Эти маты гниловаты

Поклонники жителей Донбасса докричались. Специально для них коммунисты, предав люмпен-пролетариев, разработали закон, приравнивающий матюки к порнографии. Теперь уж никто не узнает, за что спасибо.

В нашей свободной стране еще от предыдущей власти остался закон (его автор Юлия Владимировна, но "за" проголосовали единодушно все партии), по которому за хранение порнографии с целью распространения человек получает до трех лет ограничения свободы. То есть получается, что если кто-нибудь произведет ревизию моего словарного запаса и обнаружит, что память моя содержит матюки, которые я могла бы использовать публично, то меня могут привлечь к уголовной ответственности. Напрасно я стану кричать, что сие есть цензура, запрещенная Конституцией, и что нереализованное желание выругаться, по юридическим канонам, не может являться проступком. Сопротивление лишь ухудшит ситуацию, т.к. при этом я буду оперировать словами, которые вполне могут быть признаны матюками, если кто-то умный догадается их предварительно внести в реестр запрещенных слов. А реестр этот, понятно, будет тайным, т.к. будет состоять из слов, производство, пропаганда, хранение и распространение которых наказуемо. Так что мы даже не будем знать, существует он вправду, или прокурор нас обманывает.

Однако все-таки я не готова сражаться за свободу матюков. В литературе матюки и порнография очень часто служат орудием продвижения бездарных писателей, отчего их талантливые коллеги слетают в кювет. И хотя в литературе уж тем более нет места моралистам, а посему иногда матюкнуться полезно, но согласитесь, если маты эти будут уголовно наказуемы, они станут мощнее. Матюки в литературе станут символом свободы лишь тогда, когда за них будут преследовать; а до этих пор они – свидетельство неразборчивости в методах. Причем, вот что интересно, одним людям спокойно сходят с рук или даже приносят выгоду вещи, за которые другие платят жизнью и свободой. Те люди, которым сходит с рук, – гнилые. Те, которым не сходит – правильные.  Одни пируют, а другие получают на чужом пиру похмелье.

Вот, например, я сегодня включаю телевизор и вижу Ирену Карпу, которая наконец-то созналась, что цинично предала свободу слова. Понятно, что эта тема моим читателям надоела, но всегда находятся такие, что не в курсе. Итак,  узнайте, неосведомленные, что на самом деле она, а не Олесь Ульяненко, была первым украинским автором, подвергшимся запрету Нацкомморали. Это происходило в том же самом издательстве КСД, у нее был тот же самый литагент Юка Гаврилова. Но по первому же покашливанию из НЭКа наша героическая нонконформистка встала в вольнолюбивую женскую позу, беспрекословно выполнила все абсурдные цензурные требования и поспешно уехала из страны. Да так тихо, что об этом в прессу не просочилось никаких сведений. Упившись быстрым успехом, НЭК разлакомилась и наехала на Ульяненко. А это уже был серьезный писатель. Ребяческая возня журналистов с моралистами его интересов не затрагивала. Он создавал свои первые вещи, когда украинский литературный язык был фальшивой системой красивых слов, пригодной только для живописания красот природы в сельской местности. Тогда употребление плохих слов и разработка жестких тем были необходимы, чтобы вдохнуть во все это безобразие жизнь, сделать украинскую литературу актуальной и современной; научить говорить по-украински городскую молодежь, которая не склонна обсуждать шмелей над вишнями, хоч її всю повбивай. 

Однако с тех пор, усилиями многочисленных ульяненковских эпигонов, украинская литература вся стала матерной и порнографической; молодежь заговорила и заматюкалась так, что пыль столбом. Это превратилось в тупое и безотказное средство понравиться публике. Но честный писатель, который уважает свой труд, тем более новатор, участвовать в этой вакханалии уже не мог, и все чаще можно было слышать, как Олесь ворчит: что у них на уме? Только покурить, напиться, потрахаться и вспоминать об этом на двадцати пяти страницах. Это не литература, а имитация, в этом нет жизни.  Он стал даже поговаривать, что это лавочку давно пора прикрыть.     

И тут-то его запретила комиссия по морали. Заметим, если для Карпы матюки и порнуха – обязательные условия ее литературного существования, без них она никто, то Ульяненко было выгодно лишь одно – чтобы схлынула пена дней. Он был общепризнанным литератором, имеющим мировое значение, включенным в школьную программу, на него требования закона о морали вообще не распространялись. Очевидно, что это была не его война, и он мог бы смотреть сверху, как ему очищают рынок. Ему звонили члены комиссии и давали телефон Костицкого, который не только желал с ним уладить дело, но даже предлагал юриста, чтобы судиться с издательством, сначала отправившим его роман на экспертизу, а потом изъявшим его книги из продажи, отчего и комиссия и автор понесли убытки. Хотя если честно, то виновата была Юка Гаврилова, от действий которой пострадали все. Она скрыла от Ульяненко, что его роман отправили на моральную экспертизу, потом без его ведома и согласия опубликовала экспертный вывод и письмо к нему издателя на «Телекритике», уговорила издательство устраниться, и т.д.

Ульяненко мог бы послать Юку, позвонить Костицкому и быстро наварить кучу бабла, но он решил, что демократия в опасности, и принял бой. Девять месяцев он почти в одиночку держал за бампер государственную машину. Наконец, когда суд зашел в глухой тупик, и продолжать его Ульяненко уж не имел ресурсов, так как ему никто не помогал, он добился выполнения своих исковых требований путем переговоров. Причем Костицкий дал ему обещание, что НЭК не будет больше рассматривать макеты книг, и не будет трогать писателей.  

И тут вдруг, почувствовав безнаказанность, писатели стали бороться с комиссией по морали. Ульяненко они в свой лебединый стан не приняли.  И возникла Карпа, которая, в окружении телекамер, с придыханием вещала, что, мол, Ульяненко прогнулся, позволил себя цензурировать и предал свободу слова, заменив в своем тексте «он засунул ей палец в анус» на «он нежно укусил ее за кончик ушка». Замечу, заменил-то он это не по требованию комиссии, а в пику борцам за свободу слова, это был жест презрения.

Ну так вот. Ульяненко уж нет, Карпа – такое явление, которое не имеет ни малейшей  исторической перспективы, так что, казалось бы, о чем  здесь говорить.

Но подумаем о том, какая прорисовывается тенденция.  Вот есть, скажем, Александр Володарский, который протестовал против закона о порнографии и за это при Ющенко сидел в СИЗО, а при Януковиче отбывал лагерный срок. И есть загадочные девушки Фемен, которые до сих пор на воле, которые непонятно чего хотят и которых непонятно кто финансирует, но зато о них все говорят вместо того, чтобы говорить о реальных проблемах нашего общества.  Причем западные журналисты не верят, что у нас могут быть траблы с моралью, когда наши девушки торчат на каждом углу с сиськами, в веночках и с плакатами. Я бы не сказала, что это идет на пользу нашим гражданским свободам. И это симптоматично. Я иногда думаю, что приличному человеку одинаково стыдно сражаться как за, так и против морали, потому что это, в конечном итоге, одно и то же. Приличные люди, позволившие себя втянуть в эту борьбу, оказываются в положении лоха, севшего играть в карты с шайкой катал. Даже не с шайкой катал, а с бандой киллеров.