От редакции. Последние годы Россия вкладывает достаточно много средств в программы поддержки соотечественников и продвижения культуры страны. О перспективах российской “soft power” на постсоветском пространстве и, в частности, на Украине, «Русский журнал» побеседовал с Андреасом Умландом, одним
из наиболее известных исследователей национализма на постсовестком
пространстве. Также мы поинтересовались у Андреаса и тем, насколько на
его взгляд серьезна угроза, с одной стороны, русского этнонационализма, а
с другой – русофобии на постсоветском пространстве, так как эти
настроения способны обратить в ничто все усилия России по расширению
своего культурного влияния.
Андреас Умланд – историк и политолог; член РАПН; доцент
магистерской программы по немецким и европейским студиям кафедры
политологии Национального университета «Киево-Могилянская академия»;
главный редактор книжной серии «Советская и постсоветская политика и общество»; соредактор журналов
«Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры» и «Forum für
osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte»; член редколлегий журналов
«Идеология и политика» (Киев), «Fascism: Journal of Comparative Fascist Studies» (Амстердам) и книжной серии «Explorations of the Far Right» (Ганновер); администратор веб-архива «Русский национализм» и соредактор двухнедельного электронного дайджеста «The Russian Nationalism Bulletin».
* * *
Русский журнал: Можно ли рассматривать атаку А. Брейвика как
один из рубежей развития нового европейского национализма, или А.
Брейвик - индивид, одиночка, и правые поспешат откреститься от него?
Андреас Умланд: Вряд ли стоит рассматривать ужасное преступление
А. Брейвика как однозначный симптом какого-то бóльшего тренда.
Действительно, в последние годы в Западной Европе можно наблюдать рост
популярности правопопулистских партий, есть напряженная дискуссия вокруг
концепции мультикультурализма. Но я бы не стал это рассматривать как
нечто принципиально новое – поскольку и раньше были и спады, и подъемы
интереса к националистическим партиям. В Германии, допустим, эти партии
появляются, потом уходят за пределы электоральной политики, потом опять
приходят... Хотя действительно есть, особенно в последние годы, некое
параллельное развитие в нескольких странах, где правые популисты
набирают популярность. Возможно, случай А. Брейвика сыграет в некотором
смысле позитивную роль в будущем, потому что он обратил внимание
общественности на тему правого экстремизма, исламофобии. Скорее всего,
этот инцидент приведет к некой мобилизации против ультранационализма.
Его действия, возможно, снизят популярность правых партий на
электоральном поле.
РЖ: Если в Западной Европе силен именно антииммигрантский
национализм, то в Восточной Европе, к примеру, в Польше, национализм
часто основан на антироссийских, в каком-то смысле, даже на антирусских
настроениях. Такие идеи сегодня в публичном политическом пространстве
возникают в Грузии, они, можно сказать, естественны на Западной Украине.
Будет ли подобная антироссийская идеология и дальше пользоваться
популярностью в восточноевропейских странах, тяготеющих к Западу? Будут
ли восточноевропейцы и дальше использовать любые поводы – скажем,
перебои с поставкой российских углеводородов – для взращивания
антироссийских настроений?
А.У.: Я думаю, подобный антироссийский национализм в
Центрально-Восточной Европе будет присутствовать дальше. Русофобия имеет
глубокие корни и частично обусловлена конкретными историческими
событиями – т.е. действиями Российской Империи в отношении поляков,
украинцев и др. Кроме того, сегодня в Украине, например, есть ощущение, и
не только среди правых радикалов, что Россия косвенно вмешивается во
внутреннюю политику Украины или по крайней мере старается манипулировать
внутренними украинскими процессами в религиозной, этнической,
образовательной сферах. Если говорить об Украине, то там есть конечно и
патологическая русофобия, но существует и некий «антипутинизм», который
больше озабочен украинской независимостью, чем собственно Россией.
РЖ: Как Вы оцениваете возможность появления условно «русского
национализма» в Украине, а именно в Крыму, в Харькове, в Восточной ее
части? «Русского национализма», направленного не на ирредентизм,
присоединение к России, но на стимулирование цивилизационного
культурного отличия от Западной Украины?
А.У.: В той или иной форме это всегда было и будет. Вспомним идеи
наиболее известного политика в этой сфере Натальи Витренко и ее т.н.
Прогрессивной социалистической партии Украины, которая имеет связи с
Международным Евразийским Движением А. Дугина. Идеологию ПСПУ можно
рассматривать как разновидность некого радикального малороссийского или
восточнославянского супранационализма. Однако, значимость этого явления
скорее снижается, поскольку с каждым годом европейская направленность
Украины усиливается. Даже на востоке Украины большая часть населения
сегодня выступает за присоединение к Европейскому союзу. Правда, до сих
пор намного меньше тех, кто выступает за присоединение к НАТО.
РЖ: Что Вы думаете о многочисленных организациях
соотечественников, существующих на Украине, с чем Вы связываете очень
низкую популярность партии «Русский блок» в Крыму? Это дискредитация
пророссийской идеологии или это отсутствие какой-то веры данной
организации? Будет ли русский язык признан вторым государственным?
А.У.: С одной стороны, низкая популярность организаций
соотечественников связана с тем, что дискриминация русского языка и
русской культуры - это в определенной мере выдумка самих этих
организаций и российских правительственных СМИ. Тогда как в России байки
о широкомасштабных преследованиях русского языка или русскоговорящих в
Украине легко воспринимаются, большинство украинских русофонов относятся
относительно лояльно к украинскому государству. С другой стороны, у
многих граждан Украины видимо есть понимание, что межнациональные
конфликты - это опасное поле, на котором нельзя играть. В Крыму, в
частности, украинцам, русским, татарам надо жить вместе, а ударение на
этнические разногласия опасно, так как может привести к печальным
последствиям для всех. Может быть, поэтому этноцентристские движения не
получают высокую поддержку.
РЖ: Можно ли говорить о российской «soft-power» на Украине и на постсоветском пространстве? Или влияние России сводится к «газовой дипломатии»?
А.У.: Действительно, Россия пару лет тому назад с некоторым
успехом начала переходить от преимущественного применения «hard power» к
параллельному употреблению «soft power». Особенно касательно критики
Запада и его организаций можно проследить определенные достижения. Так,
например, НАТО за последние годы в Украине стала – не в последнюю
очередь в результате информационных кампаний российских СМИ – довольно
непопулярным альянсом, хотя большинство стран-членов ЕС, куда Украина
стремится, являются и членами НАТО. Принципиальная проблема российских
властей, однако, в том, что альтернативные модели и идеологии, которые
Кремль предлагает постсоветским государствам (Таможенный Союз,
«суверенная демократия», ЕвраЗЕС и т.д.), в лучшем случае воспринимаются
с недопониманием, а в худшем с недоверием. В России многие думают, что
пиар может решить всё. Однако, если продукт, который предлагается, по
своей сути является сомнительным или же вовсе отсутствует, то и хорошая
реклама в конечном счете не поможет.
РЖ: Какие проекты распространения культурного влияния России, подобные Фонду «Русский мир», существуют сегодня в России?
А.У.: Есть целый ряд новых проектов, которые возникли в
последствие «оранжевой революций» – от молодёжных организаций, активных и
за пределами России («Наши», ЕСМ и т.д.), через такие заведения как
т.н. Институт демократии и сотрудничества, до таких медиа-проектов как
«Russia Today». Некоторые из этих проектов, ввиду их хорошего
финансирования, относительно успешны. Однако основная тенденция в
постсоветском пространстве остается тем не менее центробежной. Россия не
в состоянии самостоятельно предложить постсоветским странам
долгосрочную перспективу развития.
РЖ: Имеет ли Россия на данный момент какие-то культурные
формы, проекты, идеологемы, которые могли бы быть экспортированы на
постсоветское пространство, в частности на Украину, чтобы впоследствии
способствовать росту популярности и авторитета России?
А.У.: Не знаю насчет «культурных форм». Но есть, например, целая
плеяда российских мыслителей-западников, политиков-демократов и
публицистов-либералов, труды которых могли бы предоставить идейную
основу как для новой российской демократизации, так и для построения
новых отношений между Россией, с одной стороны, и Западом и Украиной, с
другой. Среди уже умерших таких деятелей, например, многие фигуры
русской эмиграции середины XX века, такие как Федор Степун или Георгий
Федотов.
РЖ: На ваш взгляд, есть ли в России перспективы у
этнонационализма? Этот вопрос обретает особую актуальность в контексте
появления так называемых новых европейских националистов, например,
партии «Истинных финнов». Кроме того, этнонационализм поставит крест на
усилиях России по распространению своего культурного влияния...
А.У.: На базовом уровне у всех националистических лагерей в
России присутствует русский этноцентризм, а иногда и биологический
расизм в отношении, например, разных азиатских или кавказских народов.
Однако проблема с русскоцентризмом в том, что он не только противоречит
идеи России как империи, но и губителен для сегодняшнего российского
государства. В последние годы в Западной Европе этноцентризм набирает
силу. В России же немного другая ситуация. Во-первых, Россия –
изначально многонациональная асимметричная (псевдо-)федерация. Есть ряд
национальностей, особенно на Кавказе, которые культурно далеки от
восточных славян, но которые являются коренными народами российского
государства. Во-вторых, если рассматривать Россию как центр некой новой
цивилизации или империи, то, конечно, нельзя пропагандировать эту идею с
позиции русского этноцентризма. Поэтому, несмотря на то, что русский
этноцентризм всегда будет присутствовать, например, в молодежной
культуре, он вряд ли станет государственной идеологией. Территория, а не
кровь, все-таки играет решающую роль.
РЖ: А как в этом контексте Вы оцениваете поездку лидеров
националистических организаций, Демушкина и Поткина, в Чечню? Это была
попытка вести диалог с национальными республиками об общем будущем или
попытка бравады, желание показать готовность взаимодействовать с
гипотетическим врагом?
А.У.: В этой поездке как раз проявилась ориентация на территорию и
некий отход от русского этноцентризма в смысле распространения влияния
русской культуры, православной церкви. Интересным аспектом было то, что
после этой поездки националисты восхищались политическим устройством
Чечни. То есть чисто русскоцентристское начало в России всегда будет
играть, скорее, не роль политической идеологии, а явления повседневной
культуры.
РЖ: Возможно ли появление в России такой фигуры, как Тягнибок
на Украине? Возможно ли появление в пространстве официальной публичной
политики России националистический идей, оценивая такую перспективу в
контексте грядущих парламентских и даже президентских выборов?
А.У.: В России пик восхождения разных националистических лидеров
пришелся на 90-е гг., когда появились фигуры вроде В. Жириновского, С.
Бабурина, Н. Лысенко. Дальнейшее проникновение националистических идей в
программы каких-то политических сил в преддверии выборов предсказать
трудно, поскольку электоральный процесс в России управляем – во всяком
случае, в гораздо большей степени чем, например, в Украине. Для того,
чтобы такая сила могла выйти в публичное пространство, в Кремле или в
Белом доме (на Москве) должны сначала принять решение о том, что такая сила нужна.
Но я думаю, что скорее всего, на это не решатся, так как это было бы
рискованно. Скорее всего, центральную роль на этом электоральном поле
будет играть Народный фронт В. Путина. Представить себе политическую
силу, официально играющую «справа» от Народного фронта (кроме ЛДПР), трудно.
Беседовала Раиса Бараш