Полынь на обочине

Очерк о поездке в Чернобыльскую зону отчуждения (написан летом 2014-го года).

Очерк о поездке в Чернобыльскую зону отчуждения написан летом 2014-го года. На тот момент автор являлась корреспондентом журнала "Росэнергоатом". В марте 2015-го года переехала в Украину, вступила в Добровольческий украинский корпус "Правый сектор". В составе Первого отдела разведки ДУК ПС принимала непосредственное участие в боевых действиях на Донбассе.

Чем отличается отпуск журналиста от отпуска нормальных людей? Почти ничем. Ведь отпуск – это время, когда занимаешься тем, что любишь, и едешь туда, куда хочешь…

 

– Вы с ума сошли. Не знаете, какое сейчас время? – Ирина, окинув нас пристальным взглядом, тяжело вздохнула.

Мы, не сговариваясь, посмотрели на часы. Вроде не поздно. Через пару секунд дошло.

– Неужели не боитесь? – продолжила наша собеседница.

– Чего теперь бояться-то, – отвечали мы. – Вот вам тортик из Киева. От души – за ваши хлопоты. Натерпелись вы с нами…

Славутич – чистый и нарядный городок, в котором детей, как нам показалось, живет больше, чем взрослых, а дружелюбные коты подходят познакомиться. Большинство местных жителей работает на Чернобыльской АЭС. Наша собеседница, которой мы завезли торт по дороге от Киева к белорусской границе, – тоже.

Но здесь, в Славутиче, – завершение нашего маршрута. А начиналось все так…

Часть 1. Долгая дорога в Зону

Иметь заветную мечту – это нормально. Кто-то мечтает прыгнуть с парашютом, кто-то – купить мощный автомобиль.

Моей мечтой было посетить Чернобыль. Увидеть все своими глазами – в конце концов, я довольно часто пишу о Чернобыле и чернобыльцах и не люблю рассказывать о том, о чем знаю лишь понаслышке. Иногда почувствовать атмосферу, увидеть детали, которым, возможно, и значения-то поначалу не придаешь, гораздо важнее и полезнее, чем перерыть множество книг и чужих статей.

В принципе, в самой идее такой поездки нет ничего особенного – турфирмы организуют экскурсии в Зону постоянно. Но душа требовала большего: сказывалась хроническая нелюбовь к организованным массовым туристическим мероприятиям.

Попытки решить вопрос при помощи командировки с треском проваливались. Но отпуск-то на что? Идея понемногу выкристаллизовывалась, а к июлю 2014-го оформилась окончательно: ехать – и все тут.

– Там война, – говорили знакомые. – Не время сейчас. Подожди пару лет.

– Там уже спилили старую венттрубу, – этот факт не давал мне покоя, – и скоро достроят Арку. И надвинут. А мне нужен канонический пейзаж, хотя бы частично.

– Зачем?

– Ничего вы не понимаете…

– А граница? Будут проблемы на границе. Журналистов вообще не пускают на Украину.

– На Украину журналистов не пускают, а меня в Украину пустят…

Краткая переписка с Василием Семашко, коллегой из Беларуси, быстрое составление плана («поедем на машине с белорусскими номерами, как-нибудь проскочим, а там видно будет»), несколько писем руководству зоны отчуждения, ответ, начинающийся со слов «Ваш визит согласован…», лихорадочные сборы (где в Москве купить украинские гривны?!), ночь в поезде, день в Минске, вечером грузимся в машину Василия – и в путь…

***

Белорусские дороги хороши. Едем по ровному асфальту, мелькают указатели.

– Мы поедем через Бобруйск?

– Лучше по объездной. На обратном пути заскочим.

Фары выхватывают из темноты синий прямоугольник: «Река Прыпяць». Припять! Но ехать еще далеко. Это до Чернобыля – до Зоны-то уже рукой подать, точнее, до белорусского ее сектора. Вот и указатель: «Полесский государственный радиационно-экологический заповедник». И рядом: «Внимание! Радиационная опасность. Вход и въезд запрещен».

Граница Зоны идет как раз по дороге, по которой едем мы. Понятное дело, что это очень условная грань. Но так уж произвели разметку: справа и слева от дороги – одинаковый лес, но слева постоянно попадаются знаки радиационной опасности.

Незадолго до украинской границы решаем сделать остановку – по зову, так сказать, природы. Налево пойдешь – в Зону попадешь, направо пойдешь – все чисто. Разделяемся. Я, разумеется, иду налево.

– Это ж я впервые вхожу в Зону, пусть и ненадолго, пусть и по такому тривиальному поводу, – успеваю подумать, спускаясь по насыпи и оглядываясь по сторонам. Болото, тишина…

Хотя нет. Какая там тишина! Нарастает зловещий гул, перед глазами что-то начинает мелькать. Самое первое пребывание в Зоне сразу и заканчивается: отмахиваясь, бегу к машине, сквозь назойливый зудящий хор слышу отчаянные вопли с другой стороны дороги: «Репеллент! В машине есть репеллент!». Оттуда тоже бегут: хотя знаков радиационной опасности там нет, но злобным тварям границы – не указ.

Комары, сволочи! Через пять минут отъезжаем, набираем скорость, открываем окна, пытаясь избавиться от наглых насекомых, набившихся в салон.

***

Светает. За окном – Полесье, таинственный край болот… Мы приближаемся к границе с Украиной. Проскочим или нет? Запоздало думаю, что присланная с ЧАЭС бумага, пожалуй, может не столько помочь, сколько навредить – «группа корреспондентов». А вдруг и вправду слово «корреспонденты» все испортит? Но менять что-либо уже поздно.

Впрочем, слухи о том, что журналистов поголовно отправляют назад, оказываются, как и ожидалось, сильно преувеличенными. И вот уже автомобиль стоит перед последним шлагбаумом на украинском КПП. Василий выходит из машины, передает бумаги пограничнику… После краткого разговора от группы, стоящей возле шлагбаума, отделяются двое – в форме и с автоматами. Открывают заднюю дверь.

– Приплыли! – думаю я.

– Подвезти надо, – говорит Василий, усаживаясь на водительское сиденье.

Шлагбаум поднимается, едем молча. Лица у погранцов утомленные, взгляд – загадочный. Лучше в разговоры не ввязываться, а то язык до Киева доведет…

Минут через двадцать вооруженные люди покидают, наконец, автомобиль. Можно расслабиться.

– Честно говоря, думал, что сейчас автомат наставят и скажут: «Поворачивайте во-о-он туда!» – ухмыляется Василий.

***

Въезд в Зону для посетителей разрешен только через КПП «Дитятки». Приходится делать порядочный круг, объезжая запретную территорию. Красивая земля… Торопимся – на КПП желательно прибыть без опоздания, а нам еще нужно забрать в Иванкове нашего сопровождающего Игоря Чижевского. Без сопровождающего, прикомандированного по согласованию с администрацией зоны отчуждения, передвигаться по Зоне нельзя, если ты, конечно, не сталкер-нелегал. Мы – граждане законопослушные.

У Игоря вид почему-то утомленный, несмотря на утро.

– Столько звонков по вашему поводу, никогда еще такого не было, – говорит он. – С прошлой недели СБУ интересуется, кто вы и зачем.

– Если что, мы сами им расскажем с удовольствием, чтобы не тратить время на игры в Штирлицев, – говорим мы. – И фото покажем, и видео. Нам скрывать нечего.

– Тут еще, как нарочно, неприятность, – Игорь вздыхает. – Не было такого ни разу. Аккурат к вашему приезду кто-то позвонил и сказал, что Чернобыль заминирован. То ли город, то ли станция. Впервые такое, – повторяет он, вынимая из кармана надрывающийся мобильный телефон. – Вот, опять...

Получаем пропуска, выслушиваем инструктаж («автомобильное движение после 20 часов прекращается, без сопровождающего не ходить, одежда закрытая, алкоголь употреблять нельзя…»), а солнце поднимается над лесом, и ровная дорога («высокие государственные деятели и официальные лица ездят на каждую годовщину – вот и асфальт у нас хороший») стремительно убегает вдаль. Получилось! Едем!

***

Казалось бы, после бессонной ночи в дороге первым желанием должно быть самое естественное: в гостиницу и спать! Но о таком варианте никто и не думает. Дорога мягко стелется под колеса автомобиля, всматриваемся в буйную зелень – не пробежит ли кабан или лошадь Пржевальского?

– Я бывший сотрудник экологического центра, сейчас работаю в ГСП «Чернобыльский спецкомбинат», – говорит Игорь, – а сопровождаю туристов, точнее, как правильно говорить, представителей общественности только иногда.

Я думаю, что нам повезло: значит, сопровождающий наш хорошо знаком с Зоной и знает не только «туристические» места. Игорь рассказывает о том, как живет природа Зоны. Лошади Пржевальского не дают мне покоя.

– Как они сюда попали? – спрашиваю. – Это же не их ареал?

– Их завезли в 1998 году из украинского биосферного заповедника «Аскания-Нова», – рассказывает наш проводник. – Сначала они жили в центре акклиматизации рядом с Чернобылем, за ними наблюдали. А в один прекрасный день проломили заграждение и разбрелись. Это было ЧП! Но они здесь прекрасно акклиматизировались, поголовье возросло. Иногда жеребцы приходят «в гости» к нашим домашним лошадям.

– И что же, есть потомство?!

– Этого мы не допустили…

А за окном проплывают брошенные селения. Сколько же их, оставленных деревень, сел, хуторов… В некоторых сейчас живут люди – в основном пожилые. Их называют «самоселами», они вернулись на родную землю доживать свой век. В Чернобыле их сейчас 80–90 человек. Проезжая через Залесье, увидели единственного жителя села – вполне бодрую бабушку Розалию Ивановну, шедшую в Чернобыль за покупками.

Извивается река Уж. Искупаться бы… Но нельзя – а жаль, день обещает быть жарким. Как-то неожиданно появляются городские строения, на улицах – люди (в основном в камуфляже – так здесь предписано одеваться).

– Те, кто работает в Зоне, так здесь и живут? – спрашиваем Игоря.

– Кто-то живет в Славутиче и приезжает сюда на работу, – объясняет он, – а некоторые приезжают на вахту – чаще всего на две недели, а потом столько же отдыхают дома. Постоянных жителей нет, кроме самоселов.

Улаживаем формальности – оплата страховки и сопровождения, подписание кучи бумаг – и отправляемся в гостиницу. Вообще-то для нас были зарезервированы номера в «Десятке», считающейся более комфортабельной, но мы решаем сэкономить и отправляемся в более скромную «Припять». Такое отклонение от программы вызовет, как окажется чуть позже, дополнительное неудовольствие и без того ошарашенных нашим появлением спецслужб…

***

«Ушла в прокуратуру». Это записка на двери администрации гостиницы.

– Начало обнадеживает! – удовлетворенно говорю я. – У нас в деревне такие записочки обычно продавщица на дверь магазина вешала, когда выходила. Только там было, как правило, «ушла на почту».

– Интересно, через сколько лет она вернется? – задумчиво произносит коллега.

– Подождем, – вздыхает Игорь.

Как выясняется, наше прибытие ознаменовалось не только «минированием», но и проникновением в Чернобыль некоего нелегала – кажется, из Славянска, – которому приспичило поселиться именно в нашей гостинице. Администратор гостиницы, рассказывая об этом, с тоской смотрит на наши паспорта.

Бросив вещи в номере, возвращаемся в машину, прихватив с собой оборудование – радиометры, диктофон, видеокамеру, фотоаппараты.

Зона отчуждения, она же зона обязательного (безусловного) отселения, делится на несколько участков. Через первый КПП мы попали в 30-километровую зону, в черте которой находится и город Чернобыль. Чтобы попасть в «десятку» (10-километровую зону), на промплощадку ЧАЭС и в мертвый город Припять, нужно пройти через отдельные пропускные пункты, оставив на каждом программу нашего пребывания и предъявив паспорта с пропусками. Предвкушая новые впечатления, садимся в машину, но тут Игорь сообщает, что сначала нужно заехать «в одно место». Понимающе смотрим на его перегревшийся телефон.

А дальше начинается нудное хождение от здания к зданию. То есть ходит сопровождающий – мы всякий раз ждем его на улице, прислушиваясь к странному звуку, который периодически доносится откуда-то из зарослей.

– Это звуковой локатор, – поясняет Игорь, вытирая лоб, – нужен, чтобы отслеживать перемещения облаков. – Очередная телефонная трель прерывает объяснения. Вскоре эти несуразные перемещения нам надоедают.

– Пусть уж они сами с нами поговорят! – просим мы Игоря. – Сколько же можно вас гонять да через вас расспрашивать, кто мы и зачем приехали. Нам ехать надо, а не тут торчать.

Спустя пять минут появляется сотрудник. Его монолог блестящ, а патриотизм – до крайности убедителен. Такая уж у человека работа. В какой-то момент даже немного обидно становится, что мы приехали с такими мирными намерениями, и весь пыл сотрудника пропадает втуне. Спустя какое-то время он выдыхается.

– Вы поймите, – неожиданно со вполне человеческой интонацией говорит он, – время такое. Вдруг встретите кого-то, у кого родственники или знакомые находятся в зоне военных действий, а то и погибли. Что они с вами сделают? А тут еще и нелегал, и звонок о заложенной бомбе.

– Это не мы, – возражаем, – и нам это совершенно ни к чему. И скрывать ничего не собираемся. Хотите – посмотрите наши файлы, все, что наснимаем, так и спокойнее всем, и быстрее.

– Так зачем приехали-то? – с затаенной надеждой спрашивает сотрудник.

– Зону посмотреть. Станцию посмотреть. «Чернобыль-2» посмотреть.

– С «Дугой» ничего не получится, – оживляется он, – там тонны железа. Вот вы все это взорвете, оно рухнет, и сейсмическая волна разрушит Саркофаг.

– Зачем вы нам-то это рассказываете? – интересуюсь я.

– Да это и так все знают, – машет он рукой.

«Чернобыль-2», или «Дуга», – это огромная загоризонтная радиолокационная станция, решетчатые антенны которой можно рассмотреть издалека. Она давно уже не несет боевого дежурства, но кто же откажется от возможности поближе изучить такую громадину? Что же, не сложилось – зато в остальном путь свободен. Можно ехать!

 

Часть 2. Добро пожаловать в Зону!

Вот она, 10-километровая отметка! Конечно, цифра эта весьма условна. Если посмотреть на карту, то все границы в Зоне имеют неправильную форму. Так или иначе, мы движемся к центру.

– Здесь было село Копачи, – вдруг говорит Игорь, – все здания теперь уничтожены, кроме двух, в том числе вот этого детского садика. Давайте остановимся.

Перед детским садом – памятник, солдат с непокрытой головой, даты: 1941–1945. У памятника – венок. Рядом – дерево, обмотанное зачем-то бумажным скотчем с надписью Hot point (spot) – «Горячая точка (пятно)».

– Здесь производилась дезактивация, но одна частичка осталась, – объясняет наш провожатый. – И фонит довольно прилично.

Наш радиометр показывает почти 5 тысяч микрорентген в час. Прибор Игоря «нащелкал» поменьше – он «ловит» только гамма-излучение. Что же здесь было до дезактивации?

Заходим в детсад. Пустые шкафчики, разбросанные книжки и игрушки, детские кроватки с проржавевшими сетками. Красный флажок за 17 копеек – у меня тоже такие были...

Сколько ни смотри фотографии из Зоны, сделанные кем-то другим, – не почувствуешь, не прочувствуешь, каково это – попасть туда, где время остановилось 28 лет назад.

– А здесь жили ликвидаторы? – спрашиваю у Игоря.

– Здесь – нет. Здания, где жили после Катастрофы, определить легко – по напольному покрытию: в таких домах стелили специальное покрытие – пластикат, который легко мыть.

Потрепанный заяц безразлично смотрит в окно. Понятно, что игрушки разбросаны в живописном беспорядке специально для того, чтобы производить впечатление на «гостей». Но есть детали, не бросающиеся в глаза. Их даже не осознаешь, они фиксируются где-то на периферии сознания. Они и создают подлинное ощущение того, что времени здесь нет. 1986-й – навсегда.

***

Впереди виднеется блестящая на солнце дуга. Нет, это не «Дуга», на которую нас не пустили. Арка. Строящийся НБК – новый безопасный конфайнмент. А рядом…

Нет, это уже не тот силуэт, который можно увидеть на буклетах, на значках, в книгах. Знаменитой вентиляционной трубы больше нет – она демонтирована в прошлом году, и вместо нее установлена новая. Дорога идет вдоль отводного канала. Видим здание, словно составленное из бетонных параллелепипедов разных размеров. Выглядит оно внушительно и даже футуристично. Это хранилище радиоактивных отходов, только по назначению оно не используется: когда здание было уже построено, оказалось, что контейнеры банально не подходят по размерам и не помещаются в предназначенных для них помещениях.

А на противоположном берегу канала высится недостроенная градирня. На самом деле их две, только вторая гораздо ниже, и летом ее просто не видно с дороги. Красные, мощные, но также недостроенные здания в окружении строительных кранов. Все это – пятый и шестой энергоблоки Чернобыльской АЭС, которые никогда не будут введены в эксплуатацию.

А мы подъезжаем к административному корпусу станции. Сбоку – мост с железнодорожными путями, перекинутый через канал. Через перила свешиваются люди – не туристы-гости, а персонал станции – и что-то бросают в воду.

Ну конечно же, знаменитые сомы! А с ними – и множество других рыб. Никто их здесь, разумеется, не ловит, зато кормят часто и плотно. Инструкция по кормлению сомов прикреплена непосредственно к арматурине моста.

– Многие думают, что здесь водятся сомы-мутанты, но это не так – они абсолютно нормальны. Эти еще мелкие, – говорит Игорь, пока мы ошарашенно глядим на то, как сомы лениво заглатывают огромные куски хлеба, – раньше тут жила сомиха-альбинос, вот она была действительно огромная. Пропала куда-то…

– Выловили и съели? – возникает очевидный вопрос.

– Сомы – рыбы донные. А ил тут, конечно, грязный. Нельзя их есть.

– Эти сами кого хочешь съедят, – с некоторой опаской я наблюдаю, как огромная пасть поглощает очередной кус хлеба.

– Могут, – соглашается Игорь. – Недавно вот случай был: говорят, голубь слишком близко к воде сел…

***

Объезжаем станцию по кругу. Прямо напротив четвертого блока двое работяг гладят нагловатого кота. Безмятежная тишина Зоны нарушается звуками стройки – полным ходом идет возведение Арки. Но взгляд притягивает массивное бетонное сооружение, фотографии которого видел, конечно, каждый.

Саркофаг. Объект «Укрытие». Вот он – рукой подать. Мощные контрфорсы теперь почти не видны – скрылись за опалубкой, предотвращающей падение кровли, и бетонными блоками биологической защиты, благодаря которым дозовая нагрузка на персонал, работающий в непосредственной близости от разрушенного энергоблока, снизилась в разы. Новая венттруба, установленная вместо прежней, выделяется на фоне ясного голубого неба. На небольшой площади – мемориал в память о тех, кто строил Саркофаг. Всего за полгода, несмотря на очень высокие уровни излучения, объект «Укрытие» был возведен. Зачем здесь мемориал, когда перед глазами – живая память об этих событиях...

Белоснежные подъемные краны окружают титаническое сооружение. Вижу, что блоки биозащиты поставлены так, что закрывают только пустырь перед Саркофагом. Но между разрушенным энергоблоком и высокими кранами нет ничего, что ослабило бы излучение.

– Как же там люди работают, в кабинах кранов? – спрашиваю Игоря.

– Их там нет, – отвечает он, – управляют дистанционно, с земли.

Саркофаг притягивает взгляд. Где-то под ним по-прежнему выстреливают невидимые и смертоносные очереди Слоновья Нога и другие, безымянные натеки радиоактивной «лавы» (топливосодержащих масс), обломки ТВЭЛов, куски графита. Он живет своей жизнью, по-прежнему живет, – думаю я.

А рядом высится Арка, одна секция уже готова, вторую монтируют.

– Что это за вышки с большими красными контейнерами возле нее? – оторвав, наконец, взгляд от Укрытия, обращаюсь к провожатому.

– Это не контейнеры, а домкраты. Строится не сверху, а снизу: когда секция смонтирована, ее поднимают и продолжают надстраивать снизу, – объясняет он.

Ну что же, завтра можно будет рассмотреть этот процесс поближе. Завтра мы вернемся сюда снова, а теперь путь наш лежит в город-призрак, который 28 лет назад был оставлен всеми своими жителями – людьми, думавшими, что покидают дом всего на несколько дней, но оставившими его навсегда.

***

Проезжаем по железнодорожному мосту, с которого как на ладони видна Чернобыльская АЭС.

– Его называют Мостом Смерти, – говорит сопровождающий. – Той ночью многие вышли сюда посмотреть, что происходит на станции. На самом деле массовая гибель тех, кто стоял на этом мосту, – одна из многочисленных легенд Зоны. Но место, и правда, было сильно загрязнено. А вот Припяти в целом повезло: так уж сложилось тогда, так подул ветер, разносивший радиоактивные частицы, что два крупных радиоактивных следа обо-шли город с двух сторон.

Там, где они прошли, все было гораздо хуже – но об этом чуть позже, когда придет время рассказать про Рыжий Лес.

За шлагбаумом – лес. Зеленый. Медленно въезжаем по ухабистой дороге, оставляя КПП позади. Сквозь густую, буйную зелень просматриваются здания.

– Мы едем по проспекту Ленина, – от звука голоса Игоря вздрагиваю. Это же не проспект, это лесная дорога, вот только городские дома почему-то виднеются сквозь растительность. Ощущение нереальности вызывает такой пейзаж, и я понимаю, что никакие фотографии не могут подготовить человека к этому.

Выезжаем на площадь. Вот они, здания, которые можно увидеть чуть ли не на любой фотографии из Припяти – гостиница «Полiсся», дворец культуры «Энергетик», шестнадцатиэтажки.

Площадь заросла мхом и молодыми сосенками.

– Взгляните, – Игорь указывает на одно из деревец. Оно как-то болезненно искривлено, вместо макушки – пучок веток.

– Мутант! – хором восклицаем мы и устремляемся к сосенке.

– Не мутант, – улыбается наш провожатый, – а просто морфоз. Таких деревьев много в Рыжем Лесу, да и по всей Зоне они довольно часто встречаются. Такие особенности не наследуются – это результат нарушения развития растения, воздействие экстремальных условий, в которых оно росло – например, если рядом был источник радиации. Такое и вне Зоны встречается, но здесь подобных растений гораздо больше. Сосны наиболее чувствительны, поэтому у них этот эффект появляется чаще.

Действительно, среди сосенок, которыми заросла центральная площадь Припяти, много вполне нормальных деревец. Но попадаются и странные – с избыточным количеством почек на концах веток, с неправильной (слишком длинной, искривленной) хвоей, разросшиеся вширь, а не в высоту – из-за нарушений в зоне роста, в почке на макушке молодого растения.

Идем по мертвому городу. Знаменитое на весь мир колесо обозрения, на котором так никто и не покатался – парк аттракционов должен был открыться к майским праздникам. Ржавеющие машинки на автодроме. По всей Зоне радиация не распределена равномерно – есть места, где повышения фона совсем нет, а есть и «грязные». Маленький пятачок асфальта в парке аттракционов – в их числе. Об этом, правда, не знают дикие животные, в изобилии населяющие Зону: этой ночью, очевидно, сюда приходили кабаны, вскопали землю своими пятачками.

Бассейн – тоже известная «достопримечательность». К своему удивлению, узнаем, что он функционировал спустя годы после Катастрофы, ликвидаторы любили приходить сюда после смены.

Спускаемся к набережной. Возле ресторана с прекрасно сохранившимися витражами – покосившиеся автоматы для продажи газированной воды.

– Вам без какого сиропа – без грушевого, без вишневого? – спрашивает Игорь.

Подходим ближе. Понятно, почему витражи уцелели: они сделаны из слоев прижатых вплотную друг к другу разноцветных стекол.

На бетонной набережной солнце припекает изо всех сил. В воде плещутся какие-то рыбы. Спускаемся к воде и, не удержавшись, умываемся. Хорошо! Интересно, а какой здесь фон? Мысль немного запоздалая. Измеряем – действительно немного повышен, чуть за 200 микрорентген в час. Жить будем.

Медленно едем по заросшим улицам. Школа. Жилые дома. КБО – комбинат бытового обслуживания. Все это медленно разрушается, и с каждым годом природа все больше и больше поглощает пустой город, чтобы однажды скрыть его полностью.

***

Остановились у большого знака на дороге – «Припять». Рядом – неприметная табличка: «Рыжий Лес». Точнее, написано по-украински: «Рудий Лiс». Но он же абсолютно нормально выглядит!

– Рыжий Лес был частично захоронен, частично оставлен как есть. Теперь все заросло нормальными растениями. Он и правда был рыжим – в летальной зоне погибли чувствительные сосны, хотя некоторые лиственные деревья выжили. А рыжими были именно погибшие сосны. Ели выглядели по-другому – стали ярко-малиновыми, – рассказывает Игорь.

Фон здесь, конечно, остается высоким. Снова в ход идут радиометры. Сопровождающий говорит, что покажет нам еще более «грязное» место, – и мы останавливаемся на обочине

неподалеку от дорожного знака. Впереди виднеется большая стела – «Факел». Щелчки радиометра становятся все чаще, сливаются в непрерывную трель, когда мы отходим от дороги и спускаемся в ложбинку. Больше 7700 микрорентген в час – это максимальное значение, которое удалось зафиксировать. Но, очевидно, радиация никак не сказывается на качестве жизни местной фауны. По крайней мере, кроты чувствуют себя прекрасно – их норки попадаются на каждом шагу. Ничего удивительного: эти цифры хотя и значительно выше природного фона, но для того, чтобы получить дозу, способную оказать отрицательное влияние на здоровье, тут нужно просидеть очень долго. Кроты, наверное, столько и не живут.

***

Только добравшись до гостиницы, мы понимаем, сколько времени не спали и как сильно устали. Просьба Игоря не выходить из здания без него вызывает только нервные улыбки – куда уж там, желание только одно – спать!

Как и было сказано, после 20 часов автомобильное движение прекращается. Тишина… Теплая южная ночь, несколько комаров – после приграничных это дети малые, а не комары. Отключаемся до утра.

А утром идем гулять по Чернобылю. Многие здания в городе заброшены, но центр выглядит вполне нормально. На ухоженных клумбах – яркие цветы, газоны аккуратно подстрижены.

У здания прокуратуры (куда накануне уходила администратор гостиницы) обнаруживаем симпатичный гриб-подберезовик и подбираемся к нему с радиометрами и фотоаппаратами. Фон немного повышен, но это, возможно, фонит грунт, а не гриб.

Не успеваем сфотографировать гриб, как из прокуратуры орлом вылетает ее сотрудница. Подозрительные мы все-таки личности. Обилие аппаратуры и наличие сопровождающего отчасти ее успокаивают. Объясняем, что прокуратура нас не интересовала, показываем снимки.

В Чернобыле на небольшом пространстве сосредоточено множество памятников, монументов, скульптур… В самом центре – аллея табличек с названиями погибших сел и деревень. Местные не очень ей рады: кладбище в центре города, – говорят они.

На окраине, у пожарной части, – еще один памятник. Пожарные и работники станции в общем порыве останавливают беду. Эту группу создал непрофессиональный скульптор, работник пожарной части. Фигуры выглядят очень живо и трагично. Честно говоря, подобные произведения впечатляют порой гораздо сильнее, чем академические, выверенные по всем канонам творения.

Рядом – выставка робототехники, участвовавшей в ликвидации. Это подлинные аппараты – разумеется, прошедшие дезактивацию, подкрашенные и подремонтированные.

И непоколебимо стоит в центре Чернобыля немного потрепанный, но вполне еще бодрый на вид памятник Ленину.

– Чернобыль вне политики, – объясняет Игорь.

***

По уже знакомой дороге – мимо полуразрушенных-полунедостроенных энергоблоков, мимо мостика, с которого опять кидают хлеб сомам – подъезжаем к площадке перед четвертым блоком. Заходим в демонстрационный павильон: огромное стекло во всю стену, а за ним – прекрасный вид на Саркофаг.

– Фотографировать, к сожалению, нельзя, – говорит Юлия Марусич, специалист отдела международного сотрудничества и информации ЧАЭС. – Давайте я вам на макете покажу, как он устроен и что под ним находится.

Это удивительный макет, надо сказать! Выполнили его люди, участвовавшие в ликвидации аварии, тщательно и продуманно. И рассказ Юлии позволяет гораздо более четко представить себе то, что прежде было знакомо лишь по статьям и книгам – как происходило разрушение аварийного реактора, куда попала раскаленная радиоактивная лава, как устроен Саркофаг.

Направляемся на стройплощадку, где нас ждет Виктор Зализецкий, заместитель главы проекта НБК. Казалось бы, пройти стандартный КПП, один из множества за эти дни, – задача элементарная. Поэтому я даже не сразу понимаю, что возникшая заминка – это не заминка вовсе, а полноформатная проблема.

В большой сумке Василия, помимо необходимой (и вполне законопослушно согласованной заранее) аппаратуры, лежат полезные вещи, без которых никак не обойтись во время работы в полевых условиях. В числе их – перочинный ножик и маленький мультитул, складной набор инструментов. На вопрос прапорщика о наличии в числе проносимых предметов колющих и режущих Василий спокойно выложил их, искренне полагая, что для таких вещей предусмотрена камера хранения. А дальше началось долгое и нудное препирательство.

– Это попытка проноса запрещенных предметов. Два предмета из категории колюще-режущих. И еще бинокль.

– Давайте я отнесу их обратно в машину, раз здесь оставить негде, – отвечает коллега.

– Не положено…

В этот момент через пост дозиметрического контроля со стройки выходит человек, на груди которого висит точно такой же, как наш «запрещенный предмет», бинокль. Все присутствующие провожают его задумчивым взглядом, и бинокль из числа запрещенных предметов (после некоторого колебания) исключается. Однако остался перочинный ножик – крайне опасный настройке, по всей видимости, предмет.

– У вас тут и нож, и отвертка, и плоскогубцы! – зловеще произносит прапорщик.

– Еще и штопор есть, – на мою негромкую, но внятную реплику прапорщик не реагирует, но солдатик с автоматом и в каске начинает хихикать.

Максим Шацман, сопровождающий нас на станции, делает попытку вмешаться, однако после реплики прапорщика («а у этого заберите пропуск – он задержан») замолкает.

Медленно и торжественно составляется протокол. Запрещенные предметы изымаются (с обещанием вернуть на обратном пути), пропуск хмурому Максиму возвращается, а мы проходим, наконец, на стройку.

***

Сколько же здесь собак! Судя по всему, кормят их не хуже, чем сомов в отводном канале.

– Вообще-то им здесь находиться нельзя, – улыбается Виктор Зализецкий, – но на это начальство закрывает глаза.

Ватага щенков проносится мимо нас – кто-то из работяг раздает псам еду.

– А ведь живут постоянно прямо напротив четвертого блока, – думаю я. – Очевидно, радиация никак не сказывается ни на здоровье, ни на плодовитости этих собак.

Культура безопасности на стройке – в приоритете. В касках, очках, ярких жилетах отправляемся осматривать грандиозное сооружение. На ветру щелкают и гудят связки толстых тросов. Взвешиваю на ладони огромный болт с гигантской гайкой. Такими и соединяются между собой большие трубы, из которых создается каркас Арки. Как рассказывает Виктор Николаевич, в проекте участвуют многие страны.

Устройство НБК, на первый взгляд, очень просто: конструкция из металлических труб обшита сверху и снизу тонкими металлическими листами, под которыми проложен утеплитель и мембрана. И все, остальное пространство остается пустым.

Задача сооружения – сохранять низкую (менее 40 %) влажность и немного избыточное (буквально на полпроцента выше атмосферного) давление. Это должно предотвратить попадание загрязненной пыли в окружающую среду.

На стройплощадке, конечно, фон повышен – ведь Саркофаг находится совсем рядом. Но не чрезмерно. Люди здесь работают в обычной строительной униформе. А за небольшим сетчатым забором – уже «грязная» территория. Чтобы попасть туда, нужно надеть специальную обувь, одежду, респиратор, перчатки. Это что касается тех, кто там работает, посторонним же, помимо этого, необходимо дополнительно согласовать посещение зоны строгого режима. К величайшему сожалению, нам этого сделать не удалось. Так что самая заветная часть моей заветной мечты – пройтись по крыше Саркофага, заглянуть внутрь, зайти в машзал и на БЩУ – так и остается несбывшейся. По крайней мере, пока.

***

Санпропускник 1430. Здесь можно подняться на крышу и осмотреться по сторонам. Все как на ладони: стройка, сверкающая на солнце так, что глазам больно, Арка, угрюмая махина Саркофага. Прекрасно видно ОРУ (открытое распредустрой-тво) – оно, кстати, до сих пор в рабочем состоянии. И поднимаются над лесом в полуденном мареве колоссальные решетки «Дуги», куда мы так и не попали.

Возвращаемся к административному зданию. Навстречу выходит, укоризненно качая головой, Ирина Ковбич, начальник сектора организации визитов Отдела международного сотрудничества и информации Чернобыльской АЭС. Она, разумеется, уже в курсе попытки проноса запрещенного штопора. Именно Ирина занимается организацией посещений Чернобыльской станции для иностранных граждан, и мы понимаем, что белорусско-российская экспедиция сейчас, когда в воздухе пахнет войной, стоила ей немалых трудов и нервов. Поэтому мы сговариваемся между собой: привезем ей из Киева вкусный торт. Все равно ночевать решили в Киеве, а границу с Беларусью пересекать в районе Славутича, где и живет Ирина.

Уезжать всегда немного грустно. На обочине дороги буйно разрослась полынь.

– Полынь. Из Чернобыля, – говорю я негромко. – Полынь из Полынь-города.

Срываю веточку, мну ее в руках. Пахнет горько и терпко. Меня торопят – пора ехать, и я, спеша сесть в машину, машинально кладу веточку в карман.

По улице Ленина (здесь сразу становится понятно, что город живет лишь на сколько-то процентов – улица мало чем отличается от того, что можно увидеть в Припяти), мельком взглянув на кладбище кораблей, подъезжаем по просьбе Игоря к его работе – нужно сдать документы. Через минуту из-за угла лихо выруливает машина и, картинно взвизгнув тормозами, останавливается.

– СБУ Чернобыля. Где ваш сопровождающий? Что здесь делаете? Почему до сих пор в Зоне?

Оказывается, мы немного протянули время, собирая вещи, и срок, в который нам предписано покинуть территорию, уже прошел.

– Извините, – миролюбиво улыбаюсь я, – прокопались. Мы уезжаем уже.

Дозиметрический контроль, проверка документов, попрощались с Игорем (наконец-то он может вздохнуть свободно) – и Зона остается за спиной.

***

Забытая в кармане веточка полыни обнаружилась уже дома. Она висит сейчас над моим столом. От нее исходит терпкий, но едва уловимый аромат чернобыльника. Стоит только прикрыть глаза – и увидишь заросли полыни по обочинам дорог Зоны.

Ольга ШЕВЕЛЁВА