Агорафобия как частный случай клаустрофилии

Агора - рыночная площадь в древнегреческих полисах, являвшаяся местом общегражданских собраний. Но у нас агорафобия - это не просто боязнь людных пространств. Это нечто большее...

Вы когда-нибудь летали на дельтаплане? Представьте себе яркий, светлый день. Хорошая погода, вы подходите к обрыву — впереди огромная даль, Земля стекает за горизонт и над всем этим царит Солнце. Вы — на вершине Мира, под вами вся планета, а на лице — ветер. Карты, на которых изображают Землю, распятую на континенты, все врут! Ведь глядя на них и определяя свое положение, вы видите страны выше и ниже вас, справа и слева. Вы точка на плоскости, окруженная со всех сторон. Стоя над обрывом, вы очень ясно понимаете, что это не так, что Вершина Мира у вас под ногами, что вы на макушке глобуса, а все моря, океаны и континеты — под вашими ногами. Вы можете разогнаться — и скользить по склону ветра, впитывая всю громадность и чудесность этого мира, который плавно покачивается вокруг вас, куда-то проваливается и выныривает, снова и снова распахивая свой простор.

Или вспомните детские полеты во сне, когда достаточно было оттолкнуться или взмахнуть руками — и вы взлетали выше деревьев и домов, и были свободны среди океана своей фантазии. Вы не боялись упасть и разбиться, вы полностью владели этим миром грез и собой в этом мире. Стоя над обрывом, вы испытываете страх и восторг одновременно. Вы понимаете, насколько вы свободны, вольны распорядиться своей жизнью и смертью. Достаточно сделать шаг в эту воздушную пустоту — и впереди вас ждет неминуемая смерть. И никто, НИКТО не властен вам помешать этот шаг сделать. Вообще нет никакого «контролера» ни над вами, ни внутри вас, никто ничего за вас не решает. Даже то, жить вам или погибнуть — на все будет только ваша воля. И понимание этой предельной свободы пугает даже больше, чем высота и огромность пространства.

Если перейти из мира физического в пространство человеческих отношений, то мы будем наблюдать ту же картину — понимание полной свободы по отношению к ближним и страх перед этой свободой. Каждый в глубине души отдает себе отчет, что ни десять заповедей, ни законы и полиция, ни любовь и ненависть определяют то, как мы поступим с окружающими. В конечном счете — это только наш произвольный выбор. И никто нас не накажет и не похвалит за то добро и зло, которое мы сотворим из самих себя. И только очень немногие догадываются, что нет не только предопределенности, но странным образом нет и полного релятивизма в этике и поведении. Да, ты можешь наплевать на всех, но только наплевав на себя. Ты можешь ограничить свободу другого, только разгромив свою, даже если найдешь этому оправдания. Твоя личность будет таять, как шагреневая кожа по мере того, как ты будешь давить окружающих во имя любых целей. И это не жесткий детерминизм, но и не тотальная относительность. Все возможно, но не все полезно.

А большинство... А большинство стремиться изо всех сил избавиться от тех перспектив, от того вольного полета души, который делает возможным осознание своей полной свободы. Они бросаются возводить вокруг себя стены Законов, Идентичностей, Высших Ценностей — лишь бы оказаться в замкнутом пространстве, где нет соблазна ни падения, ни полета. Где все решают не они, где есть определенность и стабильность. Как на кладбище. Вот только этот лабиринт они возводят из самих себя, потому что больше его сделать не из чего. Но они вновь и вновь, с иррациональным упорством запрещают себе и окружающим даже мысль о том, что полет — это естественное состояние человека.Бессознательный страх гонит их забиться в норы регулирования, разрешений, обязательств, национализма и обрядоверия — прочь от себя, дальше, глубже в темноту и покойную земляную сырость.

Как люди страдающие агорафобией бояться открытого пространства, так «государственники» бояться рынка и свободного взаимодействия людей. Они могут быть хоть нобелевскими лауреатами от экономики, но страх открытого пространства возможностей не имеет отношения к уму. И все их высоко ученые доказательства полезности институционального насилия — не более как плацебо, позволяющее унять сердцебиение и холодный пот, прошибающий от одного только взгляда на мир не из ямы, а с высоты. Почему клубом парашютистов руководят люди с агорафобией? Почему половцам выдают лицензии люди с водобоязнью? Почему рынок, как механизм свободного обмена цепко держат в лапах люди, панически боящиеся принимать самостоятельные решения? Только ли из желания брать взятки и получать удовольствие от господства над другими? Или причины ползучего социализма, как частного случая клаустрофилии, лежат глубже?

Они не дают вам взлететь, потому что бояться себя в состоянии полета. Бояться иррационально, до истерики, до обморока. Бояться даже в ущерб себе, ведь они тонут вместе с титаником экономики, но в свободное плавание не отпускают никого, даже себя! Лучше умереть от голода и страха всем скопом, в темноте и вони тесных подземелий, чем вырваться к свету, свободе и одиночеству! Их идеал — не быть «как птицы небесные», а уподобиться безмозглым, безличным, но организованным муравьям, копошащимся миллионы лет во мраке своих ходов и бесконечно воспроизводящих одну и ту же проверенную и надежную программу. Так спокойнее. Так уютнее. Так должны жить все!Потому, что даже один беглец в свободу — разрушает самим фактом своего полета миф о неизбежности цепей, которыми клаустрофилы приковали себя к своему страху.