В советское время нынешний президент Ассоциации психиатров Украины Семен Глузман получил срок за то, что признал психически здоровым опального генерала Петра Григоренко, тогда как советская власть объявила правозащитника и будущего сооснователя Украинской Хельсинской группы сумасшедшим. Молодой киевский врач-психиатр доказал, что диагноз сфальсифицирован. Это давало основания утверждать, что в СССР используют психиатрию в карательных целях.
Власть не простила молодого разоблачителя и отправила его за решетку. В конце прошлого года Семен Фишелевич издал книгу воспоминаний о тех временах “Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента”, презентация которой собрала народу не меньше, чем вечер с какой-нибудь поп-звездой.
БИЗНЕС же встретился с автором в его небольшом кабинете, где вся беседа проходила под пристальным взглядом фигурки, очень похожей на его хозяина. Оказалось, что это копия Семена Глузмана по имени Пал Палыч, который время от времени ему помогает.
— После тех событий прошло столько времени, почему вас потянуло на воспоминания?
— Я вынашивал эту книгу давно. Предисловие написал еще при советской власти. Мне уже тогда было понятно, что, несмотря на тяжелую болезнь Ивана Светличного, несмотря на смерть Валерия Марченко, несмотря на мое непонятное будущее, мы уже оставили след в истории, что-то написали, о нас знают. Но ведь с нами было много других людей.
И украинцы, и русские, и эстонские и литовские “лесные братья”, и евреи. Я хотел оставить правду об этих людях. Но потом начался процесс суицида советской власти. Появились другие задачи. Я отошел от мысли писать книгу — не было времени, занялся проблемами психиатрии. Это все затянуло, но и днем, и ночью я помнил своих друзей.
Постепенно они умирали. Я публиковал какие-то кусочки, совершенно не думая, что когда-нибудь их соберу. Но пришло время — и книга увидела свет. Понятно, что я вспомнил не всех.
Вспомнил тех, кого любил, кого презирал или ненавидел. А вот люди, с которыми я почти не общался, оказались забыты. Хотя… они просто жили в зоне: ходили на работу, приходили с работы, общались между собой, не сопротивлялись.
О них и вспомнить нечего. Но мне кажется, самое главное, что мне удалось, — передать дух зоны, дух сопротивления. Когда одна моя знакомая журналистка прочла рукопись, она сказала, что слово “ксива” у меня встречается несколько десятков раз. “Вы считаете, нужно убрать?” — спросил я ее.
“Нет, я понимаю, что вы не можете этого сделать”. “Ксива” — это исписанные мельчайшим почерком листы бумаги, которые мы ухитрялись передавать на Запад. Потом эти тексты звучали по различным “голосам”, печатались в самиздатовских хрониках, и люди узнавали, что в СССР продолжается борьба. Я прятал их в тайниках — в тесемках сумок для бензопилы “Дружба”, которые мы шили в зоне. Я несколько лет ежедневно писал о событиях зоны №38395, потом зоны №38936.
Это выходило под заглавием “Хроника Архипелага ГУЛАГ продолжается”. Когда к кому-то из нас приезжали на свидание близкие, мы готовили специальные посылки — запаивали тексты в целлофан и глотали эти капсулы. Потом, во время свидания, они выходили, их мыли, и дальше их глотали родственники. Вынимали посылки уже за колючей проволокой. Эти тексты сохранились.
Но я не ставил перед собой задачу, которую ставят историки. Я не историк. Меня не интересуют номера камер, в которых сидели я, Василь Стус, Иван Светличный или другие политзаключенные. Я передал свои впечатления, для меня очень важна эмоциональная сторона. Поэтому книга получилась скорее в духе импрессионизма, нежели соцреализма.
— Вы говорите: были люди, которые не сопротивлялись. О вас этого не скажешь. Вы, например, позволяли себе достаточно свободно вести себя с надзирателями.
— В одной из глав я рассказываю о беседе со следователем, который задает вопрос: “Как вы умудряетесь передавать информацию?”. Потрясающ сам факт такого вопроса. Всемогущий КГБ не мог вычислить пути передачи материала! Но какая невероятная наглость — ответить, что мы передаем информацию через американский спутник. Это очень важно.
Нас ведь арестовывали ни за что. Мы были наив ными, а профессиональными сопротивленцами становились уже в заключении. Когда я смотрю передачи о сегодняшних так называемых политзаключенных, они вызывают у меня глубокую иронию. Но это хорошо, что страна изменилась.
Мне нужно было рассказать, как мы держались, почему мы, обреченные на отсутствие будущего, пытались сопротивляться и почему и как мы это делали. Меня всегда раздражает, когда пишут, что те, кто сидел, это святые, а те, кто не сидел, — подонки, сволочи и стукачи.
Да не было такого! И среди нас были разные люди. Как я всегда объясняю, Комитет госбезопасности арестовывал людей по каким-то своим критериям. Часто случались неоднозначные истории.
Например, судьба Валерия Румянцева, бывшего сотрудника КГБ. После армии его убедили поступить в школу КГБ, чтобы научиться ловить шпионов. Он согласился, занимался с удовольствием. А по окончании учебы его отправили работать в райотдел в Подмосковье, где, вместо того чтобы ловить шпионов, он должен был разоблачать обычных советских людей. Ему стало противно, и он решил поведать миру о том, что такое КГБ.
Поехал в Москву на американскую выставку, так как считал, что такие выставки сопровождают офицеры ЦРУ. Он вычислил трех мужчин, говоривших по-английски, пообещал передать им документы о КГБ. А когда пришел на встречу, его арестовали.
“Американцы” оказались на самом деле его коллегами. Ему дали 15 лет за измену Родине. В зоне он принимал активное участие в акциях сопротивления и отсидел “от звонка до звонка”.
Я думаю, что мне удалось передать весь ужас советской страны, о которой сейчас коммунисты рассказывают сказки как о самой справедливой державе. Я счастлив, что живым напомнил о мертвых.
— В Чехословакии бывший диссидент Вацлав Гавел стал президентом и реформировал страну. Почему нашим диссидентам не удалось?
— После того как я издал эту книгу, у меня возникло страшное ощущение, что я единственный человек, вспоминающий об Иване Светличном. Я никогда не слышал, чтобы Левко Лукьяненко или кто-то еще произнес фамилию Светличного. Только о себе…
Я понимаю, что каждый человек имеет право любить себя и даже должен любить себя больше, чем окружающих. Но тут вот в чем дело. Сколько среди депутатов украинского парламента 1-го созыва было бывших политзаключенных, одиннадцать? Они совершили страшный грех в отношении будущего Украины. Они разочаровали тех, кто им доверял, считал их моральными авторитетами.
И не потому, что они были плохими людьми. Тут другое. Рядовые украинцы думали, что умевшие раньше бороться с советской властью теперь смогут построить европейскую демократическую Украину. Оказалось, что диссидент и политик — это две разные профессии.
Наиболее трагическая фигура в этом смысле — россиянин Владимир Буковский (в декабре 1976 г. его обменяли на лидера коммунистической партии Чили Луиса Корвалана; сейчас живет в Великобритании.— Ред.).
В прошлом действительно выдающийся диссидент, в новой жизни он не осознал, что современная Россия это не его Россия. Так же было и в Украине. Мы с женой Светличного обсуждали, пошел бы Иван, будь он жив, в политику. Леля всегда утверждала, что не пошел бы. И я так думаю. Но Иван был бы тем нравственным авторитетом, которого сейчас так не хватает Украине.
Помните хрестоматийных философов, которые сидели под платанами и изрекали перед учениками истины? Для меня таким учителем был Светличный. Там, в зоне, он демонстрировал европейскую культуру, терпимость, он рассуждал о “відродженні”, не о фонде “Відродження”, а о культуре эпохи Возрождения. Крестьянский сын с Луганщины, он был интеллигентом в первом поколении. Иван сочетал искренний патриотизм с пониманием реалий в Украине, он каждый день говорил: “Гопашні хохли”.
Эти не потому, что он презирал свой народ. Это было от боли. Так вот, о нем сейчас мало вспоминают. Тогда кто остается? Только бандеровцы, воины со всеми вытекающими отсюда последствиями, которых оболгали, которые не были на самом деле такими черно-белыми, какими их рисовала красная пропаганда.
А Светличный был европейски толерантным, терпимым. Когда в истории, в памяти соотечественников нет Светличного, то таким политикам, как Колесниченко (Вадим Колесниченко, народный депутат, член “Партии Регионов”., народный депутат, член “Партии Регионов”. — Ред.) гораздо легче живется, им легче облапошивать народ.
— Вы часто говорите, что в зоне чувствовали себя свободными. Вам тот период нравится больше?
— Нет, я так не могу сказать. Когда я произношу эти слова, я имею в виду другое. Тебя арестовывают, из тебя делают кусок мяса. Не в прямом смысле, конечно. Дают срок, везут по страшным этапам, по жутким тюрьмам с уголовниками. И привозят, наконец. И в этом месте, где колючая проволока, собаки, карцеры, ты видишь свободных людей. И ты рядом с ними тоже становишься свободным.
Однажды ты начинаешь говорить: “Да. Вас боится весь мир. У вас ракеты, атомные бомбы, водородное оружие, танков больше, чем у всех в мире. А я вас не боюсь. Я сопротивляюсь. И я вот отсюда пишу и передаю, и мой голос вскоре услышит свободный мир, мои сограждане в Советском Союзе, которые будут слушать это по радио или читать в самиздате”.
У меня есть новелла о страхе свободы. Отсидевшие 25 лет боялись выходить из зоны, потому как они привыкли быть свободными, а за проволокой их ждала все та же несвободная жизнь — лицемерие, вранье и прочие “прелести”.
Бизнес