Глядя прямо в глаза/ Скорпионы... (проза))

Он лежал, безразлично уставившись в стену взглядом. Порой доносились обнадеживающие коментарии врачей и сочуствующие вздохи соседей по палате. Однако и фальшь первых и любопытство вторых совершенно не трогало. Он умирал - в этом не было сомнений. И нельзя сказать чтобы это сильно беспокоило... Мавр сделал дело - должен умереть. Он не мог выразить словами - каким делом было определенно то-то или то-то. Для него сам факт существования в этом сложном мире и был тем самым делом мавра.

Бабушки с соседней палаты, периодически заглядывавшие через полуоткрытую дверь, порой причитали, - "Господи, дык какой же молодой!" Но и в этом была доля неискренности, ибо за долгие месяцы, проведенные в отделении, они так привыкли смотреть смерти в глаза, что наверняка, в свое время, так и не успеют определить ее - вполне конкретную старуху с косой, что придет по их собственное одряхлевшее тело. Сегодня случайное соболезнование срывалось вопреки тому обычному завистливому взгляду, которым в их обществе было принято провожать молоденьких медсестер в обществе временных ухажеров из больных, - "им еще все мо-о-ожно!"

Раз, в момент какого-то откровения, сосед по койке спросил, отпрашиваясь домой, - "Может, тебе чего-то принести?" - "Кассету." - "Кассету? Какую кассету?" - "Скорпионз." - "Это что такое?" - "Музыка такая..." - "Ты что, у тебя же головные боли, ты же на морфие..." - он споткнулся на полуслове и смущенно кашлянул... Вдруг взгляды встретились, и сосед ошеломленно сказал - "Я спрошу у сына".

Так в палате появился плеер. Но ненадолго. Врач, проводя очередной обход, устроил серьезный разгоняй медперсоналу и больным всей палаты... Плеер исчез. Но внутри воспаленного, изувеченного неизлечимой опухолью мозга, продолжал играть "Скорпионз". Он не знал английского, и раньше слышал эту музыку эпизодически - под пиво в редких самоходах или в каптерке. Да еще...

Когда-то, в той - другой жизни, ребята просто собирались вместе, и шли "в город", в центр, чтобы "ставить на место этих сраных металлюг." 
Однажды... В парке, среди патлатых однолеток, сидела девчушка в коже и клепках. Она, глядя прямо в глаза, спросила, - "Ты слышал когда-нибудь Скорпионз?" - "Еще чего не хватало - херню всякую слушать." - "А ты послушай хоть раз, чтобы понять - за что бьешь, чтобы не быть тупым." - она сказала это с такиой убежденностью в голосе... Кровь ударила в голову, и он сам не заметил, как растрощенная доска от ограды местной дискотеки с силой врезалась в висок, застряв в нем гвоздем-соткой. Он и сейчас помнил эти замершие глаза - без страха и упрека... глаза, констатировавшие факт - тупой. И шепчущий искаженный звук из посыпавшегося наушника... Потом была бешенная драка, ему расквасили цепью нос, выбили несколько зубов, сломали руку и пару ребер. На очную ставку менты его и еще нескольких ребят забирали из травматологии... Металлюги не опознали убийцу...

"Скоро мы встретимся" - подумал он про ту девчушку. Подумал без страха, потому что смерть равняет всех, и самое главное, что он понял - она умерла в тот день именно для него. Что там - Бог, Сатана, Небытие? Ему было все равно... Задолго до болезни он научился смотреть в глаза прямо. Он знал - это благодаря той девчушке из парка. Как ее звали? Когда раз в два дня в больницу приходили опера - мозг был поражен ужасом и не запомнил ее имени, хотя слышал много раз. Потом он долго жалел об этом. Сейчас было уже все равно... Та девчушка, и все. Та - отличная от тысяч ее сверстниц... Смотревшая прямо в глаза...

Когда страх наказания прошел, он много раз слышал ее слова, смотрел в ее глаза, а потом, задыхаясь, вскидывался в постели и долго курил на балконе - одну за другой. Все закончилось тогда, когда он понял эти слова и этот взгляд. Просто однажды утром, после очередных кошмаров, он встал, и впервые вышел в жизнь,... прямо глядя в глаза.

Потом, проходя мимо точки со стопками кассет и замученной хриплой двести двеннадцатой Весной на переносном столике около местной рыгаловки, он спонтанно (хотя потом понял, что это был шаг, к которому готовился долго) спросил, - "Скорпионз"... Парень долго выковыривал из кипы блатняка кассету за кассетой, и, наконец, протянул очередную ему. "Скорпионз, Голден Балладс" - прочитал он на подкассетнике. Положил в карман и пошел домой. И ту неделю, прошедшую от покупки кассеты до проводов, и уже позже - в армии, каждый раз, услышав Скорпионз, он видел ее глаза. Но ему уже не было страшно... Он хотел смотреть в них. Смотреть и смотреть... Вечно...

Когда поставили диагноз, он принял спокойно, как должное... Он давно знал, чем больше разговоров о надежде, тем меньше ее осталось. Он просто почувствовал - это пришла она... Пришла за ним... Не как враг, а как товарищ в нелегком пути... Не следовало пытаться найти тут логику и обвинять что-либо или кого-либо в несправедливости... Он просто был обязан как она - без страха и упрека. И он принял.

Когда накатывалась боль, он смотрел в ее глаза и слышал Скорпионз... И боль уставала его мучать и уходила туда, в глубину неведомой опухоли, уходила, чтобы собраться с силами, и через время выплеснуть еще более сильные ощущения. Но вновь она смотрела ему в глаза, и вновь боль оставалась бессильна. Однажды, когда боль пришла в очередной раз - он понял: это прощание. Не жаль было прощаться, хотя он и не спешил... Просто хотел чувствовать эту жизнь, ее крохотные остатки... И когда он вычувствовал ее всю, боль тихо и как-то неожиданно ушла... насовсем...

На больничной койке лежал человек, который выглядел намного старше, чем было предписано цыферками в медицинской карточке. Он не успел прочитать "Воскресенье" Толстого, "Ромео и Джульетту" Шекспира и много другого. На губах его замер намек улыбки, а глаза смотрели прямо... Прямо в ее глаза...