18 сентября при загадочных обстоятельствах погиб поэт из Екатеринослава

18 сентября при загадочных обстоятельствах погиб поэт, которого «прочел с удовольствием» Сталин

«Дворянское отродье»

17 февраля 1907 года на Берестов-Богодуховском руднике (ныне это территория Макеевки) в семье польского шляхтича Яна Руто-Рутенко-Рутницкого случился скандал. Его младшая дочь Ольга Ивановна родила сына вне брака. Малыша отправили с глаз долой в Балту (в н.в. Одесская область — прим. ред.). Отцом мальчика оказался инженер дворянско-ромского происхождения Борис Михайлович Кедрин, муж старшей сестры роженицы, Людмилы Ивановны. Они и усыновили Митю — родной отец и родная тётя.

В своей автобиографии, написанной в 1943 году, перед отправкой на фронт, Кедрин пишет: «До 1913 года жил в городе Балта Подольской губернии…». Когда Мите было шесть лет, семья поселилась в Екатеринославе. Этот губернский город был особенным — очень промышленным и более чем на четверть еврейским.

После смерти в 1914 году отца, который работал счетоводом на Екатерининской железной дороге, Дмитрий остался на попечении матери Ольги Ивановны, работавшей делопроизводителем, тёти Людмилы Ивановны и бабушки Неонилы Яковлевны. «Три женщины в младенчестве качали колыбель мою», — писал много лет спустя поэт. До самой смерти биологической матери в 1920 году он считал её тётей Олей, а тётю Люсю — мамой. Людмила Ивановна всю жизнь прожила с семьёй приёмного сына.

Как отмечает дочь поэта, Светлана Дмитриевна, он был «чистокровным дворянином», несмотря на своё странное происхождение. Бабушка познакомила Митю с русской поэзией, с ней же он делился и своими первыми поэтическими опытами. В девять лет дворянский сын Дмитрий Кедрин был зачислен в екатеринославское коммерческое училище. Ровно тогда же и в той же губернии уроженец рабочего посёлка Каменский и сын металлурга Лёня Брежнев стал гимназистом. Сословное деление в России тех лет было уже номинальным.

А дальше были революция и гражданская война. Власти в Екатеринославе менялись часто, и все зверствовали.

«Красные, белые, зеленые… Семнадцать раз меняется власть (Кедрин как-то подсчитал). Спектр ненависти: гайдамаки убивают рабочих, чекисты расстреливают буржуев, деникинцы грабят всех подряд, по окрестным селам гуляют атаманы и атаманши: Маруська, Сова, Тютюнник… И, конечно, батька Махно, великий изобретатель тачанки.

Только в 1919 году кровавая круговерть притихает — в Екатеринослав входит Первая Конная. Клим Ворошилов обещает навести в городе порядок. Красные бойцы гоняются за бандитами, горожане тянутся на субботники, и восстанавливается хоть какой-то образ жизни. После всего этого Советская власть естественно ассоциируется у двенадцатилетнего парубка с концом хаоса и началом трудоустройства», — писал литературовед Лев Аннинский.

Сам же Кедрин писал так:
Воспоминанья детства!
Это было
В том городе семнадцати властей,
Который поднимал семнадцать раз
Свои дома из пепла и развалин,
Чтобы назавтра снова их найти
В развалинах и пепле…

Судимый лишенец

Коммерческое училище Митя не закончил по уважительной причине: большевики переделали его в трудовую школу, и он продолжал учиться в том же здании и во многом у тех же учителей.

«Одно отличие сразу выделяет его из общего строя этой молодой смены: он не пеняет судьбе, что та обошла его Гражданской войной. Она не обошла. И трупов на улицах он навидался. И на вокзальных путях, прячась от пуль под вагонами, собирал куски шлака, чтобы было чем протопить печку. И соль выменивал на еду в деревне, чтобы не опухнуть с голоду… Странно, что не убивают. Нормально — это когда гибель висит в воздухе», — так описывает его мироощущение тех лет Лев Аннинский.

Много читал, но бессистемно. В советской школе историю как таковую тогда не изучали, был курс обществоведения, который читали по трудам историка-большевика Михаила Покровского. Классы и массы перемешивались и полностью затуманивали хронологию. Любое событие оценивалось только с точки зрения борьбы между угнетателями и угнетёнными. В голове у учащихся кипела такая каша, в которой только рёбрышки классового подхода напоминали о мясе, то есть о том, что когда-то и где-то там происходило между эксплуататорами и несознательными народными массами.

При этом директор местного музея Дмитрий Эварницкий (поменявший в 1917 году фамилию на Яворницкий), тот самый, который вместе с генералом Драгомировым позировал Репину для его «Запорожцев», пробуждает в нём интерес к прошлому. Потом это варево аукнется в поэтическом творчестве Кедрина, но об этом ниже.

А пока Мите, как представителю свергнутых эксплуататорских классов, отказано в приёме в Комсомол, но милостиво разрешено участвовать в работе литстудии «Молодая кузница» при губкоме ЛКСМУ, где на первых ролях были ребята постарше — Миша Эпштейн и Мотл Шейнкман, известные уже тогда как Михаил Голодный и Михаил Светлов.

В 1922 году Кедрин поступает в железнодорожный техникум и учится там два года. Разумеется, как и полагалось лишенцу, никуда не уехавшему и не потерявшему документы, никакого высшего образования Митя не получил.

С 1924 года Кедрин устроился на работу в редакцию губернской газеты «Грядущая смена». С этого момента стихи Кедрина регулярно печатают не только местные, но также харьковские и московские газеты. «Дорога, как небо, безбрежная, к коммунизму зовет». И в том же духе: «Красный флаг в синеве над райкомом». «Дней грядущих пурпурный закат». «Кровь Марата». «Голубой стратостат».

В одной из первых рецензий на его творчество говорилось: «Печать тщательной отделки, металлического блеска легла на стихи Дмитрия Кедрина. Начав с примитивных стихов о комсомольской любви, о динамо и пр., он за короткий срок достиг больших результатов».

Были ли они знакомы с Лёней Брежневым?

Наверняка были. По словам помощников генсека, дорогой Леонид Ильич вспоминал Кедрина и говорил, что они любили стихи Мережковского и Есенина. Да и произведения Кедрина «пятизвёздный» мог читать наизусть даже в последние годы жизни.

Знакомство произошло тогда, когда сверстники Митя и Лёня ходили на поэтические вечера в Екатеринославе, ставшем как раз тогда Днепропетровском. Они не пропустили, например, ни одного вечера Маяковского.

И в будущем это знакомство подтверждалось тем, что десятиклассники позднебрежневского времени изучали в рамках внеклассного чтения попавшую в хрестоматии поэму «Зодчие». Разумеется, составители не столько хотели приучить советских школьников к хорошей поэзии, сколько порадовать дорогого Леонида Ильича, чьи внуки обязательно сообщат дедушке, что им задали по литературе. И ему наверняка будет приятно.

В 1926 году Кедрин впервые едет в Москву, встречается там со своими друзьями Светловым и Голодным, но вскоре возвращается домой к тётке. По возвращении в Днепропетровск он встречает приехавшую из Желтых Вод Люду Хоренко, но только спустя четыре года женится на ней.

«Среднего роста, тонкий и изящный, в белой косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком, с волнистыми тёмно-каштановыми волосами, спадающими на высокий лоб, в пенсне, из-за стёкол которого глядели большие задумчивые глаза, с чуть глуховатым низким голосом, сдержанный и скромный, — таким увидела 19-летнего поэта при первой романтической встрече Людмила Ивановна. — У Дмитрия приковывали к себе взгляд пальцы на руках: они были длинные, тонкие и подчас, казалось, жили своей особенной жизнью».

В чём же причина того, что им пришлось так долго ждать?

Отнюдь не в том, что тётке Людмиле Ивановне сильно не понравилась её полная тёзка. Обе Людмилы Ивановны Кедрины прожили под одной крышей много лет — и до, и после гибели их любимого Мити.

К 1931 году, когда Дмитрий и обе Людмилы Ивановны переехали из Днепропетровска в Москву, он успел не только стать лишенцем со всеми вытекающими, но и судимым.

Всё дело в том, что Кедрин попал за решетку на пятнадцать месяцев «за недонесение известного контрреволюционного факта». Факт этот состоял в том, что у его приятеля отец был деникинским генералом, а Митя, зная об этом, в органы на него не настучал. И в будущем он отказывался быть сексотом.

«Не в культе дело, дело в роке.
Пусть времена теперь не те —
Есть соучастники в пороке,
Как были братья во Христе», — так он оценивал эту ситуацию в 1944 году.

Переезд в столицу от внимания со стороны органов не спас. «С 1938 года к Кедрину ходит соседский мальчик, ставший понемногу любимцем семьи. В 1941 году, уходя на фронт, этот повзрослевший мальчик со слезами признается Кедрину, что все эти годы по комсомольскому заданию он информировал органы о его настроениях и высказываниях, стараясь говорить о нем «там» только хорошее.

Мальчик — из поколения смертников.

В 1941 году Кедрин попадает в проскрипцию противоположного лагеря: списки на уничтожение составляет затаившийся и ожидающий немцев сосед. Узнав об этом, Кедрин пишет: «Свою судьбу ты знаешь наперед: упустят немцы — выдадут соседи».

Немцы побеждены. Сосед разоблачен и казнен. Жизнь продолжается?», — рассказывает Лев Аннинский.

А потом, как вспоминала его дочь Кедрина Светлана Дмитриевна, «незадолго до смерти к нему явился близкий друг по Днепропетровску, ставший в эти годы большим человеком в Союзе писателей и немало помогавший нашей семье, и предложил папе доносить на своих товарищей: «Там знают, что все считают тебя порядочным человеком и надеются, что ты им поможешь…». Отец спустил приятеля с крыльца, а тот, встав и отряхнув брюки, с угрозой в голосе произнёс: «Ты ещё об этом пожалеешь»».

«Давай проживём, как подпольные мыши»

Но вернёмся в 1930-е. В столице Кедрин сперва литературный сотрудник многотиражки Мытищинского вагонного завода, а затем — более десяти лет — литературный консультант в издательстве «Молодая гвардия».

Он вёл с авторами обширную переписку, детально и терпеливо разбирал их подчас очень слабые рукописи. И ему приходилось долго объяснять, почему их стихи годятся или не годятся к публикации. За месяц он должен был изучить около двухсот рукописей. Одновременно он работал внешним редактором Гослитиздата.

У него родились дети — сначала ныне здравствующая дочь Светлана, а потом сын Олег, умерший семилетним вскоре после гибели отца.

Казалось бы, такая скучная и незаметная биография, увенчавшаяся в 1940 году тонким сборником «Свидетели: Книга стихов», а следующая книга была рассыпана просто потому, что началась война и не время. Но в отличие от тех поэтов, которые были ровесниками его сына и младше, он регулярно печатался в газетах и толстых журналах. И у него были очень серьёзные читатели.

А появились они не только благодаря тому, что Светлов и Голодный популяризировали своего приятеля, а Эдуард Багрицкий заявил, что «Кедрин — один из талантливейших провинциальных поэтов». «Талантливый неудачник», — это отзыв злобной литературной тётки Веры Инбер. Ответ Кедрина, записанный женой, таков: «Если есть талант, это уже удача».

Сигнальный экземпляр журнала «Красная новь» со стихотворением Кедрина "Кукла" попало на глаза к Максиму Горькому. Тот прочитал его вслух товарищу Сталину и другим руководителям партии и правительства. По щекам стареющего «буревестника революции» текли слёзы, когда он знакомил вождей с судьбой девочки из социальных низов. 

И уж совсем не мог сдержаться великий писатель, когда читал такое:

Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе,
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь, —
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич?

Перед публикацией редакция журнала «Красная новь» получает следующую резолюцию на сигнальном экземпляре: «Прочел с удовольствием. Сталин» — и пускает в печать.

В конце 1934-го вместе с новорожденной дочерью Светланой Кедрины переехали в пригород Черкизово (по Ярославской железной дороге), где у поэта впервые появился свой кабинет, пусть совсем небольшой, но место для вдохновения и творчества. Вот так и добирался он с полным бумаг рюкзаком до литконсультации сначала на пригородном поезде, а потом на электричке.

А дальше Кедрин углубляется в историю. Как может, с учетом всего того багажа, который заронили ему учебник Покровского и общение с Эварницким.

Путаясь в хронологии и деталях, пытаясь совместить классовую теорию и личные ощущения, он пишет поэмы "Зодчие" и "Пирамида", а также стихотворения на историческую тему. Смешение разных времён и несовместимых деталей у него часто напоминает читанные Митей в подростковом возрасте романы «Затерянный мир» Конан Дойла и «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна, где бок о бок трутся цивилизованные люди, питекантропы и динозавры. Но зато как написано!

И среди всей этой мешанины звучит:

Все звери спят.
Все птицы спят,
Одни дьяки
Людей казнят.

И это тоже опубликовали при жизни поэта. Это потом под впечатлением от «Зодчих» Андрей Вознесенский напишет поэму «Мастера», а Андрей Тарковский захочет снять фильм «Андрей Рублёв».

Когда началась война, Кедрин просится на фронт, но ему отказывают — близорукость минус 17. Враг подходит к Москве. В эвакуация семья не едет. Он пишет:

Да, страна наша не была раем:
Нас к земле прибивало дождем.
Но когда мы ее потеряем,
Мы милей ничего не найдем!

Лишь в 1943 году Кедрин попадает на фронт — в 6-ю воздушную армию, в редакции газеты «Сокол Родины». Там он и получает медаль «За боевые заслуги». С фронта он возвращается невредимым.

«Я на год старше Пушкина. Я… на год»

Еще в 1944 году с фронта поэт писал жене: «Мне скоро 40, жизнь сгорела бездарно. Друзей у меня нет, читателей я не вижу, и всему виной ремесло, которое выбрал я, точнее, которое выбрало меня».

Вернувшись в мирную жизнь, Кедрин впадает в депрессию и пишет:

Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.
Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё стремящийся потерять.

А в записной книжке можно найти такие слова: «Писать не для кого и незачем», «На тигра еще можно кое-как сесть, а слезть с тигра — невозможно», «Я на год старше Пушкина. Я… на год».

Сразу после войны, летом 1945 года, вместе с группой литераторов Кедрин ездил в творческую командировку в Молдавию. По дороге домой сосед по купе нечаянно разбил кувшин с медом, который поэт вез детям. Это было истолковано очевидцами как мистический знак скорой беды.

15 сентября на платформе Ярославского вокзала неизвестные едва не столкнули Кедрина под поезд, и лишь вмешательство прохожих в последний момент спасло ему жизнь. Вернувшись домой, поэт в мрачном предчувствии сказал жене: «Это похоже на преследование». Жить ему оставалось три дня…

18 сентября поэт, как обычно, отправлялся в Москву — за гонораром. Обратно он вовремя не вернулся.

«Митя глядел в книжку. Не знаю, читал ли он её или думал. И я подумала: неужели этот человек — мой муж? Неужели он так нежен и ласков со мною, неужели его губы целуют меня?.. И я подошла к нему. «Что, милая?» — спросил Митя и поцеловал мою руку. Я прижалась к нему, постояла и отошла. Через несколько минут Митя ушёл из дома на поезд в Москву…

Я проводила его до дверей, Митя поцеловал мои руки, в голову. И вышел… в вечность от меня, от жизни. Больше я Митю не видела. Через четыре дня я увидела его фотографию, последнюю и такую страшную. Митя был мёртв. Какой ужас был в его глазах! Ах, эти глаза! Они сейчас всё мне мерещатся» — вспоминала его вдова Людмила Ивановна.

Спустя четыре дня изуродованное тело Дмитрия Кедрина находят на свалке около железнодорожных путей у станции «Вешняки». Милицией гибель поэта привычно списана на случайную встречу с хулиганами, которые сбросили его из вагона.

«Одно обстоятельство мешает поверить в эту версию до конца: тело найдено не на Ярославской дороге, по которой Кедрин ездил к себе домой, а на Казанской. Чтобы случайные хулиганы заставили человека перейти с вокзала на вокзал?.. Или везли бы труп ради конспирации?» — замечает Лев Аннинский.

Многие исследователи считают, что убийство — дело рук «компетентных органов». Но ни та, ни другая версия так и не изучены до конца.

Дмитрий Кедрин покоится на Введенском кладбище в Москве. Рядом лежат сын, тётя и пережившая на 42 года жена. Его стихи издаются, их любят читать с эстрады по сей день актёры разных поколений.

Украина.Ру