Благость

Мой литературный дебют)))

                Лорд Джон вышел на балкон гостиной своего дома. Стояла теплая майская погода, солнце подходило к зениту и его светлость после плотного обеда в обществе судьи Скотта и полковника Стюарта пребывал в самом благодушном настроении. В правой руке лорд Джон Хаксли, граф Уотерфильд, капитан-лейтенант королевского флота в отставке, член Британского королевского общества, эсквайр, владевший обширными земельными угодьями в Глостершире и Сассексе, держал изящную подзорную трубу. Левая рука сжимала неизменную трость черного дерева с серебряным набалдашником, привезенную лордом с Барбадоса во времена его службы во флоте Его Величества.

– Джеймс! – привычно властно, но негромко кликнул мажордома лорд, – Что там сегодня? Задав этот вопрос, его сиятельство изящным жестом приставил трубу к правому глазу и с легкой ироничной полуулыбкой на устах осматривал дубовую рощу в трехстах ярдах от дома, высаженную еще его далеким предком, морским офицером, участником разгрома Великой армады, награжденным королевой Елизаветой дворянским титулом и дарованный этим прекрасным поместьем.

– Ваше сиятельство, – тут же откликнулся Джеймс, словно из-под земли выросший на балконе рядом с лордом и державшийся чуть позади его светлости ровно на той дистанции, которую требует соблюдать этикет меж дворянином и его слугой, – Ваше сиятельство, как вы велели, просителей принимаем с земель ваших. Пополудни начинаем.

 Капитан-лейтенант королевского флота в отставке аристократическим жестом сложил трубу, не глядя сунул ее мажордому и коротко ответствовал:

 – Через четверть часа начну прием.

Джеймс поклонился и неслышно удалился в приемную его светлости.

                Энтони Паркер, немолодой крестьянин, удостоенный чести с рождения обитать на землях рода Хаксли, вместе со своим сыном Патриком стояли в роскошной приемной графа Уотерфильда. Одетые в бедные, кое-как подлатанные платья, худые с впавшими щеками крестьяне не смели присесть на стоявшую здесь великолепную атласную софу, или одно из кресел из кожи африканской зебры, в изобилии имевшихся в немалых размеров приемной.

                Ровно в четверть второго огромные двери приемной, ведущие в кабинет лорда, распахнулись, из них вышел мажордом графа Джеймс Уотсон и безукоризненно вежливо, но с властными нотками в голосе объявил ожидающим Паркерам:

– Его светлость оказывают Энтони Паркеру, крестьянину, и его сыну Патрику честь быть принятыми лично. Его светлость считает возможным уделить вам, господа, десять минут своего драгоценного времени. Его светлость настоятельно просит вас не злоупотреблять его безграничным терпением и милостью. Прошу вас войти, господа.

                Член Британского королевского общества и эсквайр, граф Уотерфильд восседал во главе огромного стола из красного дерева, украшенного резьбой, изображавшей библейские сцены. Его лицо было, согласно требованиям моды той эпохи, бледным – почти белым – от пудры, локоны прекрасно завитого парика ниспадали на элегантный красный с золотом камзол, а холеные кисти рук, более всего выдававшие в сидящем за столом человеке аристократа, были почти скрыты тонким кружевом рукавов камзола. Правая рука лорда сжимала надушенный батистовый платок, который он всегда держал при себе во время приема низших сословий во избежание вдыхания чуждых носу аристократа крестьянских запахов. Ежемесячно на восходящую луну лорд принимал ванну и душился лучшими французскими и испанскими духами каждое утро и вечер перед молитвой, и было вполне естественным, что столь чистоплотный человек не желал вдыхать грубые испарения простолюдинов. Левой рукой граф изящным жестом регулярно отправлял в рот кусочки фруктов в шоколаде из большого серебряного блюда, стоявшего на столе перед ним.

Слева от входа в кабинете был возведен традиционный английский камин, оправленный превосходным белым итальянским мрамором, в котором, однако же, по случаю теплой погоды огонь теперь не горел. На упомянутом камине стояли прекрасные механические часы французских мастеров, подчеркивающие страсть хозяина кабинета к разного рода механизмам, а также лежали сочинения Аристотеля, Галилея, Ньютона, Коперника и самоновейшие работы по химической номенклатуре молодого француза по фамилии Лавуазье, что говорило о высокой образованности его светлости и страсти к познанию естественных наук.  За спиной графа на стене висел портрет тогдашнего короля Англии Его Величества Георга III.

Лорд Хаксли сделал приглашающий жест оробевшим крестьянам и, поднеся к носу надушенный платок, аристократически цедя слова и глядя сквозь вошедших, произнес:

– Господа, добрый день. Мне угодно было оказать вам честь, уделив просившим моего внимания немного времени. Я вас слушаю.

 – Ваше сиятельство, – Энтони Паркер за свою жизнь мало общался с высокородными особами и потому он поминутно сбивался в своей речи, – Ваше сиятельство, мы это… бедные крестьяне, сами изволите видеть. У нас, э-э-э…, – Паркер-старший запнулся, не зная как ему продолжить свою речь.

– Мой добрый друг, – мягко вымолвил его светлость, – Если вы не соблаговолите пояснить немедля какая нужда привела вас сюда, я прикажу слугам выпороть вас обоих на конюшне и выбросить вон.  

– Да, сэр, конечно, – сказал Энтони Паркер испуганно, – Дело в том, что вчера во время охоты вашей милости ваши, э-э-э… кони…

– Да не тяните же, – его светлость уже пылал праведным гневом, - Разумеется, там были мои кони, не пешком же нам с моими добрыми друзьями судьей Скоттом и французским посланником бароном де Вардом, в самом деле, травить зайца, – граф аристократично холодно улыбнулся уголками губ, сопроводив это изящным наклоном головы и отправил в рот кусочек персика в шоколаде.

– Так и есть, сэр, – крестьянин искательно улыбнулся и дал знак сыну также улыбаться удачной шутке графа, – Я немедленно все изложу. Ваши кони и кони господ э-э-э… запамятовал, простите, их имена, они… Они вытоптали все наши посевы, ваша милость... Нашу семью ждет голодная смерть, –  тихо добавил Энтони, глядя в пол и не смея поднять глаза на его светлость, осознавая всю низость и мелочность своих слов в этом прекрасном кабинете.

– Осмелюсь напомнить, что я ходил матросом на фрегате «Йорк» под вашим командованием, ваша светлость…, – негромко произнес старый крестьянин, не смея взглянуть на графа.

– Мой добрый друг, – быстро вымолвил его светлость, не дослушав исполненную унизительной унылости фразу Паркера до конца, – Я прекрасно вас помню. Однако что же вы хотите от меня, ведь это был промысел Божий, что ваши посевы были вытоптаны конями моими и моих друзей! Очевидно, вам стоит обратиться к пастору нашей церкви, пути Господни это как раз по его части, – лицо графа было в этот момент озарено переполнявшими его чувствами доброго христианина, он сознавал себя пастырем, наставляющим на путь истинный неграмотного крестьянина.

– Ступайте, мой милый друг и помните: жизнь такова, какой мы ее воспринимаем. Ищите хорошее во всех ее проявлениях, а за испытания, ниспосланные вам Господом нашим, благодарите Его и молитесь неустанно. Мне жизнь видится неизмеримо ярче, чем вам, мои добрые фермеры, и это оттого лишь, что я верую от чистого сердца и воспринимаю жизнь как благо. Желаю этого и вам, господа, – лорд Хаксли пружинисто поднялся со стула, давая понять, что прием окончен и небрежной аристократической походкой подошел к окну, украдкой смахивая платком слезу умиления от собственных слов.