Утраченная радость

Чтение книг двух писательниц Рубиной и Улицкой привело меня в последнее время к печальным мыслям. Нет, нет, это прекрасно написано, сюжет динамичен, характеры глубоки, наблюдения точны, мысли благород

Чтение книг двух лучших наших писательниц Рубиной и Улицкой привело меня в последнее время к печальным мыслям. Нет, нет, это прекрасно написано, сюжет динамичен, характеры глубоки, наблюдения точны, мысли благородны. Но на весь роман Рубиной «Почерк Леонардо» есть один-единственный абзац, где герои радуются. А в прекрасных романах Улицкой я не припомню даже и одного такого абзаца.

В порядке искусствоведческой ереси позвольте мне заметить, что в русской литературе всегда было две, как бы это сказать, когорты писателей. Одна, условно говоря, пушкинская, другая, условно говоря, достоевская. Писатели достоевской когорты нормальным состоянием человека почитают несчастье, неблагополучие, болезнь, беду. Их герои несчастливы изначально: Раскольников нищ и живет в пенале, князь Мышкин болен неизлечимой болезнью. Радость, если и появляется в их жизни, то лишь отдаленным всполохом. Поступки, которые они совершают, к радости не ведут и на радость не направлены. Они только усугубляют несчастье.

В пушкинской когорте — другое дело. Там «пробка в потолок», там балет, девичьи ножки и идиллическая деревня. У относящегося к той же когорте Толстого в «Войне и мире» огромная и совершенно счастливая сцена дня рождения Наташи (не говорю уж про первый бал), а в «Анне Карениной» как же счастливо Левин катается на коньках (не говорю уж про трепетно счастливую сцену объяснения Левина и Кити). У Набокова, который пушкинскую когорту, кажется, замыкает, Годунов-Чердынцев в «Даре» нищ, конечно, но был упоительно счастлив в детстве и будет еще упоительно счастлив со своей Зиной.

И ведь заметьте, эти пушкинской плеяды авторы не для того описывают счастье, чтобы присобачить к нему перипетию, не для того, чтобы на фоне счастья эффектнее было свершить с героями беду. Князь Андрей у Толстого едет по весеннему лесу, слушает Наташу в окне, и бесконечно далеко еще до того эпизода, когда Наташа убежит с Анатолем. Ван у Набокова просыпается в Ардоре и выходит в сад, и солнце сверкает, и птицы щебечут, и он молод, здоров, и даже до смерти Люсет еще бесконечно далеко, а с самим Ваном никакого несчастья так никогда и не случится.

Понимаете, к чему я клоню? Прежде были писатели, которых интересовала радость сама по себе, а не только как рамка для несчастья. Теперь таких писателей нету. Раньше была в русской литературе мрачная достоевская ветвь, но была и солнечная пушкинская. И пушкинская была важнее, во всяком случае — изначальнее. Теперь солнечная ветвь пресеклась, и ни один писатель не описывает на русском языке радость ради нее самой. Не можем же мы, честное слово, считать радостью ту химическую праздничную активность, которую описывают Минаев и Робски. Заметьте, меня даже не смущает перечисление фамилий Пушкина, Толстого, Набокова и Минаева в одном ряду. Перечислял бы, кабы была у Минаева радость.Но радости нет.

Я полагаю, это потому так происходит в литературе, что радости нет и в жизни. Бог весть, почему радость у нас считается свойством всяческих бабуинов вроде движения «Наши». Приличный же человек обязан быть несчастен, и даже развлечения его обязаны быть извращенными. Если вернуться к пушкинской и достоевской когортам, то нетрудно заметить, что мрачные писатели у нас в основном разночинцы, а радостные писатели у нас в основном дворяне. В продолжение искусствоведческой ереси позвольте предположить, что у радостных писателей было благополучное детство, а у мрачных писателей детства толком не было. А если с писателями так обстоят дела, то так же, надо полагать, обстоят дела и со всеми остальными людьми.

Детство, господа, детство! Детство у человека должно быть счастливым, чтобы он потом всю жизнь почитал счастье нормальным человеческим состоянием. Иначе, даже и разбогатев, даже и добившись успеха, человек будет истязать себя амбициями, завистью и ревностью.

Однажды я наткнулся в Интернете на обширнейшую дискуссию про певца Петра Налича. Дескать, какого черта все носятся с этим Петром Наличем и песенкой «Гитар-гитар», которая как раз тогда стала популярна. «Почему все скачивают, как заведенные, эту белиберду?!» — писал в своем блоге вполне известный юрист. «Какого черта я десять лет работал на свою популярность, а этот Налич стал популярнее меня, записав всего лишь одну песенку?» — вторил известному юристу журналист не менее известный. Участники дискуссии, люди молодые, успешные и амбициозные, искренне не понимали, в чем у Петра Налича по сравнению с ними конкурентное преимущество. В конце концов договорились до того, что существует, дескать, лобби, мафия, помогающая делать карьеру профессорским сынкам из Москвы и препятствующая карьере талантливых провинциалов. Иными словами, участники дискуссии позволили торжествовать собственной мелочности и зависти.

Оно и понятно: трудно догадаться, что в незамысловатых песенках Петра Налича слушателей подкупает радость. Трудно понять это, если не знал радости. Налич, конечно, профессорский сынок, но не в том дело, что какая-то мафия помогает профессорским сынкам. Дело в том, что у профессорских сынков часто бывает счастливое детство. Его-то, детство, они и обменивают потом на успех и деньги. И нет никакой возможности объяснить про счастливое детство людям, у которых счастливого детства не было.

Можно только баловать детей. Несколько поколений кряду — баловать детей.