Недвижимость? Зачем?

Не знаю как для вас, но для меня 2008 год был тяжелым. Это был единственный год, когда я всерьез думал о том, чтобы выйти на наемную работу.

В бизнесе остановилось все и везде, и с  таким, как тогда, я не сталкивался даже сейчас. Мы были как-то не в  курсе происходящего, потому что крупные предприятия держались дольше остальных, и продажи  у нас шли какое-то время по инерции, тогда как все уже массово шли ко дну. Но наступил момент, когда закупать у нас трубу не могли больше и они. В аккурат перед этим мы закупили и положили на промплощадке трубу на 1,5 миллиона долларов.  И тишина. Нет, был один звонок. Один. Позвонили люди и спросили, можем ли мы отрезать и продать им 8 метров трубы. И дальше тишина. За короткое время дела пошли так, что мы начали жить на одну зарплату госслужащего, кто получал, тот помнит, что это за баснословные деньги. Конечно, у меня было хорошее офисное здание в нормальном районе, но все арендаторы из него выехали еще в начале кризиса, и я после этого не любил в  него заходить: жутко и неуютно было в  его пустых коридорах, противоестественно и  мрачно, десять лет мне иногда снится как я иду по этим пустым коридорам. Да, арендаторы выехали: им нечем было платить за аренду. Кто-то закрылся. Кто-то ужался, одна из фирм с тех пор так и осталась в хрущовке-двушке на пятом этаже – привыкли. Мою проблему усугубляло то, что мое здание было в ипотеке. Наступила такая смута и хаос, что я  почти решился – пойду на наемную работу.

Но мне повезло: Бог, как обычно, открыл окно, закрывая дверь, нам что-то подвернулось, предложилось, мы уцепились за эту соломинку, мертвой хваткой, уперлись, подтянулись, и вся прочая классика кризис-менеджмента с пустым желудком. Те средства, что у нас были, я не намеревался тратить по пустякам. Но зато у других бизнесменов, видимо, от отчаяния, понеслась новая мода: недвижимость. Я знаю людей, которые купили по 10, 20 квартир. Естественно, таким действиям нужна была идейная основа,  поэтому возникла и потом сошла на нет версия, что недвижимость – это круто в смысле вложения капитала.  Ей положил конец обвал цен на квартиры. Люди немного подождали, в надежде, что цены подскочат. Но они не подскочили.

На въезде в поселок, где  у нас летний дом, стоит огромный особняк. В него вколочено порядка 3 миллионов долларов. В нем 4 этажа, на каждом – по ряду окон. Без балконов. Стены из силикатного кирпича. Каждый раз, когда я  проезжал мимо, я не мог отделаться от ассоциаций с заводским общежитием. Сначала я  думал, что строят пансионат или отель. Потом мне рассказали, что это просто дом, чтобы жить. Мои ассоциации с общежитием были не выдумкой: дом принадлежал даме, которая в молодости таки жила в общежитии и мечтала в его коридорах, общих туалетах, душевых, кухнях о том, как у нее будет собственный дом, весь ее и только ее. Такой дом удалось построить уже  в приличном возрасте, когда оказалось, что годы, проведенные в общаге совпали с  молодостью и были самыми счастливыми в  жизни, и она подсознательно воссоздала черты единственного в  жизни места, где была счастлива, да еще и неподалеку от бывшей заводской турбазы, где она была счастлива вдвойне. Или сознательно. И вот выгнали огромную коробку и даже застеклили модными зеркальными стеклами – все за баснословные деньги. И стоит она уже много лет, в ожидании покупателя, а покупателя нет и не будет.  

Мой знакомый в разгар кризиса ходил счастливый и хвастал, как удачно он купил в том же самом поселке четыре участка, выходящие к  реке, всего за 700 тысяч долларов. Потом, когда цены упали и не захотели расти, он был удручен. Но самая скорбь ждала его впереди: когда его партнеры начали без напряга покупать один за другим участки земли со старыми виллами на Сардинии, по 160 тысяч долларов. И это было явно не село у реки, с болотами, комарами и бутылками из-под водки  в камышах, в 40 минутах внедорожником от города. Рядом с моим летним домом, на соседнем участке стоят два одинаковых огромных дома. В них никто не живет. Хозяйка безуспешно пытается сдать их хотя бы за 1000 долларов  в месяц. Она строила эти дома один для себя на старость, а второй для детей и их семей. Чтобы жить рядом, дружно, в лесу на берегу реки. Старость она проводит в городе, где есть вменяемая инфраструктура, дети выехали из страны, давно, живут в европейских странах и не думают о возвращении в Украину.

У советского человека было развито стремление запасти впрок – если дом, так для детей, которые только пошли в школу, если усадьба – так на старость! Неожиданностью оказалось, что времена меняются и жизнь вносит коррективы. А недвижимость – наиболее консервативная сфера. В центре Амстердама мне показывали старые дома, которые переходят муниципалитету просто бесплатно: вступая в наследство и получая такой дом, в котором ничего нельзя менять, наследник должен уплатить за него налог в четверть или треть его стоимости. При цене этих домов в десятки тысяч евро, мало у кого находится несколько миллионов, чтобы заполучить недвижимость, с которой вообще непонятно что делать. Я видел такие кварталы и в Брюгге, и в итальянских городах, я  ходил в центре Иерусалима по Ямин Моше, где, по выражению моего товарища «в этих домах начала века надо стоять на одной ноге, потому что мало места,  и мыться в тазу, потому что ничего нельзя менять», но которые, несмотря на это, стоят десятки миллионов долларов.

Консервативные бизнесы, такие как недвижимость,  не бьются с динамичной жизнью. Как сказал американский архитектор: «На самом деле вам нужны всего две комнаты, потому что дети не будут жить с вами, кому нужно такое счастье – жить с вами? Вам не нужен второй этаж, потому что в старости вы на него не вскарабкаетесь. Вам нужен дом для жизни здесь и сейчас, потому что счастливой бывает только такая жизнь, а я строю дома для счастливой жизни». И это он еще не знал об украинском мифе «капиталовложений в недвижимость»…