ночной мяурш

еще с вечера, как ни тщательно драпировал окна ролетными шторами, цвета осеннего кленового листа, Гайдамака заметил этот общий неуют от оконного проема

еще с вечера, как ни тщательно драпировал окна ролетными шторами цвета осеннего кленового листа, Гайдамака заметил этот общий неуют от оконного проема, дыромаху в комнатном покое три на два, которая вот уже полтора года угловато шевелилась финишными боками, диковато озиралась то на уличные недалекие тупики, то в еще более близкие и от того страшные обрубки комнатных стен.

Ночью он проснулся от того, что вся оконная рама, медленно заваливалась на улицу, звук от этого был плавный, механический, для уточнения - гидравлический, что подействовало на Гайдамаку быстро и успокоительно, как иньекция, а с улицы вслед за ночным холодом залетал звук сотен шагов, вначале вымеренных, затем сбивчивых и хаотичных. Послышались первые возгласы: - сказал - А, говори - Б! , мы за АБВГДейку!, ЕПРСТ!

В это время стеклопакет уже опустился на такой уровень, что Гайдамака мог обозревать в полном обьеме все, что происходило за пределами второго этажа, причем не вылезая при этом из-под одеяла. Прямо за его окном по воздусям маршировала толпа брадатой молодежи со скрещенными впереди себя руками наподобии ножниц, у некоторых были отличительные головные повязки белого цвета с красным кругом и силуэтом мухи.

Голова колонны с палками, картинами, факелами скоро вошла прямо в спальню. Расставила реликвии, затеплила огни, запела охранительный гимн. И все как один крикнули: - Бритым - не бывать! Бритым - не бывать! Бритым - не бывать!

Те кто уже крикнул скрестили перед собой руки ножничками, и стали по пятеро выходить из комнаты в в ночной холод. Гайдамака с нетерпением выглядывал в оконный провал, надеясь хвост процесии вот вот истончится и шаркнет пустотой. Но румянолицые бородачи с тайным блеском в глазах все прибывали и прибывали.  

У факелов и картин в комнате стояли очевидно старшие. Их лица в отсветах огней наливались неземной суровостью и безкомпромисностью. Рукава их кителей земляного цвета , были обвиты золотыми атласными лентами. Воротники были отлиты из бронзы. В какой-то момент прояснения один из близстоящих к Гайдамаке старших обернулся и продекламировал: - А ты записался в брадоходы?!

Все из проясняющихся бородачей умолкли и повернулись в сторону Гайдамакиной кровати. Бедный лежалец подтянул одеяло под самый нос, и попытался вспомнить начало восьмидесятых годов. 

Топ-топ-топ. ма-у, А-а-у, М-а-у. Раздалось с лестицы, потом из коридора, и стремительно сквозь сон занеслось в комнату Гайдамаки. Старшину, факелы, бороды вмиг всосал неведомый Морфеев слуга. Дряп-дряп-дряп, мау.

Гайдамака включил бра, посмотрел на спокойную драпировку окна, на ждущего кота, потом на часы. Сегодня кот разбудил его на час раньше обычного, но он был благодарен ему за прекращение этого ночного кошмарша и попытки обратить его в невесомого брадохода.