Харьков Ивана Бунина

150 лет исполнилось нобелевскому лауреату по литературе Ивану Алексеевичу Бунину.

150 лет исполнилось нобелевскому лауреату по литературе Ивану Алексеевичу Бунину. В 1889 году он жил в Харькове по адресу: ул. Скрипницкая (ныне — пер. Воробьёва), 12. Но на нём нет мемориальной доски. Памятник великому писателю есть на ул. Максимилиановской (бывшая Ольминского).

Брат Юлий и его окружение

Что же представлял собой 18-летний Ваня, приехавший пожить в Харьков к старшему на тринадцать лет брату Юлию Алексеевичу? Тремя годами ранее он бросил обучение в елецкой гимназии. Уехав на каникулы к родителям, перебравшимся в своё имение Озёрки (ныне — Липецкая обл.), он решил не возвращаться в Елец. В начале весны педсовет исключил Бунина из гимназии за неявку «из рождественского отпуска». Там он и прожил три года. Его домашним учителем стал Юлий, сосланный в Озёрки под надзор полиции. Старший брат, поняв, что математика вызывает у младшего полное отторжение, сосредоточил свои преподавательские усилия на гуманитарных дисциплинах. Он же надоумил Ваню направить в редакцию журнала «Родина» два стихотворения — «Над могилой С. Я. Надсона» и «Деревенский нищий».

Юлий и Иван Бунины

Когда надзор закончился, Юлий Алексеевич переехал в Харьков, вернее, вернулся в город, где он окончил университет. И там же активно участвовал в народническом движении. Народоволец А. Н. Макаревский вспоминал: «Во главе народнической организации стоял кандидат прав Московского университета Юлий Алексеевич Бунин, весьма образованный, хороший оратор и особенно блестящий полемист…». Таким образом, мы видим, что юрист, начинавший учёбу в Москве, получил диплом математика в Харькове.
«Брату и в гимназии, и в университете пророчили блестящую научную будущность. Но до науки ли было ему тогда! Он, видите ли, должен был «всецело отказаться от личной жизни, всего себя посвятить страждущему народу». Он был добрый, благородный, живой, сердечный юноша, и все-таки тут он просто врал себе или, вернее, старался жить — да и жил — выдуманными чувствами, как жили тысячи прочих. Чем вообще созданы были «хождения в народ» дворянских детей, их восстание на самих себя, их сборища, споры, подполья, кровавые слова и действия? В сущности, дети были плоть от плоти, кость от кости своих отцов, тоже всячески прожигавших свою жизнь», — писал впоследствии Иван Бунин о старшем брате.
В подпольной типографии под псевдонимом «Алексеев» Юлий Алексеевич Бунин напечатал свои работы «Проект организации народной партии» и «Программа действий кружка рабочих-народников». Он выезжал в Петербург для переговоров о согласовании революционной деятельности с петербургскими кружками. После разгрома харьковской типографии в 1884 году Юлию пришлось перейти на нелегальное положение, а в сентябре того же года он был арестован в Елецком уезде и препровожден сначала в елецкую, а затем в харьковскую тюрьму. Пробыв за решеткой около года, Юлий Бунин по решению суда был выслан на три года под надзор полиции в отцовское имение в село Озёрки Елецкого уезда, где прожил до осени 1888 года.
После окончания ссылки Юлий Алексеевич снова отправился в Харьков, где его ждали друзья по революционному подполью. Работал он в статистическом комитете губернского земства и снимал жильё у портного Михеля Лейбовича Хацкеля.

Об этом периоде его жизни И. А. Бунин сообщал: «Брат Юлий переселился в Харьков. Весной 1889 года отправился и я туда и попал в кружки самых завзятых «радикалов», как выражались тогда…»

Харьковские воспоминания нобелевского лауреата

До приезда в Харьков Ваня еще не видел таких больших городов. Конечно, он читал о мире за границами Орловской губернии, который ему виделся так: «Был молодой Вильгельм Второй, был какой-то генерал Буланже, был Александр Третий, грузный хозяин необъятной России… И была в эти легендарные времена, в этой навсегда погибшей России весна, и был кто-то, с темным румянцем на щеках, с синими яркими глазами, зачем-то мучивший себя английским языком, день и ночь таивший в себе тоску о своем будущем, где, казалось, ожидала его вся прелесть и радость мира».
В романе «Жизнь Арсеньева» он вспоминает: «В Харькове я сразу попал в совершенно новый для меня мир. В числе моих особенностей всегда была повышенная восприимчивость к свету и воздуху, к малейшему их различию. И вот первое, что поразило меня в Харькове: мягкость воздуха и то, что света в нем было больше, чем у нас. Я вышел из вокзала, сел в извозчичьи сани, — извозчики, оказалось, ездили тут парой, с глухарями-бубенчиками и разговаривали друг с другом на вы, — оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всем что-то не совсем наше, более мягкое и светлое, даже как будто весеннее. И здесь было снежно и бело, но белизна была какая-то иная, приятно слепящая. Солнца не было, но света было много, больше, во всяком случае, чем полагалось для декабря, и его теплое присутствие за облаками обещало что-то очень хорошее. И все было мягче в этом свете и воздухе: запах каменного угля из-за вокзала, лица и говор извозчиков, громыханье на парных лошадях бубенчиков, ласковое зазыванье баб, продававших на площади перед вокзалом бублики и семечки, серый хлеб и сало. А за площадью стоял ряд высочайших тополей, голых, но тоже необыкновенно южных, малорусских. А в городе на улицах таяло…»