что в институте завхозы есть только в общежитиях. Может он не так понял. –« Да как это не так! Тот крикун представился –« я видаю гоподарською частыною. То есть, заведует хозяйством, а это и есть завхоз!» Поясняю, что у ректора института есть три заместителя – проректора. Проректор по учебной части, проректор по научной части и проректор по хозяйственной части. Вот третий проректор с ним и говорил в прошлом году. Проректор этот ведает не только общежитиями, а и распределением квартир преподавателям, поэтому и считает себя большой шишкой. Он недавно погорел с теми квартирами и теперь вместо него мой приятель, с которым я в прошлом году жил в одной комнате. Вот поэтому я и пришёл к ним на фабрику Не хочу подвести ни своего приятеля, ни наш самодеятельный коллектив, готовящийся к турне в Канаду. Да к тому же это ведь и музфабрике хорошая реклама, что её инструменты увидят в Канаде! Главный инженер успокоился, а упоминание о рекламе в Канаде его вообще развеселило. Он поручил Саше лично выбрать ту бандуру и лично доставить её мне. На другое же утро Саша с бандурой был у нас дома. Мне слон на ухо наступил, да и играть я не умею, если не считать случая, когда я в одних плавках и с гитарой оказался в общежитии у немок. Саша сам сыграл нам на бандуре и даже Люда осталась довольна. Упаковал он бандуру в чехол, отдал мне сопроводиловку и ул домой, а мы с Людой пошли на поезд в Крым. Я терпеть не могу тех курортов. Бездельничаешь сутками, не зная, куда себя деть. На этот раз, правда, было веселее. Нас поселили в домик на две семьи. С одной стороны, окнами на море- мы, с другой – мама, наша ровесница, с 16 летней дочерью. И, удивительное дело, для Людиной семьи и её подруг я был парией. Не начальником, как мужья её подруг, а инженеришкой - без дачи, без машины, без взяток! Даже путёвки на курорт получала она, а не я. Поступление в аспирантуру они считали пустою блажью. В их глазах учёный мало чем отличался от инженера. Работал на дурацкие идеи, а не на благосостояние семьи. У соседок же были совсем другие взгляды. Они считали, что быть учёным это очень престижно, а аспирант это без пяти минут учёный. Я, неожиданно для себя, а тем более для Люды, оказался в обстановке преклонения. Как то так само собой получилось, что уже не я себя считал членом семьи, как с Береговыми, а они считали себя членами нашей семьи. Малышка всегда загорала рядом со мною, а так как ни её мать, ни Люда не любили загорать, то на всех тех фото я с нею. К тому же звали её Наташей, как мою любимую крестницу и благодаря этому мне было с нею очень комфортно. Ходили мы по музеям Феодосии, ездили в Керчь и к могиле Митридата Великого, лазили по горам. В первый раз мне не было скучно на курорте. И всё благодаря Наташке. Правда, благодаря ей, мне всё время вспоминалась любимая крестница. Как же я был удивлён, когда приехав в Чернигов, обнаружили в почтовом ящике письмо от Береговых. Наташка выходит замуж и я, как её крестный, обязан присутствовать на свадьбе! О Люде в письме ничего не говорилось и она оскорблено заявила, что я волен поступать, как мне заблагорассудится, а она никуда не поедет. Я свою крёстную дочь любил намного больше жены, поэтому накупил любимых Наташкиных сладостей, забыв, что она уже не ребёнок, а взрослая женщина и поехал в Петровку. Автобусы в Петровку ходили из Городни и Щорса. В Городне у меня не было знакомых, а в Щорсе Ниночка, Пыжиков и Ваня Коток. Опоздаю на автобус, они найдут, как доставить. На автобус я действительно опоздал. Он уходил на полчаса раньше прибытия моего. Что же, иду к Ване Котку в СЭС. Он считает, что просто дать мне машину на Петровку, будет неправильно. Лучше он командирует туда Ниночку. Тогда никто его не будет шпынять об использовании служебной машины в личных целях . Вызывает Ниночку. У меня опять сердце упало к пяткам – так она похорошела и налилась за эти два года, что мы не виделись. Говорит ей, что в Петровке свадьба моей крестницы и для того, чтобы люди ничего не болтали, он командирует её со мной в Петровку. Вернётся с машиной, когда посчитает нужным. Я как-то забыл, что Береговые относятся к Ниночке ещё хуже, чем к моей Люде и обрадовался тому, что она будет меня сопровождать. Нинуле это тоже страшно понравилось. Хоть мы до Петровки добрались за какие-то полчаса, но народ уже уехал на венчание в церковь. Распорядители, оставшиеся на хозяйстве, отвели нас в приезжую, где будут спать гости. Через час вернулся свадебный кортеж. Наталочка расцеловала меня, на Нину только взглянула недоуменно. Зато жених расцеловал Нинулю и горячо пожал мне руку. Думаю, он всё же ревновал меня к Наталочке и то, что я появился с красоткой, ничем не уступающей его невесте, вернее жене, его обрадовало. Зато Анна Михайловна после приветствий отвела нас с Ниночкой в сторону и устроила мне разнос:- «То что твоя Людка с самого начала не признаёт нас, это её личное дело. Но на свадьбу крестницы положено являться с женой или без неё, но не с любовницей!» Нинуля никак не среагировала на любовницу, но страшно удивилась, что я женат.-«Да, женат. Уже десять лет женат и не говори, что ты этого не знаешь. Ты ведь бывала у него дома!» - продолжала выговаривать Анна Михайловна. Сказать по правде, я действительно был влюблён в Нинулю. Но она для меня была недоступной Богиней, которою можно было только восхищаться. Да она бывала у меня дома. Я даже угощал её обедом, который при ней и готовил. Люда была на работе. Порядок в доме она держала железный. Все её и мои вещи были в шкафах и шкафчиках. Так что Нинуля только восхищалась порядком в доме, не предполагая, что его наводит жена. А так как я видел в ней Богиню, а не женщину, то и не говорил, что женат. То, что я не лезу к ней, считала, просто, скромностью. И сюда, на свадьбу она поехала, ожидая, что я сделаю ей предложение. Высказав всё это нам с Анной Михайловной, она, заплакав, убежала к своей машине и приказала шофёру ехать в Щорс. Мы с Анной Михайловной почувствовали себя препаршиво. Анна Михайловна стала расспрашивать меня, почему у нас с Людой нет детей. Рассказал, что с помощью лучшей Людиной подруги Светы Алиевой пробились к врачу, занимающемуся проблемами беременности. Сдали через неё все необходимые анализы и через неё же получили ответ, что в нашей семье детей не будет, при этом по моей вине – я бесплоден. Анна Михайловна спросила фамилию и координаты врача. Ответил, что не знаю, всем занималась Светка Алиева. Спросила, болел ли я свинкой или были ли когда у меня там ушибы и как живу с женой. Отвечаю, что ни свинки, ни ушибов у меня не было. Живу с женой как все, хотя от секса большого удовольствия не получаю, а как я женился на Люде, она ведь знает. Во всяком случае, я люблю детей и то, что никогда не смогу их иметь, большая трагедия для меня, а ещё большая для Люды. Она ещё спросила меня, действительно ли я не тронул Нинулю. Ответил, что с богинями не спят – им молятся! Она насмешливо фыркнула, обозвала дурнеем и мы вернулись ко всем. Стали рассаживать за стол. Командовала парадом, как всегда Наталочка. Она посадила меня поближе к себе, сразу за матерью, а рядом примостила старшую сестрёнку Надю. Анна Михайловна шепнула мне, что Надя уже второй год работает акушером в Остре и просветит меня в вопросах деторождения. Увы, меня та Надя тогда абсолютно не интересовала. Я глядел на свою Наташку и горько становилось, что ребёнок, которого я считал своим, уже совсем взрослая, шикарная женщина, скоро станет матерью, а у меня самого детей нет и не будет…
На следующий день Наталочка ( на фото)вместе со всеми гостями уехали продолжать свадьбу в доме жениха, а нас с Надей Анна Михайловна оставила на неделю. Мне заявила, что профессора тоже люди и летом любят отдыхать, так что раньше сентября мне в Киев ехать нечего. Отдохну от Людиного курорта у них на озере с Наталкиными книжками. Надю же оставила, чтобы за неделю навела в доме полный порядок. Валялся я с утра у озера с Наталкиной фантастикой. После обеда ко мне присоединялась Надя и до тошноты болтала о случаях из своей акушерской практики, а также, какие позы нужно выбирать, чтобы забеременеть. Я всю жизнь эти вопросы считал запретными, даже с Людой об этом никогда не разговаривали, а тут девчонка, младшая меня лет на десять, несёт эту пошлятину. Меня больше волновало то, что теперь обо мне думает Нинуля. Так что еле-еле выдержал ту неделю и в пятницу рванул домой. Прикатил домой вечером. Открываю своим ключом дверь пристройки-кухни перед дверью в комнаты. Дверь чуть приоткрыта и слышен пьяный смех Людиных подруг. У нас тогда был обычай, что каждые неделю вся её компания собиралась или у нас, или у кого-то из её подруг и дегустировала или свои наливки, или мои настойки. Сегодня, значит, собрались у нас. Разуваюсь в пристройке и слышу, как Светка Алиева громко просвещает Люду: «Да я на твоём месте радовалась бы! Спи с кем хочешь, не предохраняясь – всё равно детей не будет. Да пока твой аспирантишка во Львове – десяток любовников заведёшь!» Меня это больно резануло. Выходит, права Анна Михайловна. Не во мне причины отсутствия детей в моей семье! Тихонько вновь обулся, вышел, положил вещи в коморку под. пристройкой и пошёл побродить по Болдиной горе. Мучили мысли о том, что Людины родители и её подруги считают меня никчемным, да ещё и бесплодным, а я то, оказывается, здесь ни при чём! Я хотел, как женщину Зойку, желаю Ниночку, вон даже в горах с Олькой чуть не согрешил, а с Людой сплю по обязанности, не испытывая большого влечения. И при всём этом я у них пария! Вернулся через час. Вытащил из коморки вещи, чтобы думали, что я сразу с автобуса. Позвонил в двери, мол, руки заняты. Люда открыла. Разулся, прошёл в комнату. За столом вся компания- Светка, Валя, Раиска. Самая тихая Раиска прячет глаза (недавно я узнал, что она моя троюродная сестра) и молчит. Валя же вальяжно спрашивает: «Ну как, распрощался навсегда со своей крестной дочуркой?» Сказать по правде, у меня даже слёзы на глазах навернулись, действительно, ведь я навсегда распрощался со своей крестницей. А тут ещё Светка подначивает – со сколькими её подругами переспал за эту неделю? Тут уже Люда возмутилась и стала всех выпроваживать. Меня же больно задело – все они знают, что детей не может быть у Люды, а делают виновным меня. На кой чёрт мне до конца жизни в чужих детях видеть своих, если дети могут быть у меня самого. Спали на этот раз мы в разных комнатах, а утром я сказал Люде, что уезжаю в Киев. Люда ушла на работу, а я поехал в центральную сберкассу, снять с книжки все деньги. По выходе из сберкассы я наскочил на Надю, которая приехала сюда тоже снять денег. Что же, сняла она нужные деньги, прошли мы на Аллею Героев, напротив сберкассы. Сели на лавочку. Рассказал я ей о том подслушанном разговоре и о том, что сейчас на Люду с её родителями и подругами и смотреть не могу. Еду в Киев. Она спросила, а как же я там устроюсь, ведь приеду в воскресенье, когда на работе никого нет. Не лучше ли ехать в Киев через её Остёр. Она снимает мансарду в доме, где живёт только старушка-хозяйка. Я вполне, не нарушая приличий, могу переночевать у неё. Я не стал ломаться. Демонстративно, чтобы видели соседи и донесли Люде, поехал вместе с Надей ко мне. Собрал вещи, взял бандуру, оставил на столе записку Люде, что слышал весь их разговор о том, кто именно бесплоден. Что может поступать, как советовала Светка. Я уезжаю на всегда!
После этого пошли на автобус и поехали с Надей в Остёр. Приехали к вечеру. Та мансарда оказалась тесной комнатушкой на чердаке. Большую часть комнатушки занимала огромная старинная кровать. Был ещё небольшой столик с одним стулом. На стенке американская артистка с лицом и фигурой, как у Нади. Припёрлась хозяйка квартиры, смахивающая на ведьму из-за крючковатого носа. Надя выставила ей бутылку вина и попросилась приготовить ужин на кухне. Старушенция разрешила. Я же попросил раскладушку и она отвела меня в нижние комнаты, где я и взял ту символическую раскладушку. Приготовила Надя какое-то странное жаркое, пересыпанное красным перцем и какими-то кореньями. Сказала, что это блюдо приготовила по рецепту Мязевой бабули. Я боялся, что из-за того перца, жаркое в рот будет страшно взять. Перец оказался не жгучим, так что съели всё с огромным удовольствием. Бабуля не ушла, пока не выпила вино до последней капельки. Надя расстелила белоснежную постель, а я развернул и раскладушку и улёгся на ней. Надя осталась только в плавках, да и я тоже. Она уселась на постели в позу той артистки с фотографии на стене и, взяв со стола длинную тонкую сигарету, попросила потушить свет и дать ей спички, ведь из-за моей раскладушки она не может добраться ни к выключателю, ни к полке, где лежат спички. Беру коробок, тушу свет и подаю ей спички. Темно, не могу найти. Перебираюсь на кровать и ищу дальше. Поиски окончились тем, что я впервые изменил жене. И до сих пор горжусь той изменой. Ещё бы, первый раз в жизни почувствовал себя Гераклом и совершил его двенадцатый подвиг ровно двенадцать раз. То ли те корешки Мязевой ведьмы, то ли перец был причиной, но больше никогда в жизни у меня не было столько секса за ночь! Вот только спал я с ней и одновременно с Зойкой из Детства, двойняшками из КТИПП, с Аллочкой из Костополя и с Ниночкой из Щорса. Ночи мне оказалось мало. До Киева из Остра ходил речной трамвай. Плыть было три часа. Сейчас было воскресенье, так что мы с Надей опять завалились на сутки в постель, а следующим утром продолжили сладкую месть уже в кустах на берегу возле причала. Уплывал я от Нади сладостно опустошённый. Совесть абсолютно не мучила. Считал, что поступил справедливо. Я даже, благодаря Наде, вновь стихи начал сочинять. Ей я оставил этот стих –
Я тебя целую в губы,
А на них – табак.
Ты меня совсем не любишь
Да и я ведь так…
Так скажи мне, почему же
Нам так хорошо,
Будто по застывшим душам
Тёплый дождь прошёл.
Прошуршал и стало сладко.
Хорошо до слёз.
Твои ласковые лапки
У моих волос.
И горят, как звёздочки
У тебя глаза…
Несёт нашу лодочку
К новым берегам,
Где счастливо - солнечно
Бывает меж людьми…
Заносит нашу лодочку
К Берегам Любви.
Вот эти две ночи и утро у неё - были последними в моей старой жизни. Я перестал быть тем никчемой - инженеришкой, которого презирали Людины родители и подруги. Я становился Созидателем, лишённым комплекса неполноценности и способным идти к намеченной цели, не обращая внимания на мнение окружающих. Я с Надей больше не встречался. Знаю только, что она той же осенью перебралась в Чернигов и сняла комнату в доме по Луговой, как раз напротив наших окон в доме Кулишей. Но я в Чернигов больше не приезжал. Ни к Люде, ни к ней. Они уже были в другой, ушедшей Жизни!
Приехав в Киев, первым делом пошёл не общежитие выбивать, а к Мицыку, думая уже о досрочной защите. Эксперимент я провёл. Технологию разработал. Нужные анализы за меня Стёпа Кедеш сделал. Обзор литературы и описание эксперимента написал. Осталось только написать заключение и защитить диссертацию на кафедре, а затем на Учёном Совете. Пишу я быстро, так что всё закончу к декабрю. Увы, поторопился мечтать о победе! Мицык заявил мне, что тему по кулинарным жирам придётся закрыть. Слишком дорогими оказались анализы, которые позволили бы отличить моё масло от натурального, чтобы ввести их в ГОСТ. К тому же хоть говяжьего жира сейчас и избыток, но его используют для кулинарных жиров. Если для моего масла заберут из него олеомаргарин, то что делать с оставшимся стеарином? В век электричества столько свечей никому не нужно! В общем там, в верхах, ему сказали твёрдое «Нет»! Повздыхал шеф, мол, я целый год потратил зря, и предложил тему по ветчинным консервам. Предупредил, что тема сложная и срочная, но зато по ней отрицательный результат - все равно результат! Я должен был констатировать, что наши ветчинные консервы и технологии их производства уступают зарубежным (надо же было как-то обосновать планируемую покупку у компании Круппа линий по производству ветчинных консервов). В общем, ларчик открывался просто. Мицык выбил Валентину блатную тему. «Товароведная оценка ветчинных консервов различных технологий производства». Под неё заключил договор с солидным финансированием. А тут Валентина неожиданно забрали в армию. Договор заключён, деньги частично растрачены, а ничего, кроме обзора литературы не сделано. Так что Мицык оказался в безвыходном положении – или найди способ закончить тему и выполнить договор, или больше никогда с Минмясомолпромом не будешь иметь дела! Он честно сказал мне об этом, но чтобы я не отказался, мимоходом заметил, что моя тема в верхах забракована. Если я захочу защитить по ней диссертацию, то невозможно будет найти учёный Совет. Ведь я написал не товароведную, а технологическую диссертацию. Мало того, на защите он обязан будет, как научный руководитель, обнародовать мнение руководства Минмясолмолпрома о моей работе. Так что мне пришлось забыть о досрочной защите. И слава богу. Теперь, когда я покупаю в супермаркете вместо натурального масла спрэд, моя совесть чиста. Не я это проталкивал в жизнь…
В ветчинной теме был очень интересный момент. Эти консервы тогда официально делали только в Риге, Таллинне, Москве и на Львовском мясокомбинате. Делали по польской технологии, хотя и разработал ее в тридцатые годы Львовский предприниматель - еврей Зигмунд Руккер. В начале войны он сбежал в США и организовал там производство ветчинных консервов. Стал, благодаря этому, миллиардером. После войны помог наладить производство этих консервов в Польше, построив там за свой счет с десяток заводов. Во Львове же гестапо, а затем СМЕРШ, расстреляли всех мастеров и рабочих, которые работали на Руккеровском предприятии (среди них раскрыли группу агентов Интелледж Сервис). Поэтому в 60-е годы мы освоили производство ветчинных консервов уже с братской помощью поляков. Обо всём этом было написано в диссертации Лёвушки Зыкина, посвящённой истории мясопереработки в Украине. А я ведь был Лёвушкиным другом и он мне рассказал много такого, что не вошло в его диссертацию, зато могло пригодиться в моей.
Валентин не смог провести эксперимент на Львовском мясокомбинате, так как приехал сюда с письмом из Киева. Во Львове специфическое отношение местного населения, в большинстве своем переселенцев в ходе операции "Висла" из Польши, к нам - восточно- и центрально- украинцам. Прежде всего львовяне делают вид, что не понимают русского языка. Валентин вырос в Киеве в русскоязычной среде. Разговаривал только на русском. Директор, как и положено, расписал то институтское направление по начальникам цехов и отделов. А те год футболили Валентина друг к другу. Ему даже мяса на эксперимент не выдали!
Мне было легче. Во первых, я уже знал на заводе технологиню Танечку( на фото), которая считалась здешним секс-символом и обеспечила мне доступ в цеха. Кроме того, она рассказала здесь всем, что мой родной прадед был автором «Ще не вмерлы Украины». Хоть песня ещё была запрещена, но именно это перевело меня из статуса "жида"(так здесь называют русскоязычных) в статус «батяра»( что-то вроде своего в доску хулигана). Вот только своими секретами у местных не принято делиться. Технологию я мог изучать только по литературным источникам. Слава богу, я имел допуск (пока по ф.2) и мог пользоваться спец.залом научной библиотеки им. Стефаника, где были записи о разработках Руккера, да и Лёвушка Зыкин, посвятивший ему треть диссертации, тоже много чем поделился. Вот и рассказывал я в цехе заводчанам о Руккеровских секретах, а они в ответ только кивали головами. Ни того, как они определяют конец массирования, ни по каким признакам узнают о завершении созревания, так и не сказали. Мало того, когда я в отделение посола поместил на длительное созревание окорока, поляк, заведующий отделением, сунул туда же рубцы. Рубцы - это желудки коров и быков. Они имеют огромную бактериальную загрязненность. Когда я это увидел, чуть не заплакал - на новую партию окороков денег мне никто не выделит. А это мое мясо уже инфицировано от рубцов и вот-вот завоняется. О четырнадцатидневном созревания уже не может быть и речи!
Чтобы ускорить созревание, нарезал окорока на куски по форме банки и хорошенько отмассировал те куски в фаршемешалке. Массирование не только смягчает мышечную ткань, но и вбивает рассол в центральные слои мяса, ускоряя таким образом созревание. Дал солёному мясу сутки «Отдохнуть», чтобы солёность выровнялась. Затем направил на тепловую обработку. Для надёжности решил применить Рижскую технологию тиндализации (повторный нагрев при 100°С, с выдержкой в промежутках при 32-36 °С). Прихожу на следующий день после пастеризации, а вместо теплой термостатной, мои консервы засунули в холодильник, и температура в центре банки уже -1,5 ° С. Пока я бегал к директору, их перевезли в отделение тепловой обработки и уже засунули в автоклав. С перепугу, чтобы ускорить процесс, первые 20 минут прогрева веду не при 100°С, как это предусмотрено Рижской технологии, а при 116°С.Затем снижаю до 900С и продолжаю нагревать час двадцать минут. Сразу после охлаждения, обнаружил и выбросил пару вздувшихся банок. Сказал, что могут уже направлять банки в холодильник, где всегда хранятся ветчинные консервы, и пошел спокойно домой. Прихожу через неделю, чтобы отобрать образцы для исследований. Ищем в складе-холодильнике ветчинных консервов - нет моих банок. Иду в отдел сбыта, спрашиваю, как они могли отпустить мои, немаркированные консервы? Говорят: "Успокойтесь! В складе для ветчинных консервов им не было места, и мы их поместили вместе с мясными консервами". У меня начинается истерика, ведь ветчинные консервы хранятся при температуре не выше 5°С, а обычные мясные консервы перед закладкой на длительное хранение, неделю выдерживают в термостатной при 32-36°С. Ясно, что пастеризованные консервы должны взбомбить (вздутие банок)! Меня обвинят в срыве дорогого эксперимента, и на этом моя аспирантура закончится!
Встречаю на пути в термостатный склад Танечку, которая только что проверяла в термостатной консервы и несет пару бомбажных банок. Говорю расстроено: Представляешь, эти рогули загнали в термостатный склад мои пастеризованные консервы, там, наверное, уже все они повзрывались!"
-А, так это твои немаркированные банки стоят там в термостатной! Да среди них нет ни одной бомбажной банки! Рабочие говорили, что ты их стерилизовал. Поэтому их туда и сунули.
Удивленный, иду в термостатный склад. Действительно, стоят мои баночки, хоть бы одна вздулась! Отбираю средние образцы, несу их к нам в институт и отдаю кафедральному "микробу", доценту Николайчуку. Прошу провести полный анализ. Покрутил он сначала носом, мол, полно работы. Все же взял, попросив меня потерпеть положенные трое суток. Через трое суток я был у него.
- Не морочь мне голову, я нашел единичные микробиальные клетки, не дающие роста на питательной среде. К чему было устраивать такую панику, если консервы стерильные!
-Потому и паникую, что я их не стерилизовал, а пастеризовал. Ты же сам видишь, какая у них упруго-нежная консистенция!, я притащу еще, повтори, пожалуйста, анализы!
Повторные анализы снова показали промышленную стерильность консервов. Стали с Лёвушкой Зыкиным думать, в чем же дело, что я такое сотворил. Лёвушка заканчивал ветеринарную академию и в микробиологии разбирался получше «микроба». Вот он и объяснил, что когда я делал однокусковые консервы, то поверхность куска была сильно загрязнена микробами, а чем дальше вглубь его, тем их меньше. Когда я по ним на стадии прогрева жахнул температурой стерилизации 1160С, то микробы на поверхности были убиты. Когда дальше их нагревал при температуре ниже 100°С, то прогревался уже центр куска, в котором иикробов было тем меньше, чем ближе к центру. Для уничтожения их уже достаточно было продержать полчаса при 70-720С. При такой температуре мясо остаётся нежно-упругим, как и положено пастеризованным ветчинным консервам…
Поехал с образцами и результатами анализов к шефу в Киев. Рассказал, как все было. Как поместили рядом с партией моего мяса зараженный материал. Как засунули консервы перед повторной пастеризацией вместо термостатной в холодильник. Как готовые ветчинные консервы вместо охлаждаемого склада сунули в термостатный. Он только смеется:
"Кто же виноват, что не освоил украинский язык, вот теперь и майся!".
"Да на украинском я говорю, - отвечаю, -на том же, что и Вы! На украинском Ивана Нечуй-Левицкого, а не Михаила Грушевского! Вы же сами там работали и знаете их! Они просто боятся, что я раскрою их секреты и хотят меня выжить. Помогите найти другое место для эксперимента! " .
Шефа, действительно, самого когда-то выжили со Львова, так что он подумал, подумал, а потом говорит:
"Где-то через месяц я буду у Министра Мясомолпрома Володи Юхименко. Мы с ним когда-то вместе учились. Вместе по девчатам бегали. Ты купи красивый дипломат, наполни его своими лучшими образцами, а для сравнения возьми мясокомбинатовские ветчинные консервы. Я все отдам Володе, он сравнит их и, я уверен, поможет нам найти новое место для эксперимента ".
Вернулся я во Львов. На Ученом совете провели дегустацию моих консервов и из средств моего же хоз.договора выделили деньги на новую партию. Шеф упрекал меня, что в моей ветчине не очень-то с ароматом, и посоветовал добавить специй. Сделал я три вида ветчинных консервов. Для скорости посол вел в фаршемешалке, а вместо специй, которых на заводе мне так и не дали, выклянчил у Николайчука экстракты карпатских ароматичных трав, которые он коллекционировал. Сделал консервы. Для однокусковых применил тот режим субстерилизации с прогревом при 116°С и последующей обработкой в режиме пастеризации. Фаршевые консервы пастеризовал по обычному режиму, но при тиндализация выдерживал не при комнатной температуре, а при -1 ...-20С, чтобы споры остыли до минусовой температуры. При нагревании влага направляется от тепла в холод, то есть из мяса в спору и при повторной пастеризации споры станут вегетативными клетками и при температуре выше 630С погибнут.
После выдержки в термостатный, поменял часть своих банок на мясокомбинативские с красивыми этикетками и, наполнив ими дипломат, отвез его шефу. Тот отнес их Министру. И снова казус. Поехал Министр в командировку, а мой дипломат забыл в кабинете у отопительной батареи. Приезжает через две недели, открывает дипломат, а там красивые банки вздулись, вот-вот взорвутся. Звонит шефу, тот вызывает меня. И вот мы оба идем на расправу. Министр взбешен. Подсовывает шефу открытый дипломат и ехидно подводит:
- Ты что тезка, хотел отомстить мне за институтских девчат, которых я у тебя отбивал?". Тот бормочет: "Да это же пастеризованные консервы, их нельзя хранить выше 5 ° С." Затем до него доходит, что вздулись консервы только в банках с этикетками и со стандартными маркировкой, а из тех, на которых выбиты № 1, 2, 3, ни одна не вздулась. Здесь уже он начинает отчитывать однокашника.
- Если ты поленился защититься, то не кричи на доктора наук, разберись сначала, что у тебя вздулось! Наши банки целые! Взбомбили львовские ветчины!»
Министр осторожно стал вынимать те бомбажные банки и читать маркировку:" Ветчина особая "," Ветчина Деликатесная " , "Ветчина рубленая" Львовский мясокомбинат Минмясомолпром Украины. Хранить не более 6 месяцев при 0-5 ° С.
Позвал референта. Тот выбросил заводские банки, а нам в задней комнате накрыли стол. Юхименко заставил нас первыми продегустировать те мои консервы. После нас попробовал сам. Понравились и так понравились, что он тут же позвонил приятелю в Союзный Главк и попросил помочь мне провести эксперимент на "закрытых" предприятиях.
Мне разрешили продолжить эксперимент на экспериментальном заводе ВНИИМПа (тогда там выпускали консервы для космонавтов) и на Раменском экспериментальном мясоперерабатывающем предприятии Кремлевского райпотребсоюза, где обкатывали украденные на Западе технологии на доставленном оттуда контрабандой оборудовании. Где-то с полгода оформлялись все необходимые допуски, в том числе и литерный.
Я переехал в Москву, где поселился в комнате на первом этаже аспирантского общежития МКИ, что на станции Перловская. Здесь аспирантский коллектив был такой же, как и во Львове. В основном азиаты. (Можете сравнить фотографии аспирантов ЛТЕИ и МКИ) Помня прошлые ошибки, никогда не угощал их своей

ветчиной без предупреждения. Ветчина ведь делается исключительно из свинины, только в Семипалатинске из жеребятины. Правда, я делал и пастеризованную говядину, которая пользовалась у них заслуженным успехом. Еще бы, ведь ее делали для Кремля! Благодаря этому я сделался у них любимцем. Я, как украинец, а не русский, был ими избран главой нерусской меньшины. Что это за меньшина, если из 12 аспирантов только Володя Маяковский из Караганды (стоит крайний справа) да Ира Лазаренко (рядом с ним) из Алма-Аты были русскими (можете убедиться по фото, я сижу в белом джемпере)!
Жил я вначале в комнате №1204 на троих с Пашкой Миненко, приезжавшим в Москву на недельку в квартал, и студентом Серёжкой Долгополовым, любимчиком комендантши. После того, как мне оформили литерный допуск, на ЭККЗ ВНИИМП мне сказали, что согласно этого допуска, мне в общаге положена отдельная комната. Пошёл я в отдел аспирантур Центросоюза с тем допуском. Написал заявление и меня поселили в комнату №1203 в том же блоке. Номер комнаты обозначал, что она находится на первом этаже во втором блоке, третья от начала. Так как Пашка приезжал редко, то закрепили эту комнату формально за мною и ним. Вот только меня ещё в ней и прописали (временно). Таким образом я, аспирант, жил один в маленькой комнате, а Серёжка, студент, один в большой! Хорошо быть любимчиком комендантши! Впрочем, через пару месяцев её любимчиком стал я. Дело в том, что у комендантши была дочурка - десятилетняя Наташка. Точно такая же, какою была когда-то моя крестница Наталочка. Меня тянуло к детям. Я мечтал иметь собственную дочурку, похожую и на ту Наталочку, и на эту Наташку. Мы сразу привязались друг к другу. Я рассказывал ей о той Черниговской Наталочке. О золотоволоске Аллочке из Костополя и каменной Сказке, которую она спасла. Сочинял смешные сказки о зверятах и ребятах. Она водила меня в заброшенные сады и ягодники по соседству с общагой. Там оседлывали чуть ли не лежащие на земле, толстые ветки старых-старых яблонь и погружались в мир сказки. Я был всезнающим папой, а Наташка – моей дочкой. Галине Михайловне (комендантше) вначале не очень нравилось, что с её дочуркой возится «бандеровец». В Перловке ведь всех, кто приехал с Западной Украины, считали бандеровцами. Она требовала, чтобы с нами ходил и Серёжка. Но тому быстро надоело быть не главным рассказчиком. Он только выходил с нами из общаги, а выйдя за зону видимости из окон комендантской комнаты, удирал по своим делам. Как-то, по требованию Наташки, Галина Михайловна пригласила меня к себе домой на чай. Притащил я, конечно, тортик и бутылку своей наливки. Познакомила с мужем Иваном, старшей дочерью красотулькой Светланой. Выпили. Разговорились. Рассказал о жизни, о жене, с которой разошлись потому, что у нас никогда не будет детей. О крестнице, в которой видел свою дочь. О том, что Наташка, как две капли воды на неё похожа. Галина Михайловна даже всплакнула от умиления. Я для неё из бандеровца превратился в святого страдника, лишённого детей. К тому же её Светлана сейчас разводилась с алкашем-мужем и я становился потенциальным женихом. Она была чем-то похожа на золотоволоску Аллочку из Костополя, так что если бы захотела закрутить любовь со мною, я бы был не против и жениться...
Я об этом даже проболтался Наташке, с которой уже проводил всё своё свободное время, когда был в общаге. Правда, был я в общаге только до обеда. Меня не пускали ни на ЭККЗ ВНИМПа, ни на Раменское, пока не был утверждён во всех инстанциях литерный допуск. Для его получения проверялись все родственники и знакомые. Чтобы не было даже следов возможного слива гос. тайны заграницу. Процесс был длительным и занимал не один месяц. Так что я работал пока в Ленинке и Всесоюзной технической библиотеке. До обеда переваривал то, что накопал в предыдущий день в библиотеке. Сочинял из найденного сказку для Наташки. В обед мчал в Ленинку или Техничку. Сдавал заказы на литературу, затем спускался в подвал, где была столовая. Там кормили дешевле и гораздо вкуснее, чем в институтской. Не спеша обедал. После чего шёл в читальный зал для профессоров, выходивший окнами на кинотеатр Ударник и Кремль. Пролистывал техническую литературу, делал закладки для ксерокопирования. Относил всё на ксерокопирование и те пару часов, пока копировали, отводил «Миру Приключений» за 20-е годы и приключенческим книгам начала ХХ века. Я ведь когда-то в КГУ писал курсовые и начинал диплом по литературе 20-30 годов ХХ века! Утром в Ленинке всегда стояли толпы у стола заказов. Заказы выполнялись через 3-4 часа. С обеда уже очередей не было и заказы выполнялись от силы за 40 мин. Вот и выбрал такой режим…
Пару этажами выше жила «сестрица Алёнушка» с Олюней. Красотки, с которыми я познакомился в Латорице. Олюня прибегала ко мне. Ластилась, как котёнок. Я ей даже стих написал-
С летящей, рыжей чёлочкой
С улыбкой, как восход
Спешит ко мне дечёночка
На огонёк стихов.
Спеши ж ко мне хорошая,
Сквозь дней летящих синь
В глазах своих волошковых
Мне счастье принеси!
Чтоб всё казалось сказкою,
Чтоб всё сбылось. Сбылось!
И пальцев твоих ласковых
Сплетенье у волос!
Её подружка-надзирательница Анютка (сестрица Алёнушка) предостерегала меня, чтобы я не очень то и влюблялся в Олюню. Почувствует, что покорила, использует и бросит. Но я всё пропускал мимо ушей. Анютка злобно пыхтела от того, что кто-то посмел не среагировать на её нравоучительные предупреждения. Но я ведь не собирался с Олюней, у которой даже чай пригорал, быть всю жизнь. Правда, заяви я это Анютке, она бы такую выволочку устроила, что пришлось бы удирать во Львов. Так что скромно молчал о своих намерениях. А как-то Олюня явилась ко мне поздно вечером и заявила, что Анютка уехала к родственникам и захватила ключи. Ей негде спать. Попросилась ко мне. Ну какой же идиот откажет красотке переночевать у него! Эта моя маленькая комнатка была оригинально меблирована. Два больших шкафа шли от двери к окну, скрывая две сдвинутые кровати. У окна стоял стол с прокатным телевизором и Спидолой. К нему примыкал кухонный столик на двоих. В углу стояло кресло, а с боков столов – два стула. Постель уже была расстелена, я ведь смотрел телевизор лёжа. Олюня мгновенно разделась и юркнула под одеяло. Затем попросила выключить свет и телевизор, мол очень хочет спать. Выключил. Но тут желание спать у Олюни пропало. Начала болтать, да так надоедливо, что я заткнул её рот поцелуем. Не помню, кто кого соблазнял, но заснули мы только под утро. Утором полакомились молоком с пирожными и она побежала на занятия, а я пошёл к комендантше выгуливать Наташку. Думал, Олюня теперь часто будет меня навещать. Как бы не так. Прихожу я вечером из библиотеки. Только всунул ключ в двери, как из Серёжкиной комнаты выходит Олюня и так жалобно говорит
– можно я поживу у тебя. Мы с Анюткой страшно поругались из-за того, что я переночевала у тебя. Она меня выгнала.
Серёжка стоит у открытой двери своей комнаты и саркастически ухмыляется. Мол, откажу – всё общежитие будет знать, какой я прохиндей. Соблазнил невинную девушку и тут же бросил. Пришлось кивнуть, что согласен. Она тут же притащила из Серёжкиной комнаты ворох своих вещей и забила ими Пашкин шкаф. Выходит то переселение она заранее подготовила! Олюня разлеглась в постели за шкафами, а в комнату влетает Анютка. Говорит
- Пришла предупредить, что твоя Олька хочет к тебе переселиться. Учти, тогда от женитьбы не открутишься, сколько бы раз ты женат не был. Она такая, что своего всегда добьётся!
Тут из-за шкафов появляется Олюня, демонстративно сбросив всё, кроме плавок. Анютка начала закипать, но Олюня не дала ей и слова сказать – слушай, самозваная сестра. Ты теперь здесь никто. Я его любовница и я здесь главная! Так что выметайся из моей комнаты!
Анютка злобно фыркнула и вышла, хлопнув дверью. Олюня оккупировала мою комнату. С помощью Серёжки выдурила у Галины Михайловны второй ключ и теперь, возвращаясь поздно вечером из библиотеки, я зал, что дома меня в постели ожидает голодная до всего Олюня. Теперь с Ярославского вокзала я ехал не до Ленинки, а выходил у пл. Октябрьской Революции или у кинотеатра Россия, чтобы там, в знаменитых кондитерских магазинах накупить сладостей и молока. Лишь после этого совершал стандартную процедуру с заказом книг, обедом и изучением литературы в Ленинке или Техничке. Вначале мне это нравилось. До обеда отдыхаешь душой с Наташкой, осмысливаешь, что вчера извлёк в библиотеках, сочиняешь из этого сказку. Затем едешь в Москву, запасаешься сладостями и, отобедав в библиотеке, набрасываешься на описания технологий. Дома же с вечера и до утра занимаешься любовью с золотоволосой красавицей. Но потом стало надоедать. К тому же Олюня не только не умела готовить, но и слушать не умела. Конечно, мне было приятно ходить с красоткой. Парни оборачиваются, тебя начинают замечать другие красотки! Но когда Олюня стала требовать, чтобы я выпер Наташку и всё свободное время проводил не с Наташкой, а с нею, у меня вся любовь пропала. Я ведь в Наташке видел дочь. Олюня невольно выступила злою мачехой. А я ведь знал, что такое мачеха! А тут ещё Наташка как-то утром в воскресенье заскочила ко мне и застала в постели Олюню. Я как раз в кухне готовил блинчики со сладкой творожной массой. Вношу тарелку в комнату. Картина маслом - за столом сидит взъерошенная Наташка, а в постели демонстративно валяется гологрудая Олюня. Наташка спрашивает меня
– дядя Вова! Что у тебя делает эта крашенная тётка?
Я удивлённо глянул на Олюню и только сейчас заметил, что на проборе корешки волос у неё не золотые, а какие-то серые. То-есть моя любимая не золотоволоска, а крашенная серая мышь! Ольга не во время стала в позу и заявила,
- или я или она! Выбирай!
У Наташки появились слёзы на глазах. Я поставил тарелку с блинами на стол. Сел в кресло. Посадил к себе на колени Наташку и обняв её заявил Олюне:
- дорогая. Тут ты переборщила. Это между законной женой и названной дочерью можно выбирать. Ты не жена! Если тебе не нравится Доча Наташка, то женою никогда и не будешь!
Наташка чмокнула меня в щеку и побежала к Галине Михайловне отрапортовать о случившемся. Олюня оделась и надувшаяся, вновь завалилась в постель. Где-то через час пришла Галина Михайловна, за нею Наташка тянула за руку Анютку. Галина Михайловна устроила Олюне форменный допрос
– Вот стоит Аннушка. Она Володе названная сестра. Вот моя доченька- Наташка. Она ему названная дочь. А кто ему ты?
Олюня гордо тряхнула волосами и заявила
– А я ему- любимая.
Галина Михайловна как-то по матерински усмехнулась и ответила – Любимая должна знать о любимом всё. Что он любит, кого он любил. Ты можешь сказать это?
Олюня опять гордо огрызнулась
– А мне это не интересно. Мы любим друг друга и этого достаточно.
Тут засмеявшись, выступила Наташка
– я и то знаю, что дядя Володя любит больше всего книги. Фанастику и приключения. А потом он любит сладкое и молоко. Знает все кондитерские в двух километрах от Ленинки! А любил он одноклассницу. Он к ней полез. Она обиделась и дала ему в глаз. Они больше не встречались. Она вышла замуж за художника и родила сына. А ещё он любил комсомольскую секретаршу золотоволоску Аллочку. А ещё свою крестницу Наталочку, такую же золотоволоску, как я. Меня он тоже любит. Но меня он не крестил! А ты только любовница. Он любит не тебя, а спать с тобой. И ты крашеная! А вот моя сестра Светка –натуральная золотоволоска!
У нас всех отвисли челюсти от удивления. Десятилетняя девчушка говорила, как взрослая. Мы с Анюткой испуганно переглянулись – уж не влюбился ли ребёнок в меня. Галина Михайловна успокоила.
- Ваня мой второй муж. Дети у меня не от него. Они так и не признали его отцом. А вот в тебе Наташка видит отца. Так что не бойся. Будущего жениха в тебе не видит!
Наташка подтверждающее кивнула головой. Олюня насмешливо хмыкнула. Это почему-то взбесило Галину Михайловну. Она открыла шкафы и увидев, что Пашкин шкаф забит женскими вещами, заявила Олюне, что это общежитие, а не бордель. Здесь живу я. Один я. А Олина комната там, наверху. Вместе с Анюткой. Она пошла в Серёжкину комнату и вернулась вместе с ним и простыней с одной из постелей. Сложила на простыню все Олюнины вещи и вручив свёрток Серёжке приказала тому отнести всё в комнату Анютки и Олюни. Но перед этим потребовала у него второй ключ от моей комнаты. Серёжка сказал, что он у Олюни. Галина Михайловна протянула руку и Олюня с кислой миной отдала ключ. Галина Михайловна кивнула Сергею и тот, взяв свёрток с Олиными вещами повел её в их с Анюткой комнату. Мы же вчетвером остались лопать мои уже остывшие блины с творогом. Галина Михайловна спросила, не обиделся ли я. Вместо меня ответила Анютка
– За что обижаться? Да вы спасли его от этой вампирки. Она бы все соки из него выпила. Вон как за эти пару месяцев похудел! Она же ему работать не даёт, а не только с Наташенькой сказки сочинять! Кстати, дитё, откуда ты знаешь такие подробности?
- Так мы же вместе сказки сочиняем. И про консервы и про микробы. И про жизнь. Он рассказывает, что было, а потом мы сочиняем, как оно могло быть, чтобы все были счастливы…
В конце сентября у меня начались ежедневные головные боли. Мало того, потерял обоняние, а ведь без него хорошей ветчины не изготовишь. Пошёл в нашу поликлинику. Сказали, что у меня киста в гайморовой пазухе и направили на операцию в больницу Центросоюза, что в Сокольниках. Галина Михайловна дала мужа в сопровождающие и я в субботу поехал в ту больницу. Сам бы никогда не нашёл её. Слава Богу Иван там был пару раз и знал дорогу. Приняли. Поместили в палату. Операцию назначили через 3 дня. У меня был с собой портфель, набитый ксерокопиями, из Ленинки. Время пролетело мгновенно. Операция прошла удачно. Рубец над челюстью затянулся уже через пару дней. Питание в больнице было более чем вкусное и сытное. Но вот настало время выписки. Перед выпиской сделали все анализы. И … обнаружили следы Одесского Эль-Хора. Меня немедленно перевели в инфекционное отделение. В отделении нас было только двое. Я и Танька с третьего курса, которая в Латорице была в Анюткиной команде. Были мы в соседних комнатах. У меня была работа с ксерокопиями, а ей делать было абсолютно нечего. Вот и начала ныть, что у неё уже с майских праздников не было секса. Что стоит скоротать время, занявшись этим развлечением. Только вот я терпеть не могу черноволосых. А у неё волосы были как у вороны. И похожа она была на ворону. К тому же грудь у неё нужно было разыскивать с лупой. Ну, физически, не мог я заниматься с нею сексом! Да и где гарантия, что она отстанет от меня после больницы. Тут уже Олюня вспоминалась добрым словом, хоть она и крашеная. В общем, по ночам я стал вставлять в ручку двери ножку табуретки. Чтобы не залезла ко мне в постель. Симпатяшка - медсестричка, дежурившая в ночную смену, стала выяснять, почему это я порчу больничный инвентарь. Когда объяснил, колыхнула волнительной грудью и спросила, смеясь - не импотент ли я. Попросил посмотреть на Таньку во время осмотра, а после спрашивать. Посмотрела. Извинилась за вопрос. Сказала, что сама в свои ночные смены будет охранять меня от Таньки. Так с нею пролетело 20 ночей. Я успел за это время написать отчёт по хоздоговору, составил подробнейшую программу проведения эксперимента.
Настало время выписки. В больнице я провалялся почти месяц. Пришёл тёплым сентябрём, а сейчас конец октября с первым снегом. А у меня поверх летней тенниски только плащ-болонья. Поехал в общагу. Захожу в свой блок. Открываю ключом двери своей комнаты, а из соседней, Серёжкиной, выходит заспанная Олюня. Удивлённо здороваюсь и захожу к себе. Минут через пять появляется Серёга.
- Ты извини, Володя, но мы с Олюней поняли, что любим друг друга. Теперь живём вместе. Ты не обижайся, но ты ведь сам выбрал не её!
- Но выбрал то я Наташку, которая мне за дочь. А ты увёл любовницу!
- Для тебя она была любовницей. А мне – любимая! Так что без обид!
- Да мне сейчас не до обид. Я в больнице пропустил срок квартального отчёта по хоз.договору. Из-за этого институту не перечислили деньги, а они не перевели мне ни стипендию, ни зарплату. Нужно с отчётом ехать в Киев и Львов, а денег ни копейки. У Галины Михайловны занимать стыдно.
- Я ещё не успел растратить стипендию. Да и из дома недавно прислали. Так что могу занять четвертак.
Занял я у него тот четвертак. Собрал документы и той же ночью выехал в Киев. Приехал утром. Отдал Мицыку отчёт, чтобы он сам его сдал в Минмясомолпром. Пояснил, что пролежал месяц в больнице и теперь опять могу слечь, если срочно не выеду во Львов за тёплой одеждой. Он посоветовал лететь самолётом. Билет тогда с Киева до Львова стоит всего 11 рублей. Так что купил билет и поехал в Жуляны. Сидим в зале ожидания. Вылет через 2 часа. Приходит время вылета, а посадки нет. Объявляют – Львовский аэропорт не принимает. Посадка откладывается на неопределённое время. Сдаём билеты и едем все на железнодорожный вокзал. Со мною рядом сидит солидный мужчина. Разговорились. Оказывается он работает в убойном цехе мясокомбината. Рассказываю ему, как мне доставалось от его коллег в консервном цехе. Причём оба разговариваем по - русски. Он смеётся – мы галычане такие. Свои секреты храним при себе! В электричке жарко. Он открывает окно. Меня же какого-то чёрта дёрнуло посмотреть на квитанцию о возврате. Забыл, что в той квитанции находилась десятка. Развернул и ту десятку тут же сдуло в окно. Сосед смеётся, а я чуть не плачу. Ведь это мои последние деньги. Нечем ехать до Львова. И в Киеве уже негде остановиться – направление в общагу я не взял. Говорю обо всём этом соседу. Он перестаёт смеяться. А затем говорит:-
да не бери ты дурного в голову. Возьму я тебе билет. Поедем вместе, когда появятся деньги – отдашь! Я опешил. Предлагает деньги совершенно незнакомому человеку. Без гарантии отдачи!
Конечно, я воспользовался его предложением. Доехали мы до Львова. Он сел в трамвай шестёрку, я в девятку. И разъехались навсегда. Долг я так и не смог отдать. На мясокомбинате в убойном цеху тогда работало около пятисот человек. А я даже имени его не знаю. Как-то не догадались познакомиться. Вернее он не очень то и хотел этого. Сказал что он Фёдор из убойного. И всё. Хоть я и называл ему свою фамилию, но он, видимо, пропустил её мимо ушей. Рассказал я об этом директору мясокомбината и зав. убойным отделением. Успокоили: Мы здесь такие. Копеек не жалеем! Встречался я потом в жизни с многими людьми. И богатыми, и бедными. Убедился, чем богаче человек, тем он жаднее. Дают, обычно, бедные. Богатые предпочитают брать и отбирать. Фёдор с убойного был исключением…
Думал, что отчитаюсь на кафедре, заплачу за общагу до конца аспирантуры и – прощай Львов. Защиты всё равно здесь нет. Защищаться можно только в Москве. Так что буду сюда приезжать только на кафедральные обсуждения (отчёт я сдавал в Киеве) да на конец аспирантуры, на кафедральную защиту.
Размечтался…Заведующего кафедрою Траяна, интеллигента в пятом поколении, отправили на пенсию. Его место занял Пономарёв – делок до мозга костей. Он начал наводить на кафедре свои порядки. Потребовал, чтобы все преподаватели и аспиранты, есть ли у них занятия, или нет, ежедневно были на кафедре не менее 8 часов. Лёвушку Зыкина так затерроризировал открытыми лекциями, на которых постоянно перебивал, что Лёвушка скончался от инфаркта во время такой открытой лекции.
Торчать на кафедре не известно для чего меня абсолютно не устраивало. К тому же это ставило крест на моей дальнейшей работе. Ведь эксперимент у меня в Москве, руководитель в Киеве! Пошёл к зав.аспирантурой. Им у нас был отставной начальник Львовского горотдела милиции, генерал Фёдор Павлович Ткаченко. Во время войны он партизанил в Щорских лесах. Считал меня земляком и относился почти как к родственнику. Поведал я ему о своих бедах. Он пообещал поговорить с проректором и вызволить меня от этого самодура. Вызвал он меня через недельку.
- Знаешь, сынок, этот Петя не только самодур, но и страшный жлоб. Вот давай этим и воспользуемся. Ты свои экспериментальные консервы за чей счёт готовишь – института или Киева?
- за счёт нашего Главка Минмясомолпрома.
- у тебя есть ограничение на их количество?
- первые, экспериментальные образцы это обычно несколько десятков банок, затем идёт экспериментальная партия, которая уже может быть до одной тубы ( тысяча условных банок)
- туба всех консервов, или по каждому виду?
- тут не определено. Можно по всех, а можно по каждому виду.
- Вот и обоснуй, что ты во Львове для завершения этой части эксперимента должен сделать по тубе каждого вида. Сделай их. Отбери для Киева и Москвы, сколько тебе нужно. А остальные сдай на кафедру. Он знает, что с ними сделать. А ты теперь будешь подчиняться напрямую проректору. Это не моё, а его предложение по твоим консервам.
Я так и сделал. В конце декабря выпустил четыре тубы своих консервов. По сотне каждого вида прямо с мясокомбината отправили на кафедру продтоваров КТЭИ на имя Мицыка. Ещё сотню в МКИ на моё имя. Остальное отгрузили машиной на имя зав.кафедрой продтоваров ЛТЭИ. Зав.кафедрой больше ничего от меня не требовал. На Новый Год он устроил общеинститутскую дегустацию моих консервов. Пощло на это пару сотен банок. Куда делись оставшиеся пара тысяч, никому не известно. Да это никого и не интересовало. По закону ветчинные консервы должны сберегаться не более полгода при 0-50С, после чего подлежат списанию. Вот их и списали…
Через пару дней после Нового года я распрощался со своими литерклубовцами. Загрузил в небольшой контейнер все свои манатки, оставив только часть одежды, да начатые бутылки из коллекции напитков. Отдал ключи своей любимице – поэтессе Леночке Канарьян. Она была умненькой, начитанной девушкой, с добродетельными взглядами начала 19 века. Я знал, что за свою комнату я могу быть спокойным. Никто ничего там устраивать не будет. Она будет там только учиться, да пускать родителей литерклубовцев, приезжающих навестить детей. С лёгким сердцем отбыл вначале в Киев, где пару недель согласовывал с Мицыком тот план эксперимента. Жил в их общаге. Привёз комендантше пару банок своих консервов и с тех пор, чтобы меня поселили в отдельной комнате, достаточно было позвонить ей по телефону. Так что с отчётами из Москвы я приезжал в Киев, после звонка к ней, зная, что о жилье не нужно заботиться. Меня примут с распростёртыми объятиями. Естественно, без тех эксклюзивных консервов я не приезжал!
В Москву приехал днём. Покатил в Перловскую. Зашёл в общежитие. Все на занятиях. Открываю свою комнату. В ней ничего нового, кроме пыли. Значит, Пашки не было. На следующее утро пошёл на станцию. Забрал контейнеры с консервами и вещами. Отвёз к себе в общежитие. Вещи сунул в шкаф, а коробки с консервами под кровати.
Через недельку приехал Пашка. Парень он компанейский. Я мотался по институтам, выяснял, как там дело с допуском. Даже не заметил, что в соседней маленькой комнате поменялся жилец. Вместо осетина там поселился чех. Пашка заметил это сразу же. Вечером он потащил меня знакомиться. Собственно говоря, знакомился и говорил за нас двоих он. Я только с Наташкой был разговорчивым. Здесь не имел понятия о чём говорить с мужиком, который каждое своё слово взвешивает и анализирует, что говоришь ты. Пашке было всё равно. Он послал меня за выпивкой и закуской. Спрашиваю у чеха- что он предпочитает – горькое или сладкое и ест ли свинину. Отвечает – сладкое не признаёт, свинину ест. Притаскиваю бутылку своей перцовки для них и бутылку «Чёрного доктора» для себя. На закуску беру Пашкину буханку Арнаутки и свои две банки – «ветчину деликатесную» и «ветчину особую». Пашка ловко вскрывает ножом банки, к удивлению чеха, который привык, что у них консервы в банках с открывающим кольцом. Нарезаем Пашкин хлеб, тонкими ломтями нарезаю и выкладываю свою ветчину, наливаю рюмки перцовки им и вина себе. Чех вынимает из шкафа свою булочку, свой кусочек сыра и бутылку Бехеревки. Отставляет налитую мною рюмку и наливает свою Бехеревку в свою рюмку. Мы с Пашкой смотрим на него, как на идиота. Но пьём своё и из своего, а он своё из своего. Наконец, после 4-й рюмки приступаем к знакомству и Пашка начинает выяснять, почему чех - Ярда Млынар не пьёт и не ест нашего. Тот отвечает, что у них в гости принято ходить со своим и это своё есть. Так у них издревле. Пашка, ошарашено, замолк. Затем мы накинулись на Ярду и сказали, что когда мы приедем к нему в его Прагу, то там будем есть и пить, как у них принято. Здесь Союз. Здесь все мы - одна семья. И всё у нас общее. Так что придётся ему есть наше, а мы будем пробовать то, что есть у него. Ярда не стал сопротивляться. Налил свою Бехеревку в наши рюмки. Теперь уже пострадал я. После 50 г пришлось бежать в туалет рвать. Когда Пашка объяснил Ярде, что я не могу пить ничего крепче 200, тот восхитился. У них трезвенники ценятся! Пока мы кончили мои и его бутылки, знали друг о друге всё. Что у него диссертация по экономике и после её защиты его планируют в зам.Министры торговли Чехословакии. Что он у группы чешских студентов – парторг. Что Пашка сын известного львовского учёного и живёт в центре города в шикарной квартире на 120 квадратных метров. Живёт втроём – с матерью и отцом. Девушек – полно, жениться пока не собирается. Что я тоже сын профессора. Только не живу и не жил с отцом. Он у меня где-то на Урале и мы не поддерживаем отношений. Что я делаю диссертацию по ветчинным консервам. Сделал их получше знаменитых Крупповских, а где внедряю, говорить не имею права. Чех сразу же закивал головой – да, нельзя! Нельзя! Я это понимаю!
Таким образом, дружеские отношения с ближайшим соседом были установлены. С Серёжкой мы и так дружили, а с узбеками, жившими в большой комнате поддерживали хорошие отношения, но вместе не пили редко – им нельзя было есть свинины, а мои ветчины – из свинины. Да и пить Коран запрещает!
Где-то в средине февраля, когда Пашка уже укатил во Львов, ко мне постучались в двери. В общаге была жарища, так что я валялся в одних плавках и смотрел какую-то музкомедию. На экране девчонка-чертёнок плясала и пела «Пепита-дьяволо». Злой встаю и открываю двери. Открыл и застыл. Передо мною стоит тот же чертёнок, что сейчас на телеэкране. Она что-то говорит, но я не понимаю. Втягиваю её в комнату. Она перепугано сопротивляется. Видимо, приняла за маньяка. Ещё- бы я ведь только в плавках. Показываю на телеэкран, где она пляшет. Она всё ещё отбивается и вопит, пока всё же не увидела себя на экране. Отпускаю и спрашиваю, как она здесь? Она, не отрывая глаз от экрана, говорит, что её вызвал Ярда на партийное бюро. Сказал, что он в меньшей комнате второго блока. Вот она и подумала, что это его комната. Говорю, что сейчас приведу Ярду. Заскакиваю к нему в комнату, а там он в вечернем чёрном костюме при галстуке а рядом две женщины тоже, чуть ли не в вечерних платьях. А я – в одних плавках. Извиняюсь и прошу Ярду выйти ко мне. Выходит. Завожу в свою комнату, показываю на чертёнка на экране и в комнате. Прошу познакомить. Ярда вначале знакомит – Владимр Сиротенко, что по чешски Влодек Галан. Зденка Галанова, что по вашему – ждущая Сироту! После этого забирает её к себе на партбюро. На следующий день он рассказал, что Зденка вначале перепугалась, приняв меня за маньяка, а затем восхитилась, что я принял её за знаменитую Татьяну Шмыгу. Сказать по правде, я не имел понятие, кто такая Татьяна Шмыга. Просто по сцене прыгал тот же чертёнок, что был в моей комнате. Мы с Ярдой договорились, что 23 февраля устраиваем в Серёжкиной комнате вечеринку, на которую он приведёт и Зденку. Перед 23 приехал Пашка. Так что Ярда, кроме Зденки привёл и словачку Марушку из её комнаты. Серёжка не протестовал, так как ему не первый раз приходилось принимать аспирантские вечеринки, а затем ещё пару дней доедать и допивать остатки. Естественно, я сидел рядом со Зденкой, Пашка с Марушкой, Ярда со своей заместительницей по партийной линии, а Серёжка с Олюней. Не помню всего, что тогда было, но Пашка уволок Марушку в нашу комнату и когда все разошлись, я не смог попасть к себе. Пашка высунулся и попросил, чтобы я остался у Серёжки. Олька повозмущалась, но Серёжка отправил её домой, к Анютке. Когда ушла, сказал, что скоро станет скелетом. Слишком уж она ненасытная, да ещё и ничего не готовит. Питаясь в студенческой столовой, Гераклом долго не пробудешь. Боится он, что она его заездит. Я с удовольствием сказал ему, что «бачили очи, що выбирали, то ж лопайте, хоть повылазьте!» Увёл у меня любовницу, то пусть её теперь и ублажает, пока дуба не даст!
А со Зденкой мы стали встречаться. Я её водил на ВДНХ. Она меня на спектакли театра Сатиры, куда ей доставали контрамарки артисты, с которыми она познакомилась в поезде, когда они ехали в одном купе из Праги в Москву. А затем у нас произошла первая и последняя размолвка. Даже не размолвка, а недоразумение.
Мои ветчинные консервы проложили мне дорогу в Мясомолочный институт. Познакомился там с Европейскими светилами - Соколовым, Большаковым, Роговым. Начал с кафедральной дегустации своих консервов. Хоть консервы и понравились, но Соколов раскритиковал сырьё – не стоило смешивать мясо и из лопатки и из окорока. У них разная сочность, а значит и разный режим механической и тепловой обработки. Значит, нужно брать отдельно мясо из лопаток, а уже для другой партии - из окороков. Рогов обратил внимание, что в разных банках однотипных фаршевых консервов различная сочность. Закрепил за мною своего любимчика Гену Казюлина.
Мой ровесник, Геночка Казюлин, недавно ставший доцентом кафедры технологии мяса МТИММП, познакомил меня с фанатиком пищевых пленок профессором Гулем. Тот дал термоусадочные пищевые пленки, которые позволили и при жесткой тепловой обработке получать сочные мясные консервы. Я при закладке в банки завёртывал сырьё в термоусадочную плёнку. При тепловой обработке она сжималась и вгоняла выделившийся мясной сок обратно в мясо. Теперь мои консервы выходили не только стерильными, но и сочно-нежно-упругими.
Вот благодаря тем консервам и Зденке, я чуть не подрался с Володей Высоцким. Было это так. Гена Казюлин жил когда-то с ним в одном доме на Арбате. Раз, когда я у них на кафедре исследовал консервы, он и сказал, что если я притащу ящик консервов, а его брат Витька с ВНИИ спиртовой промышленности привезёт ящик лучших водок, он сможет устроить аспирантскую гулянку с Высоцким. Рассказал я об этом Зденке. Она прямо запрыгала от восторга. Так хотела познакомиться со знаменитым бардом, мужем самой Марины Влади! Вытащил я из под кровати ящик «Ветчины деликатесной» и притащил их к Гене в аспирантскую общагу на Кузьминках. Витька Казюлин постарался с водками. Гена связался с Высоцким и вот мы в их институтской общаге. Естественно я пришёл со Зденкой. Она с утра в одной из самых дорогих парикмахерских Москвы сделала роскошную причёску. Одела лучший свой костюм. Нужно сказать, что рост у Зденки был всего 150 см. и я себя с нею чувствовал богатырём, а не лилипутом, как когда-то с Томчиком. Ожидал, что и Высоцкий будет былинным богатырём. В крайнем случае таким шикарным красавцем, как в тех кинофильмах, которые мы видели. Или Гамлетом с Таганки. Никак не ожидали увидеть низкорослого мужичонку, небритого, со спитой физиономией. Зденка, да и я расстроились от того, что наш герой-красавец смахивает на бомжа. Володя первым делом хлопнул стакан водки, а вместо закуски запел-захрипел. Хотя Зденка уже прилично говорила по-русски, но не все понимала. Володины песни с блатным сленгом до неё не доходили. Все восхищаются Володиным хрипом, а она требует разъяснений. Надо сказать, что она и меня теми требованиями разъяснений доставала. Однажды я послал ей в её Готвальдов телеграмму: «Словно в жаркий день дождя, ждал я писем от тебя. Видно ветер-суховей от тебя унёс ответ ». Зденка сразу же после приезда потребовала объяснить, кто такой ветер-суховей и зачем он забрал ответ. И вообще, разве она виновата, что у нас так международная почта работает! И это через обычные слова. Что же говорить о блатном сленге! Володя терпел-терпел, а затем потребовал, чтобы убрали эту непонятливую лилипутку. Тут уж я в ответ гаркнул, что не с его ростом называть кого-то лилипутом и не с таким голосом петь. Высоцкий обиделся за голос и заехал мне по уху. Вообще-то, это могло очень плохо кончиться для нас обеих. Ведь за ящик моих ветчинных консервов ребята-шпионы с моего предприятия научили меня бить пальцем под кадык, что не только на время отключало противника, но зачастую лишало его голоса. По пьянке и от обиды, я мог бы такое сотворить. Слава Богу, Геночкины друзья повисли на мне. Володька сразу остыл и уже мирно сказал, что никому не позволит издеваться над своим голосом. Не он виноват, что потерял тенор (действительно, мне посчастливилось смотреть один из его ранних фильмов, где он пел прекрасным тенором). Зденка все же распсиховалась и заставила уйти с той вечеринки, так и не послушав уже не блатных, а лирических Володиных песен. Больше я его уже никогда не встречал. Зденка же целую неделю не появлялась у меня.
В то её отсутствие меня вызвали в приёмную КГБ. В те времена она была в голубеньком маленьком особнячке на Кузнецком мосту. Мне сунули в руки огромный том инструкции к литерному допуску. Я мельком просмотрел те длиннющие списки с тем, что я не имею права делать. Не вникая в подробности, подписал. Как все мы подписываем такие документы, а потом всю жизнь каемся…
Сделал в опытном заводе ВНДИМП и на Раменском МПП свои консервы. Исследовали их в лабораториях ВНДИМП и МТИММП…В здании ВНДИМП, на фото, находились и все лаборатории и их завод экспериментальный. Здание МТИММП находится на противоположной стороне улицы. Дали нужные отзывы.
С теми отзывами поехал в Киев. Пошли с Мицыком к начальнице главка Минмясомолпрома, с которой у нас был договор по моей теме. Посмотрела те отзывы, позвонила куда-то, предварительно выгнав нас из кабинета. Затем вызвала вновь. Настроение её после тех телефонных разговоров резко изменилось. Набросилась на меня. Разве я не должен был доказать, что применяемые у нас технологии, уступают технологии Крупа? А я что наделал? Я промямлил, что я ведь доказал, что действующие технологии уступают Крупповской. Это не наши, действующие, а изобретённые мною технологии проще и лучше Крупповской! Видно, ей досталось за то, что вместо обоснования задним числом необходимости закупки сверхдорогих ветчинноконсервных линий у фирмы Круппа, моя работа показывает, что деньги выброшены на ветер. Ещё лучшие ветчинные консервы можно делать на обычном оборудовании в обычных мясоконсервных цехах! Разговор у неё закончился тем, что тема будет закрыта, а договор будет завершён только тогда, когда я представлю оформленную надлежащим образом нормативно-техническую документацию(ГОСТы и технологические инструкции с рецептурами). С этим я и вернулся в Москву, а это решение было выслано Главком в ректорат ЛТЭИ. Таким образом, срок моей аспирантуры заканчивался 1 декабря 1987, но при этом хоз.договор продлевался до полного утверждения НТД. То есть я, до полного его утверждения всё ещё буду числиться в аспирантуре. Даже зарплату по хоз.договору получать! Вот это халява!
Но вот беда - ветчинные консервы являются элитными и техническую документацию на них имеет право подписывать только министр Мясомолпрома СССР Николай Антонов. Ясно, что его подпись идёт последней. После виз ВНДИМПа и всех управлений и главков Санслужбы, Института Питания, Минторга и Минмясолмолпрома. Целый год, фактически закончив диссертацию, я должен был бегать по кабинетам чиновников, согласовывая свою техническую документацию. Хорошо, хоть зарплату по хоз.договору получал. Правда, это для Львова 180 руб. было много. Для Москвы это были копейки. Спасало то, что для согласования нормативно-технической документации мне для каждой визы нужно было устраивать у подписантов дегустацию моих консервов. А это значит - выпускать новые и новые опытные партии. Так что моя комната всегда была набита этими консервами и тратился я только на молоко да сладости. А они в те времена в Москве были дешевле, чем где либо!
Перед майскими приехал Пашка Миненко. На 1-е мая опять устроили вечеринку в соседней(Серёжкиной) комнате в том же чешско-советском составе. Как всегда, первыми скрылись Пашка с Марушкой. Ярда со Элижбетой и Зденкой уходили последними. Стучусь в свою комнату ( думал там у Пашки Марушка), чтобы взять ещё бутылку для Серёжки. Никто не отвечает. Прислушиваюсь – в комнате тихо. Открываю двери своим ключом – никого нет. Что же. Бутылка отменяется. Буду спать дома. Вспомнил, что Пашка говорил, что ему у Марушки больше нравится. Наверное, там и остался. Забыл я, что Марушка ведь жила вместе со Зденкой. Где-то через час слышу робкий стук в двери. Открываю. Стоит Зденка в халатике. Приглашаю в комнату, спрашиваю, что случилось. Говорит –
Влодек, можно я переночую у тебя. Марушка не пускает, у неё Пашка, у Элижбеты приехали родители. Ни у кого из наших места нет. Мы с тобою встречаемся. Вот и отправили они меня к тебе.
Я давно уже мечтал об этом. Естественно, Зденичка осталась у меня ночевать, а потом вообще переселилась ко мне к обоюдному нашему с Пашкой удовольствию. Он переселился к Марушке! Вот теперь я узнал, что такое настоящая счастливая семейная жизнь. В комнате всегда была идеальная чистота и уют. Я люблю готовить, но Зденка готовила совершенно незнакомые мне блюда чешской кухни. Видимо, лучшие блюда, ибо я уплетал всё за обе щеки.
Пришло лето. Мои чиновники поулетали на Юга и в зарубежные командировки. И ЭКККЗ ВНИИМПа и Раменское мясоперерабатывающее предприятие летом были на профилактическом ремонте. Так что я был абсолютно свободен. У Зденки была практика в Мытыщинском РайПО. Руководитель практики – проф. Фридман относился к ней хорошо. Давал возможность сачковать. Так что мы брали Наташку и катили или в Маленковку или в Пирогово на Московское море. У Аннушки была практика в её родном Челябинске. К Серёжке приехала жена и со скандалом выперла Олюню. Пришлось той менять место практики с Перловской на родную Старую Рузу. Так что я наслаждался летом с любимой девушкой и названой дочуркой, а друзья мои вкалывали!
Лето прошло, съехались чиновники. Вновь стал делать себе консервы на Раменском и в ЭККЗ ВНИИМП и таскать их на дегустации. На каждую визу уходило не меньше 3-х дегустаций. Но я никуда не торопился. Ведь окончание аспирантуры означало распределение на работу. В МКИ мест не было. Значит, придётся ехать или в Караганду, или в Полтаву, или возвращаться во Львов. В любом случае прощаться со Зденкой. Ведь перебираться в СССР она категорически отказалась. Не устраивали её наши хамоватые продавцы в магазинах, наша расхлябанность, наша необязательность. Она считала, что это не она, а я должен переехать. Мол, меня, с моими разработками – любая страна примет! Я и сам не сомневался, что меня любая страна примет. Но только, кто меня отсюда выпустит!
В конце ноября мне повезло. Теоретически решились все мои вопросы. На Раменском к каждым празднествам выпускали солидные партии ветчинных консервов. Выпустили их и к ноябрьским праздникам. Послали их в Столы Заказов, где обслуживались семьи членов ЦК и дипломатического корпуса. И вот в Столе заказов в гастрономе у Смоленского метро обнаружили бомбажные банки. Всю партию из магазина изъяли. Направили на полный анализ. Не имею понятия, что у них понимается под полным анализом, но в трёх бомбажных банках обнаружили кусочки мыши в шкуре. Не где-нибудь обнаружили, а в продукции, предназначенной для членов и кандидатов в члены ЦК КПСС! Разгорелся страшный скандал. На предприятие прислали комплексную экспертную комиссию. Неделю она рыскала по всему предприятию, пока не нашли таки в тарном складе мышиное гнездо. Всю мышиную семейку изловили и оправили на исследование – нет ли у мышей какой-либо опасной болезни. Болезни не нашли, но вот директора, главного инженера и главного инженера-технолога с тех пор никто найти не мог. Ещё через недельку меня вызвали в областное объединение к управляющему Киму Ольшевицкому. Он сказал, что нужно заменить убывших главных инженеров. Причём срочно заменить, ведь к Новому Году нужно готовить новые партии консервов. Но вот из-за того литерного допуска, оформление нужного специалиста затягивается на полгода! Спросил меня, знаю ли я, куда меня планируют распределить. Говорю, что ни я, ни моё начальство пока об этом не имеют ни малейшего представления. Предложения послали во все вузы потребкооперации. Заявки пока никто не прислал. Ким Алексеевич довольно хмыкнул и сказал:
- Твои кооператоры в тебе вряд ли нуждаются. Ты ведь технолог, а не товаровед. В торговле тебе делать нечего. Зато у нас для тебя полно работы. Я подам в твой институт и Центросоюз заявку на распределение тебя на Раменское предприятие главным инженером или главным инженером-технологом. А ты, через пару дней приступай к работе. Перевози свои вещи в ведомственную квартиру на территории предприятия и с той недели приступай к изготовлению Новогодних партий!»
Я сказал, что прежде чем принять решение, хочу посоветоваться с близкими. Поэтому, окончательный ответ дам только на следующий день. Поехал к себе в общагу. Зденка уже была дома. Позвал Галину Михайловну и рассказал о предложении. Обе обрадовались и сказали, что глупо отказываться от такого предложения. Ведь о Москве все мечтают. Удаётся перебраться единицам! На мои возражения, что Раменское – не Москва, Галина Михайловна ответила, что и Перловская не Москва. Но все, кто здесь живёт, считаются москвичами. Но тут вмешалась Зденка:
- Тебе сказали перебираться в ведомственную квартиру на территории предприятия? Но ведь меня туда к тебе не пропустят!
Глалина Михайловна стала расспрашивать о том ведомственном жилье. Говорю, есть там пять однокомнатных квартир в модерной трёхэтажке на территории завода. Пять квартир на третьем этаже с отдельным входом на этаж, а под ними два этажа общежития. В том доме живут сотрудники консервного цеха во время изготовления партий. В остальное время они живут в своих квартирах, полученных от МосПО. Полученных в течение года, после оформления на работу. Некоторые даже ухитрились получить квартиры в самой Москве. Галине Михайловне захотелось узнать, какой режим работы у главного инженера и главного инженера-технолога. Насколько я помню, тогда в Раменском было два главных инженера. Один в консервном цехе, отвечал только за консервы для ЦК, а второй отвечал за все службы мясоперерабатывающего предприятия, кроме консервного цеха. Второй был на работе ежедневно, а вот специалисты по консервному цеху появлялись на предприятии только за недельку до начала выпуска очередной партии консервов. Мало того, постоянными были только главный инженер, главный инженер технолог, главный инженер механик и зав.лабораторией. Остальные были здесь месяц-два и исчезали. Это были сотрудники КГБ и ГРУ, работавшие за рубежом на предприятиях, изготавливающих ветчинные консервы. Ведь там эти консервы шли не для высшего звена чиновников, а для рейнджеров – элитных подразделений армии. Вот и не было такого ветчинно-консервного предприятия, где бы не было наших разведчиков. Свой отпуск они проводили у нас. Показывая нам, как работают коллеги на Западе. Именно из-за этого, чтобы попасть на предприятие, мне понадобился литерный допуск! Но об этом я пишу сейчас. Тогда я рассказал только о распорядке. Длительность изготовления и проверки выпущенной партии – около двух недель. В год мы обычно выпускали 10-11 партий. То есть в году мы должны быть на предприятии всего 22 недели! Главный инженер, ведающий всеми подразделениями, кроме нашего, получал до 320 рублей в месяц. Главный инженер и главный инженер-технолог консервного цеха получали 900-1200 рублей. При этом в консервном цехе была отдельная столовая, работавшая только во время подготовки и выпуска консервов. Когда вспоминаю то столовское питание- до сих пор слюнки текут. Первый завтрак – шоколад или чёрное кофе к блинам с красной или чёрной икрой. Это для того, чтобы мы лучше воспринимали цвета и оттенки мяса для консервов, а голова лучше соображала. На второй завтрак было то же чёрное кофе или шоколад и гречневая или рисовая каша на гарнир. Мясо вареное, жареное, печёное, стояло в фляжках-контейнерах в термостатном шкафу и каждый выбирал по вкусу и аппетиту. Обед был около пяти вечера. Здесь уже подавались на первое обязательные борш или свекольник, улучшающие обоняние. На второе было больше гарниров – от картошки до горохового пюре (мясное, на ваш выбор - из термостата). На третье опять блинчики с икрой и опять шоколад или чёрный кофе. Ужин – поздний. После 9 вечера. Уже только молочные блюда – кофе с молоком или Можайское молоко с творожной запеканкой или пирожными. Как ни странно, от такого обильного застолья, никто не полнел. Толстяков на предприятии не было. Да и я, хоть лопал за обе щеки, веса не набрал.
Естественно, единогласно решили, что предложение нужно принимать, а вот о квартире – поторговаться. Пусть мне разрешат и дальше жить в общежитии до тех пор, пока не получу государственную квартиру. В той же ведомственной квартире жить, как и положено, во время подготовки и изготовления партий консервов. Галина Михайловна со своим начальством договорится. Были бы у меня консервы!
На следующее утро я был у Ольшевицкого и изложил свою просьбу о жилье. Он не стал возражать и тут же подписал приказ о назначении меня и.о.главного инженера –технолога с исполнением обязанностей главного инженера до назначения последнего.
Эти годы были самыми лучшими в моей жизни! Интересная и совсем необременительная работа (вместо 48 рабочих недель-22!), куча друзей и любимая женщина! Чувствовал себя молодым и могучим тигром. Вот только и жизнь у нас, как шкура у того тигра. В золотых и чёрных полосах. Окончилась и золотая полоса моей жизни.
Я ведь должен был сдать хоз.договор. Зарплата по нему мне уже была не нужна, так что нужно было поскорее оформить стандарт и техническую документацию. Визы я все уже на нём поставил, потратив на них почти год и больше нервов, чем на весь эксперимент и писания диссертации. Мало того, если бы не содействие заведующего лабораторией новых технологий МТИММП профессора Иосифа Александровича Рогова,(теперь академик РАН. На фото) которому на экспертизу попадали все мои авторские заявки на изобретение по мясным консервам и который почему-то опекал меня, я бы вообще ни одной визы не получил. Все считали, что ускоренная технология производства ветчинных консервов вообще невозможна. Рогову приходилось звонить каждому из подписантов и долго убеждать, что я те консервы делал под его личным контролем в лаборатории при его кафедре и это не афера, а факт. Наконец, со всеми визами захожу в Министерство к самому Антонову. Он полистал проекты стандартов и инструкций, посмотрел на визы и величественно поставил свою подпись. Затем, как-то по-отечески, посмотрел на меня и задал сакраментальный вопрос: "Слушай, парень, что-то твою морду я во ВНИИМП не помню. Ты что, из филиала? Судя по произношению и подписи Володьки Мицыка, ты из Украины. Так я всех и в УкрНИИММПе знаю, сам твоего Мицыка оттуда выпирал. Ты, наверное, всегда от начальства прячешься? ".Я не нашел ничего лучшего, как промямлить, что я не работаю ни в УкрНИИММП, ни во ВНИИМП, а пока еще учусь в кооперативном институте. Видели бы вы, что сделалось с Антоновым! По лицу поплыли багровые пятна, глаза налились кровью. Он встал, держась за спинку стула, словно собираясь треснуть им по моей дурной голове, и заорал: "Мать твою перемать, какой идиот пустил тебя ко мне!? Тысячный коллектив нашего института уже почти десяток лет никак не сделает эти чертовы ускоренные консервы! У немцев линии вынуждены закупить! Десятки миллионов переводных рублей тратить! А тут прилазит зачуханный колхозник (Министр спутал потребкооперацию с сельхозкооперацией) и подсовывает мне на подпись документацию, мол, он наизобретал этих ускоренных консервов! " На крик прибежал референт. Антонов порвал на мелкие клочки все подписанные им документы, приказал референту вытолкать меня взашей из Министерства и обзвонить всех подписантов с требованием объяснить, знали ли они, что и кому подписывали. Меня было велено больше и на порог не пускать ...
В полной прострации я поехал в Киев и все рассказал Мицыку. Он успокоил, что я аспирант не антоновского ВНИИМПа, а кооперативного вуза, и мне для защиты та техническая документация не так уж обязательна. Он за меня закроет договор , отдав начальнице главка тот экземпляр со всеми визами, который я прислал ему. Раз нормативно-технической документации нет, то и линию Крупа закупили обоснованно и никто не будет расследовать, кто и сколько получил за это отката. Для защиты достаточно нескольких публикаций и авторских свидетельств на изобретение. Поинтересовался, где я думаю работать после распределения. Когда я рассказал, что уже работаю на Раменском МПП, сказал, что я везунчик. Раменское вообще Антонову не подчиняется. Только Кремлёвскому РайПО да КГБ! Тут другие сложности. Он то вместе со мною заключили договор с украинским главком Минмясомолпром. Договор должен был доказать, что нет у нас ускоренных технологий производства ветчины. Меня же чёрт дёрнул изобрести их. Теперь ему уже, а не мне, нужно выкручиваться. Придётся от имени института обращаться к Антонову с просьбой дать оценку моим разработкам. Он, конечно, даст разгромную оценку и это как раз и удовлетворит Заказчика. Но для пользы дела мне стоит найти второго научного руководителя. Который поможет пробивать мне защиту диссертации. Мицык же будет заниматься только защитой хоз.договора, а не моей диссертации. Руководителя же лучше всего искать среди обиженных Антоновым. Он созвонился с профессором МКИ Йозефом Заясом, которого когда-то Антонов выжил из ВНИИМП, и тот с удовольствием согласился стать научным руководителем аспиранта, который уже полностью закончил все работы по диссертации и осталось только сделать пару публикаций…
В декабре 1978 в Москве проходил Конгресс ученых мясомолочной промышленности. Мой приятель, аспирант Заяса с кафедры продтоваров МКИ, который занимался молоком и имел приглашение на Конгресс, не мог говорить ни на одном иностранном языке. Меня кагэбисты из Раменского предприятия за пару ящиков ветчинных консервов устроили на ускоренные курсы английского в их НИИ психологии. Вообще странные были эти курсы. Находились они недалеко от метро "Химки" в старинной помещичьей усадьбе. Дом с метровой толщины, абсолютно звуконепроницаемыми стенами. В темной комнате на экране выскакивают слова, мужчина басом их читает на английском и одновременно женщина звонко читает перевод на русский. Скорость все повышается. Причём один день перевод с английского на русский, а на следующий перевод с русского на английский. Постепенно выскакивают уже не слова, а целые фразы, целые предложения, целые страницы. Я уже перестаю читать, а схватываю всю страницу. Перед занятиями делают какие-то уколы. После окончания курсов я свободно болтал с оксфордским акцентом и мог толстенную книгу прочесть и усвоить через час. К сожалению, был и отрицательный момент. После окончания курсов меня предупредили, что я на всю жизнь невыездной. Я закодирован. Если поеду в страну, где не говорят по-русски, со мной случится инсульт. Хотите-верьте, хотите - нет, но когда я в 1991 году был в Литве, у меня ужасно болела голова, а в глазах лопались капилляры. Через 14 лет лопались! Хоть и говорили там не только по-литовски, но и по-русски! Сильны были технологии у кагебистов!
Йозеф Францевич Заяс предложил мне пригласительный билет на тот конгресс. Он знал всех московских специалистов и всех ведущих иностранных. Видимо, поэтому он и входил в комиссию, которая распоряжалась приглашениями. Во время Конгресса Заяс познакомил меня с заместителем директора югославского института мяса, доктором Джьорджьевичем и редакторами чешского журнала "Потравинаж" и польского "Господарка мьесна". Я рассказал им о том своём визите к Антонову и о том скандале у него. Сочувственно кивали головами, а затем предложили дать им черновики или экземпляры технической документации, что у меня остались. Джьорджьевич обещал помочь с внедрением, а редакторы - с публикациями. Я совсем забыл, что давал подписку не вступать в контакты с иностранцами без согласования с КГБ. Пообещал я им на следующий день принести материалы. Принес. Дал Джьрджьевичу экземпляр нормативно-технической документации, а каждому редактору по статье. Отвезли они их с собой. Выполнили они свои обещания. Все выполнили. Джьорджьевич провёл в Югославии внедрение моих технологий, а чехи и поляки описали их в своих журналах…
Но вот из-за всего этого, утверждение меня главным инженером-технологом Раменского МПП не состоялось. Я же вообще чуть не загремел сменным технологом на Семипалатинский мясокомбинат. Где-то через три месяца после конгресса, сижу я в своём в рабочем кабинете, готовлю график субстерилизации консервов на следующий день. Вдруг без стука, входят два амбала, вытаскивают меня из кабинета, втискивают в черную "Волгу" и на бешеной скорости отвозят меня в голубенький домик приемной КГБ СССР на Кузнецком мосту. Оттуда, через подземный переход, протянули в обшарпанный (под общежитие) дом на противоположной стороне улицы. Там втащили в кабинет Семена Кузьмича Цвигуна (на фото), который был первым заместителем Андропова по внешней разведке и куратором Раменского предприятия. А причиной "вызова" оказался перехваченное письмо Джьрджьевича мне, в котором он сообщал, что они используют элементы моих разработок в своей новой технологии производства ветчинных консервов. За это мне положен авторский гонорар в сумме $ 28000. Он запрашивал, переслать ли мне деньги через ВААП, выдать динарами при визите в Югославию или положить на мое конто в Загребском отделении швейцарского банка.
Цвигун дал мне прочесть то письмо. Затем положил передо мной толстенный журнал с обязательствами, которые я подписал получая литерный допуск. Там уже было подчеркнуто, что я обязуюсь не контактировать с иностранцами без санкции соответствующих органов и обязательства строго хранить государственную тайну и секреты производства. Он не кричал, как Антонов, но после его тихих разъяснений "сути моего Государственного преступления" меня привезли обратно в полубессознательном состоянии. Лучшее, что меня ждало, это должность вечного сменного технолога на Семипалатинском мясокомбинате, без права выезда. Дали неделю на передачу дел в Раменском человеку, который приехал из завода в Вестфалии, где работал на ветчинно-консервной линии. Он там был на грани разоблачения, так что к нам вернулся не в отпуск, а навсегда. Затем меня выперли из ведомственной квартиры в Раменском. Мало того, Галину Михайловну выперли из комендантов и меня выселили и из общежития. Слава Богу, хоть Геночка Казюлин помог устроиться зайцем в аспирантском блоке студенческого общежития МТИММПа на Кузьминках. Во Львове меня уволили, а нового места работы, кроме Семипалатинска, не намечалось.
Зденичку немедленно выставили из СССР, как раз перед последним экзаменом по русскому языку, из-за чего она не получила диплом. Провёл я её в последний раз на поезд. Сестрица Алёнушка сфотографировала это прощание. О ней могу теперь сказать только то, что после учёбы в МКИ она стала получать вдвое меньше, чем получала до этого. Только через 3 года позволили сдать Госэкзамен по русскому и выдали диплом. Зарплата стала нормальной. Эти три года мы перезванивались, на что шли почти вся моя и ее зарплаты. Затем умолкли. Через 4 года она вышла замуж, родила дочь, которую в честь моей матери назвала Ириной. Потом и я женился.
Я, оставшись без жилья и работы, не знал, что делать. К счастью, мой двоюродный брат Алексей Раков (Вербицкий) работал в референтуре Александрова (тогдашний первый помощник Брежнева). Он смог меня, беспартийного, записать на прием к секретарю ЦК по кадрам Черненко, который от ЦК курировал наше предприятие. На приеме я рассказал все, как было. Как Антонов порвал мою техдокументацию и приказал и на порог не пускать в Министерство. То есть мои разработки в СССР должны были быть похоронены. Рассказал о встрече с представителями из соц.лагеря а не капиталистического Запада, которым передал отвергнутые разработки. Которые всё равно для нас были бы потеряны…
Что бы там не болтала нынешние оборотни о Черненко, но Константин Устинович выслушал меня внимательно и сочувственно. Вместо записанных 5 минут слушал добрых полчаса. Выслушав, приказал присутствующему помощнику решить вопрос без идиотизма. Через неделю после того посещения, по требованию Прокуратуры СССР, управления кадров Центросоюза приказало ректору ЛТЕИ аннулировать приказ о моем увольнении и распределить меня на работу в институте.
К сожалению, Цвигун не забыл обо мне. Распределили на самую низшую научную должность - младшим научным сотрудником плодоовощной научно-исследовательской лаборатории института. При этом без малейшей надежды на защиту диссертации и повышение в должности. Вместо жилья предоставили кровать в студенческом общежитии. Шли годы. Таинственно погиб Семен Цвигун. Успели похоронить Брежнева, Андропова и Константина Устиновича Черненко. Я все так же плесневел в младших научных сотрудниках плодоовощной лаборатории. Не скажу, что жилось очень уж плохо. Коллектив лаборатории был хоть и женским, но достаточно дружным. И как всегда, дружили против начальства. Вот на фото я уютно устроился в этом цветнике, в объятиях племянницы многолетнего вице-спикера украинского парламента Адама Мартынюка. Зав.лабораторией доц. Салашинский с аспирантских времен привык жить за счет других. Его любимой поговоркой было «Это только курица от себя гребёт!» Вот и мои идеи становились его идеями, а в авторских заявках на изобретение его имя стояло первым. Бог с ним! Главное, за счёт этого лаборатория процветала! Но через несколько лет ему надоело, что во время моих экспериментов, вокруг меня собирается толпа народа. Всем интересны мои «фокусы», а о нём, начальнике лаборатории, даже руководство института забывает. Вот он и запретил мне заниматься изобретательством на рабочем месте в лаборатории. Только идиот думает, что изобретательство можно запретить! Нельзя ставить эксперимент в нашей лаборатории, так для этого есть заводы во время командировок! Обидело меня не это, а то, что он запретил мне и читать фантастику, во время безделья в лаборатории. Это я уже расценил, как холодную войну! Я прекратил включать его в свои авторские заявки на изобретения, экспериментальную часть которых оформлял на заводах. С тех пор мой зав. лаб. ежеквартально писал докладные, что я не отвечаю должности мл.н.с. и требовал увольнения за профнепригодность. Хотя 3 года после распределения и прошло, и я с удовольствием бы сам уволился, но я был не распределен, а сослан. Пусть Цвигун скончался в Боге, но КГБ было еще живо и ректор, бывший второй секретарь обкома партии, Казимир Иванович Пирожак не хотел с ним связываться. Все докладные Салашиского лишь подшивались к моему личному делу.
Закончилось это прозябание через осечку самого зав. лаб. Он подслушал мой телефонный разговор (телефон у нас был спаренный) с ВААП. Чиновники ведомства интересовались, как я умудряюсь публиковать статьи за границей и что я сделал с тем огромным гонораром, который получил от югославского института мяса? Я отвечал, что и в глаза не видел тех $ 28000, хотя и ответил на запрос Джьорджьевича о гонораре, чтобы открыли мне конто в Загребском отделении Швейцарского банка. Но на то мое письмо никакого ответа я из Югославии не получал. Наверное, кто-то из ведомства Цвигуна получил и отдал их в "Фонд Мира", который финансирует деятельность этой фирмы.
Салашинський немедленно написал докладную ректору. Тот вызвал меня и потребовал к завтрашнему утру написать объяснительную. Я объяснительную написал, но только в два адреса - ректору и копию в отдел общего надзора ЛОУ КГБ. В той пояснительной написал не только о причинах, по которым я вынужден печататься за границей, но и о том, что способ использования меня в институте напоминает забивание микроскопом гвоздей.
Ректор института, не хуже меня знал, чем может обернуться такая объяснительная в КГБ. Попросил, чтобы я не слал ее туда, а взамен перевел меня старшим научным сотрудником на кафедру товароведения продтоваров с правом самостоятельного поиска заказчиков. Во время нескольких командировок в Москву, я сдал диссертацию на кафедру товароведения мяса и мясопродуктов Всесоюзного заочного института советской торговли и без проблем защитил диссертацию, а еще через год получил диплом кандидата технических наук. Так закончилась моя аспирантура…
К.т.н.Владимир Сиротенко(Вербицкий)