Идея копирайта упадочна и порочна

Вчера по инициативе Автономного союза трудящихся стартовала компания в поддержку свободного распространения информации. Активисты сплотились возле памятника Сагайдачному.

Несмотря на холод, напущенный на нас врагами трудящихся посредством гламурных фригидных самок, я с радостью присоединилась к этой акции. Она проходила под черными пиратскими флагами, над которыми покровительственно возвышался главный украинский пират Сагайдачный. В числе организаторов был правозащитник Александр Володарский, который всегда действует из высоких побуждений; его благородное гражданское негодование только усилилось после его пребывания в тюрьме и затем в исправительном лагере за широкоизвестный акт протеста против закона о порнографии. Неподалеку под звуки кричаще пиратской музыки проходила одна из мелкобуржуазных уличных акций, коими славен Подол, так что у нас было музыкальное сопровождение. Заинтригованные прохожие останавливались и вступали в беседы с парнями, раздающими листовки. Ораторы объясняли слушателям, что права на интеллектуальную собственность нам навязывают лишь с одной целью – чтобы потом их у нас отобрать и передать в распоряжение посредников. Производители интеллектуального продукта подвергаются такой же бесстыдной, чудовищной эксплуатации, как обманутые женщины в подпольном турецком борделе. Эту ситуацию использует государство для того, чтобы контролировать и подвергать цензуре не только традиционные СМИ, но теперь еще и интернет. Ведь если у нас будет отнята возможность размещать нелегальный контент, то мы лишаемся права свободного высказывания – нам будут отказывать в публикациях, будут нас редактировать, мы станем жертвами рыночных и политических манипуляций. Пользователи не смогут получить то, что им нужно, а им будет навязываться только то, что способствует их отуплению и зомбированию. Лично я, когда мне нужен интеллектуальный продукт, обращаюсь на пиратские сайты, и это явление я, как человек честный, готова культивировать, внося туда что-то свое.

Радетели за копирайт исходят из растленной идеи, что якобы творческий человек создает свои произведения из корысти. Они упускают из виду миллионы поэтических сборников, изданных за деньги авторов, вал музыкальных композиций, присутствие которых оплачивается спонсорами поющих девиц. Может быть, Брежнев создал свою «Поднятую целину» ради того, чтобы продать ее книгоиздателям? Или Анна Герман решила подзаработать? Угу, расскажите об этом.

Творцы, как существа не от мира сего, легко воодушевляются мыслью, что они смогут продать свои произведения, обогатиться и возвыситься в глазах окружающих. В теории талантливый человек может прокормиться богемным ремеслом, если сделает то, то и то. Но только зачем называть творчеством унылый процесс, когда делаешь по указке то, то и то? А ведь может прозвучать команда: «Хватит, исчезни». Как сказал мне Ульяненко после эпопеи с моральной комиссией: «Я теперь сажусь за компьютер и уже сам не знаю, что мне писать, а что не писать, мой мозг словно парализован» Вот пример, как творец доверил свое жизнеобеспечение собственным классовым врагам.

А что случилось с Пушкиным? Он увлекался политэкономией и решил поставить аристократическую русскую литературу на буржуазные рельсы. Подумал: в конце концов, я же Пушкин, отчего бы на этом не заработать. Он думал использовать логику рынка. Но какая может быть логика у скопища ущербных, малообразованных персонажей, вышедших из низов общества, которых ничего в жизни не интересует, кроме как набить брюхо и проехаться цугом? А ведь по законам социологии всякая группа людей выравнивает ментальный уровень по самому примитивному из своих членов! Так что неудивительно, что все пушкинские рационалистические построения разбились о тот простой факт, что в России у рынка существовало ручное управление, то есть цензура. Цензура управлялась конкретным человеком, графом Бенкендорфом, а граф Бенкендорф, в свою очередь, управлялся сексотом-графоманом Фаддеем Булгариным, который испытывал к Пушкину чувство конкуренции, а также классовую неприязнь.  В результате Пушкин вообще не мог публиковать свои произведения, и ему приходилось просить у царя деньги, вместо того, чтобы гордо обогащать книгопродавцев. Его заставляли жить в Петербурге, что было ему не по карману, и мне кажется, он стрелялся на дуэли в надежде, что после этого его отправят в ссылку, где он сможет поправить свои дела.

Кстати, с Ульяненко случилось то же самое. Он решил: раз я гений, на этом можно заработать. Несколько лет писатель жил в условиях искусственной информационно-экономической изоляции, которую ему обеспечили, надо думать, современные Булгарины.  Его книги замалчивались, в магазинах их прятали, его издатели подвергались санкциям. В конце концов, наступила весьма странная смерть, о которой все глухо молчат. Его имущество разграблено, компьютер с неопубликованными  вещами ликвидирован. Для того чтобы его произведения могли увидеть свет, я уже больше года кувыркаюсь, словно белка в колесе, энергично и безнадежно. Так разве не лучше ему было служить где-нибудь охранником, а творчество свое отдавать прямо людям? Много он заработал на шашнях с посредниками?

Теперь вспомним Тараса Шевченко, невольника гениальности…Вспомним Гоголя, мученика коньюнктуры… Почтим минутой молчания Льва Николаевича Толстого, непримиримого борца с копирайтом, его дух витал над нашим митингом. В 1891 году он отправил в редакцию журналов «Русские ведомости» и «Новая жизнь» письмо, в котором говорилось: «Милостивый государь, вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения, прошу вас поместить в издаваемой вами газете следующее моё заявление: «Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей, по-русски и в переводах, а равно и ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои не изданные в России и могущие вновь появиться после нынешнего дня сочинения». Графиня Толстая, узнав об этом решении, чуть не бросилась под поезд. Ее великий муж писал в дневнике: «Не понимает она и не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой. Позор пускай, но за что ослабление того действия, которое могла бы иметь проповедь истины?». В результате Лев Толстой, не имея прямой возможности защититься от навязанной ему интеллектуальной собственности, что по закону, независимо от его желания, наследовали правопреемники, завещал свои произведения дочери, сочувствовавшей его взглядам.  Так я вас спрашиваю, господа, какое это право – авторское или крепостное?! Философ Николай Федоров, оказавший влияние на Толстого, в своей работе «Авторское право и авторская обязанность, или долг», выразился так: « При существовании права литературной собственности, допускающего торговлю произведениями мысли, эти произведения не заслуживают уже названия творений, а должны называться просто товаром и должны быть уравнены во всём с произведениями ремёсел, а самые производители этих товаров должны быть подчинены общему со всеми ремесленниками управлению, т. е. ремесленной управе». Невозможно сразу заниматься творчеством и бизнесом. Подлинное творчество похоже на непредсказуемое размножение посредством секса, а рынок требует, чтобы «шедевры» размножались подконтрольным почкованием. Может быть, именно поэтому из творчества упорно изгоняется пол. Конечно, в развитом обществе должны быть представлены все извращения, в том числе и почкование, верней, пачкотня. Но должна же быть и территория творческого эксперимента. Должно быть в социуме место и для тех, кто не хочет играть в эти детские пасочки, не хочет дурных денег и почестей, а надеется сказать новое слово. Для тех, кто таща на спине свой крест демиурга, не хочет заодно тащить еще и рынок со всеми его суетными амбициями и псевдоутилитарными капризами. Для тех, кто не хочет, чтобы его творческим процессом управляло, назовем вещи своими подлинными именами, ущербное буржуазное быдло. Присоединившись к пикету противников копирайта, я надеялась решить собственную проблему. Я написала роман и попыталась передать его в общественное пользование. Но со времен графа Толстого ситуация лишь ухудшилась. Теперь права и при жизни, и после смерти можно передать кому-то одному, но не всем сразу. Если я напишу нотариально заверенный отказ от своих прав на текст, то я его смогу в любой момент отозвать, то есть, он ничего не будет значить. Мой роман написан не на продажу, и его коммерческая перспектива мне, как бывалому литагенту, кажется сомнительной. Вустер и Дживс попадают в ситуацию, описанную в «Собаке Баскервилей». Все это хорошо и весьма фабульно, но мне было благоугодно при этом имитировать стиль Вудхауза, чего книжный рынок не поощряет. Если же какие-нибудь ковбои вроде «Ад Маргинем», издающих моего мужа, писателя Алексея Никитина, взялись бы печатать этот кошмар, и его бы стали раскупать поклонники Вудхауза, то мой удел был бы весьма печален, ибо пришлось бы и далее продолжать в том же духе. Каждое утро вставать по будильнику, садиться за стол, и строчить новые опусы а ля Вудхауз. Постепенно я бы приучилась курить трубку, облысела и увлеклась боксом, причем, била бы всех подряд и при этом выла. Короче, я договорилась с литературным сайтом «Сетевая словесность», что они выложат мой роман и ту бумагу, которую мне удастся оформить. Оттуда текст смогут взять все желающие. Мне будет оказана юридическая поддержка, и надеюсь, что с помощью Автономного союза трудящихся, в рамках компании в поддержку свободного распространения информации, мне удастся достойно продолжить дело Льва Николаевича Толстого.