И сегодня, говорят, всё это есть. Только не для меня.
Нет, я не хочу сказать ничего плохого о спонсорах или ком-либо ещё, кто
хочет поздравить и поблагодарить моих коллег. Я просто не желаю видеть
лица тех, кто «стучит» и призывает к кровопролитию. И, разумеется, тех,
кто с этим молчаливо соглашается и будет мне при встрече доказывать, что
«так принято» и «Все мальчики и девочки делают это, а ты чем хуже или
лучше нас? Ты что, рыжий?» или недоумённо спрашивать «А почему ты ещё не
уехал в Россию?». Так, запросто и, типа, по-доброму.
Чтобы что-то объяснить или просто дать ответ на эти
вопросы, нужно прочитать целый курс лекций или написать текст объёмом,
как минимум, в вузовскую курсовую работу. Ни у меня нет времени на
подробный рассказ, ни у них — на его выслушивание. Поэтому лучше просто
не вступать в разговоры и подготовить трафаретный набор фраз для
отшучивания.
Я знаю и понимаю, что в Харькове многие входили в
националистическую повестку дня постепенно, как бы за компанию.
Например, по месту работы: в курилке говорят так, начальник предложил
недовольным написать заявления «по собственному желанию», и вообще, «оно
мне надо, эти сложности?». Через друзей. Например,
директор театра Орищенко выпустил оперу «Мазепа», но он же свой человек…
Раз он так делает, и не только он, то и с тебя не убудет.
А ещё на праздновании наверняка будут те, кого я видеть не желаю. Те,
для кого нарушение элементарных нравственных норм стало безнаказанным,
массовым и, что особенно мерзко, одобряемым в профессиональной среде.
Те, кто в ситуации давления со стороны властей совершенно утратили
человеческий облик. Это от них в эфире и прессе звучат непристойные
выражения, оскорбления, лживые заявления, призывы к физической расправе,
в интернете царят кровавые кадры с глумливыми комментариями.
Мне просто не хочется перечислять похождения всяких
цаплиенок, дроздовых или бочкала. Они и без моих напоминаний на слуху. И
я не хочу выглядеть пошляком, повторяя то, что и так все, кому надо,
знают. Я же хочу взглянуть в не самое далёкое прошлое и вспомнить.
О советских и постсоветских медиа мне есть что сказать. Во
времена доперестроечные я был ещё только читателем и зрителем. Тогда в
СМИ, представьте себе, иногда было что почитать, там работали хорошие
авторы и было жанровое разнообразие — не просто заметки и интервью, ещё
очерки, фельетоны и даже целые журналистские расследования. Но...
занимало оно от силы четверть газетной площади или сюжет в
соответствующей программе. Остальное — бессодержательный официоз и
ритуальное мудрствование. Однако и эти тексты были идеально
отредактированы. Старые СМИ не экономили на редакторах и корректорах.
В назидание молодым коллегам ходили вполне правдивые
истории о том, как при Сталине пропустившие букву в слове
«главнокомандующий» были расстреляны, а при Брежневе редактор одной из
ленинградских газет был уволен с «волчьим билетом» за то, что в
заголовке статьи о дальнобойщике «Сто тысяч километров — не предел» в
последнем слове вторая и третья буквы поменялись местами. И, работая в
разных газетах с более опытными коллегами, ты уже не можешь сбивать
высокую планку, заданную ими.
При
Перестройке корректура сохранялась, газеты стали интересны, но грань
между смелостью и невежеством начала размываться. Под видом
рассекречивания можно было и фейк подсунуть, и с умным видом глупость
ляпнуть. Истеричная интонация и безапелляционность суждений стали нормой
для центральных изданий и просочились в областные. Но взрослые дяди и
тёти в креслах не давали им совсем уж слететь с катушек. Чёрт возьми,
как я завидую тем (белой завистью, разумеется), кто работал в газетах в
то время!
Как только начали экономить
на техсоставе, карточный домик посыпался. Безграмотность перестала быть
постыдной, зато пишущий человек получил возможность зарабатывать. Пусть
не всегда, зато иногда много и сразу. Особенно во время выборов и
рекламных кампаний.
В «лихие девяностые» рекламировалось всё и везде.
Были тогда и объявления с ошибками, и предложения за гранью закона.
Доходило у некоторых телекомпаний до такого абсурда, что съёмочная
группа службы новостей выезжала рассказать об аварии, только если
окружающие жильцы или предприниматели оплачивали выезд рекламному
отделу. И, наоборот, под видом новости проходила реклама без
информационных поводов. «Всякое появление на экране стоит денег», —
говорил один из тогдашних теленачальников.
О том, как мы прошли через всё это и профессионально
реализовывались, можно рассказывать бесконечно. Особенно на фоне спора о
том, были ли 90-е прекрасной эпохой или полным провалом. Так вот, для
всякого, кто побывал там и выжил, оба ответа не подходят. Раз он это
пережил и уцелел, значит, уже не бессмысленно.
А потом появились постоянные спонсоры, которые уже
хотели видеть у себя и качество, и количество. Пока не наигрались в
медиамагнатов. А журналисты перестали делиться на «старую школу» и
«молодых да ранних». В профессии остались те, кто может и умеет
работать.
СМИ были разные, и казалось, что так будет долго.
Однако в том же Харькове от тех времен и от эпохи «сытых нулевых»
осталось немалой площади кладбище изданий, телеканалов и радиостанций. И
воспоминания не только о выгодных заказах и о том, как ты и твои
коллеги вдруг меняли гардероб или ехали отдыхать, но и о том, кого и как
«кидали».
За последние лет двенадцать возможности зарабатывания
сузились. Гонорары не только не индексируются, но и сокращаются.
Количество площадок — тоже. А к фейкам все привыкли, и надежда остаётся
только на грамотность автора, кругозор редактора и придирчивость
читателя. Журналистские расследования потеряли смысл — невыгодны и для
журналистов, и для владельцев СМИ за пределами столиц, очерки и
фельетоны стали большой редкостью. А тут ещё и 2014 год со всеми
входящими и исходящими обстоятельствами...
Когда было лучше всего? Всегда, когда была работа, за
которую не стыдно. Когда рядом есть коллеги, которых уважаешь. А
поздравлю я их в другие дни. Каждого в отдельности.
Таймер