Академики Юрий Алексеевич Мочанов и Светлана Александровна Федосеева

Значение археологии для изучения проблемы происхождения и эволюции человечества. Вступительная глава крайней книги моих родителей. Для ученых, археологов, исследователей и тех, кому интересна эта тема

Многие любознательные люди, интересующиеся научными исследованиями, и даже ученые (в том числе немало археологов) очень слабо осознают, что же представляет собой археология и какое место она занимает в системе остальных наук. Определяя ее место в системе наук, необходимо учитывать вывод М. Планка о «единстве всех наук». Об этом в своем докладе 17.02.1933 г. в Обществе немецких инженеров он сказал: «Наука представляет собой внутреннее единое целое. Ее разделение на отдельные области обусловлено не столько природой вещей, сколько ограниченностью способности человеческого познания. В действительности существует непрерывная цепь от физики и химии через биологию и антропологию к социальным наукам, цепь, которая ни в одном месте не может быть разорвана, разве лишь по произволу. Большое внутреннее сходство имеют также и методы исследования в отдельных областях науки. Это стало особенно очевидным теперь и доставило всей науке внутреннее и внешнее преимущество». Тем не менее, отдельные науки принято подразделять на фундаментальные и прикладные.

В нашем понимании археология является одной из фундаментальных наук. Она имеет не меньшее значение, чем астрономия, физика, химия, геология и биология для получения новых знаний об основных закономерностях строения и функционирования изучаемых объектов, ориентированных прежде всего на создание картины мира или ее фрагментов и познания законов ее развития. Не случайно казалось бы даже самые далекие от археологии представители таких наук, как физика и химия, проводят национальные и международные конференции на тему «Проблема поиска жизни и разума во Вселенной», где обсуждают «проблему возникновения звезд и планет около них, закономерностей возникновения жизни на планетах и ее эволюции к разуму и цивилизации…»

Однако для того, чтобы проводить поиски жизни и разума во Вселенной, вероятно, сначала желательно познать, как появились жизнь и разум на нашей планете Земля и как они эволюционировали здесь. На сегодня можно совершенно категорично утверждать, что наука на эти вопросы не имеет однозначных ответов. В отношении происхождения жизни И. С. Шкловский даже отметил: «Вопрос о том, как возникла жизнь, в настоящее время не просто не имеет ответа, а не имеет ответа в “квадрате”…» То же самое можно сказать и о вопросе о происхождении разума. В нашем понимании Жизнь и Разум во Вселенной не существуют как оформленные явления, а существуют как возможность их возникновения на разных планетах при определенных благоприятных для этого условиях, причем, необязательно только на белковой основе. Некоторые ученые не исключают существование жизни на кремниево-аммиачной основе. Такие условия предоставила им наша планета Земля.

О происхождении жизни и разума имеются только различные, в большей или меньшей степени обоснованные, гипотезы. Для их подтверждения нужны факты. Основные факты о происхождении и эволюции разума на Земле может получить археология. Это хорошо осознавали крупнейшие умы человечества. Так, например, один из ведущих биологов-эволюционистов XIX в., создатель теории аллопатрического видообразования, М. Вагнер в 1871 г. отмечал, что именно археологи должны по каменным орудиям определить относительный возраст формирования первых первобытных людей. В том же году выдающийся этнограф и историк культуры Э. Тайлор отметил: «Ключ к исследованию первоначального состояния человека находится в руках доисторической археологии»

Такого же мнения об археологии придерживались и ученые-мыслители XX века. Пьер Тейяр де Шарден писал: «Что же случилось между последними слоями плиоцена (примерно 3—2,5 млн лет тому назад), где еще нет человека, и следующим уровнем, где ошеломленный геолог находит первые обтесанные кварциты? И какова истинная величина скачка? Вот что требуется разгадать и измерить прежде, чем следовать от этапа к этапу за идущим вперед человечеством до решающего перехода, на котором оно ныне находится»

Значение археологии для познания ноосферы понимал и В. И. Вернадский, который в конце 30-х гг. XX в. писал: «Исторический процесс — проявление всемирной истории человечества выявляется перед нами в одном, но основном своем следствии как природное, огромного геологического значения, явление… К такому изучению всемирной истории человечества подходят сейчас археологи, геологи и биологи…, создавая новое научное понимание исторического процесса жизни человека… Научная работа, научная мысль констатирует новый факт в истории планеты первостепенного геологического значения. Этот факт заключается в выявлении создаваемой историческим процессом новой психозойской или антропогенной геологической эры. В сущности, она палеонтологически определяется появлением человека».

Очень образно значение археологии охарактеризовал один из крупнейших археологов XX в. Гордон Чайлд, который в своей книге «Прогресс и археология» отметил: «Архео­логия произвела переворот в истори­ческой науке. Она расширила про­странственный горизонт истории почти в той же степени, в какой телескоп расширил поле зрения астрономии. Она в сотни раз увеличила для истории перспективу в прошлое, точно так же, как микроскоп открыл для биологии, что за внешним обликом больших организмов скрывается жизнь мельчайших клеток. Наконец, она внесла такие же изменения в объем и содержание ис­торической науки, какие радиоактивность внесла в химию».

С нашей точки зрения, для воссоздания дописьменной истории человечества, учитывая неполноту археологической летописи, одной из главнейших задач является поиск и изучение новых археологических памятников и на этой основе создание подробных археологических карт для отдельных исторических периодов и археологических культур всего мира. Без этого мы никогда не узнаем, когда и где появились на Земле люди и как они эволюционировали на нашей планете. Без этого мы никогда не сможем понять, как человечество оказалось на современном этапе своего развития и что его ожидает в будущем.

Однако во второй половине XX в. появилась целая плеяда «теоретиков», называющих себя археологами, которые считают, что для воссоздания дописьменной истории человечества экспедиционные исследования необязательны и даже вредны. Один из лидеров подобных «теоретиков» Л. С. Клейн в книге «Феномен советской археологии» (1993) умудрился вообще ни слова не сказать об экспедиционных исследованиях советских археологов на огромных пространствах Евразии. Об археологии он писал: «Да, археология — источниковедческая наука, и незачем этого стыдиться. Соответственно ее предмет — не древнее общество, не исторический процесс, а археологические источники…» Ему вторит его эпигон М. В. Аникович: «Археология как наука (археология в узком смысле слова) может быть определена как источниковедческая дисциплина…». Ученик Клейна Л. Б. Вишняцкий отмечает, что археология является наукой «источниковедческой, прикладной». Этот постулат, по мнению Вишняцкого, «археологи осознали, кстати, благодаря Л. С. Клейну». Думается, что многие мои коллеги вместо «кстати» предпочли бы поставить в этом заявлении Вишняцкого «некстати».

Еще более «некстати» представляется следующий вывод клейнианцев Е. М. Колпакова и Л. Б. Вишняцкого. Они считают, что только те археологи могут успешно изучать дописьменную историю, которые смогли отказаться «не только от полевых работ, но и от личного участия в обработке полевых материалов».

Все эти «теоретики-клейнианцы», как правило, являются археологами-неудачниками. Они не смогли обогатить науку какими-либо более-менее значимыми открытиями. Поэтому они, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие в археологии (чем-то она их все-таки привлекает?!), стараются всячески принизить значение для воссоздания дописьменной истории человечества экспедиционных открытий. При этом их даже не смущает, что именно благодаря экспедиционным исследованиям Луиса и Мэри Лики в Олдувайском ущелье Восточной Африки, а не в результате кабинетных рассуждений, возраст человечества увеличился более, чем вдвое, и было доказано, что древнейшая культура человека не ограничивалась двумя-тремя ударами камня о камень, а изначально имела довольно развитый уровень.

Как бы это кого-то ни шокировало, но мы не можем называть «теоретиков-клейнианцев», призывающих к отказу от экспедиционных исследований, иначе как «археологическими импотентами». Свою ущербность в глубине души осознают и сами «теоретики». Иногда, забыв о своем «высоком теоретическом назначении» и, видимо, вспомнив, как мечтали в юности об экспедиционных открытиях, они проговариваются: «Вообще, поверхностность, некомпетентность и бесплодность рассуждений в области теории археологии, — отмечают Колпаков и Вишняцкий (1993, с. 16), — остаются чуть ли не нормой теоретической литературы. Конечно, это трудно доказать, поскольку в этой области любую чепуху легко выдать за оригинальность мысли».

Для нас археологии без экспедиционных исследований не существует. В эпоху, когда на карты Земли нанесены все даже мало-мальские острова, горы, реки и озера, археологические экспедиции позволяют все еще открывать целые неведомые «протоисторические материки».

Что касается не теоретической значимости археологии, а «эмоционально-бытовой» стороны деятельности археологов, то ее хорошо охарактеризовал К. Керам в своей книге «Боги, гробницы, ученые»: «Археология — наука, в которой переплелись приключения и трудолюбие, романтические открытия и духовное самоотречение, наука, которая не ограничена ни рамками той или иной эпохи, ни рамками той или иной страны… Вряд ли на свете существуют приключения более захватывающие, разумеется, если считать, что всякое приключение — это одновременно и подвиг духа».

Действительно, из всех наук о человеке археология является единственной, которая позволяет одновременно путешествовать во времени и в пространстве. Не удивительно, что это влечет в археологические экспедиции многих из тех людей, которые пытаются вырваться на свободу из забетонированного стяжательского мира обывателей. Некоторые из них, увлекшись романтикой экспедиционной жизни и кажущейся порой легкостью археологических открытий, решают стать археологами.

Но кончаются экспедиции, и начинается, вроде бы, будничная работа по обработке материалов. И вот тут некоторые «романтики» не выдерживают, им кажется, что они вновь погружаются в рутину обыденной жизни. Бoльшая часть из них уходит из археологии. И это лучший для археологии вариант. Но некоторые остаются в ней, как случайные люди. Это худший для археологии вариант, так как чаще всего именно из этих людей, не обладающих археологическими знаниями, вырастают верхогляды, а иногда и руководители различных археологических учреждений.

Истинными археологами становятся только те свободные духом люди, которым самой судьбой предназначено стать ими и для которых в «кабинетной рутине» заключено не меньше романтики, чем в экспедициях. Именно к таким археологам можно отнести высказывание А. Шварца о микробиологах: «Микробиологам везло… Пастер, Кох, Мечников были у половины мира на устах. И до чего все выходило у них просто, красиво, легко. Заметил Пастер кролика, уцелевшего после прививки, — вот вам вакцина против бешенства; увидел Илья Ильич, как плотно облепили занозу шарики крови — готова модель иммунитета; сидел как-то Кох… Или, может не так? Может, плутали, мучились они в этом лабиринте, сто раз умирали над своими кроликами (или археологическими материалами? – автор), пока нашли из него выход? Все может быть… И все же им редкостно везло, этим первым ловцам, первопроходцам, этим яростным открывателям новых миров».

И кому же, как не археологам, когда на карты нанесены все географические области Земли и все живущие на ней народы, предстоит открывать «новые миры» человеческой истории, скрытые в глубинах нашей планеты. Главное при этом и сила духа, и понимание назначения своей науки.

Для осознания значения археологии в системе разных наук важно понимать, что проблема происхождения человека и разума — это проблема такого же ранга, как и проблема происхождения жизни. С точки зрения учения о ноосфере, Человек представляет собой не один из отрядов животного царства, а высший таксон классификации живой природы — надцарство, наряду с надцарствами прокариотов (царства архебактерий и бактерий) и эукариотов (царства животных, грибов и растений). Вообще, даже таксон «надцарство» не вполне отвечает рангу Человека в системе «Вселенная—Жизнь—Разум». Не случайно в науке часто употребляют термины «неживая природа», «живая природа» и «разумная природа».

Значение археологии для изучения проблемы происхождения и эволюции человечества было четко зафиксировано в рекомендациях Всесоюзной конференции «Проблема прародины человечества в свете новых археологических и антропологических открытий», которая проходила на памятнике древнейшего палеолита Диринг-Юрях в Якутии 17—23 августа 1988 г. В ней принимали участие, кроме археологов и антропологов, астрофизики и геофизики, геологи, геоморфологи, мерзлотоведы, почвоведы, палеонтологи, зоологи, ботаники, генетики, физиологи, этологи, биологи-эволюционисты, медики, этнографы, лингвисты, историки и философы. В рекомендациях было отмечено: «Появление древнейшего человека, сознательно изготовившего первые орудия труда, знаменует начало новой, наиболее динамичной формы существования материи — культурной эволюции, которая происходит путем передачи накопленной информации от одного поколения к другому. Поскольку начальные этапы этой эволюции в основном фиксируются каменными орудиями, археология (палеолитоведение) имеет важнейшее значение в решении проблемы происхождения человечества. Именно археология является тем ядром, вокруг которого должны группироваться все науки, связанные с проблемой происхождения человечества» («Рекомендации…», 1988, с. 3).

Конечно, проблема происхождения человека является комплексной. Ее пытаются решать представители разных наук. И это отрадно. Однако ученые разных специальностей при этом должны в первую очередь осознавать разрешающие возможности своей науки и опираться в основном на добываемые именно этой наукой факты. Тем не менее, зачастую вместо анализа фактов своей науки и оценки их значимости для решения проблемы происхождения и эволюции человечества многие из них предпочитают заниматься общими рассуждениями, называя их философскими и мировоззренческими, а вольно трактуемые археологические источники выборочно привлекать для подтверждения своих представлений.

Огромное количество статей и книг о происхождении и эволюции человечества принадлежит дипломированным философам. Об их взглядах на эту проблему можно получить представление хотя бы по книгам Ю. И. Семенова «Как возникло человечество» (Москва, 1966) и «На заре человеческой истории» (Москва, 1989). В них можно найти всё и о «неупорядоченных половых отношениях» (интересно, что об этом же пишут и некоторые философствующие геологи, например, В. А. Зубаков в 1990), и о том, что «процесс трансформации архантропов в палеоантропов и последних в неоантропов не может рассматриваться иначе, как процесс возникновения новых биологических видов», и о том, что «производственная деятельность при своем возникновении была облечена в животную оболочку условно рефлекторного поведения» и «не была сознательной и волевой» и т. д. и т. п.

Не зная основ археологии и антропологии, Ю. И. Семенов пишет: «У археологов нет единства мнения по многим вопросам. Отсутствует, в частности, даже общепризнанная периодизация эволюции каменной техники. Трудно восстановить и историю формирования физического типа человека, хотя в распоряжении науки имеется значительное число остатков формирующихся людей. В этой области еще много спорного и нерешенного… Однако самой трудной является задача реконструкции процесса становления человеческого общества. От самих этих отношений ничего не сохранилось… Из-за отсутствия прямых данных о характере общественных отношений в начальную эпоху человеческой истории мы можем основываться только на косвенных. Но если даже прямые данные (остатки людей, каменные орудия) можно интерпретировать по-разному, то тем более это относится к косвенным. Любая более или менее детальная реконструкция процесса становления общества неизбежно является гипотетической. В условиях, когда данных мало и все они косвенные, первостепенное значение приобретают общетеоретические положения, которыми руководствуется исследователь в своей попытке нарисовать более или менее конкретную картину становления общественных отношений». О его «теоретических установках» можно судить хотя бы по следующим «глубокомысленным» заключениям: «Животное есть только биологическое существо, есть только биологический организм. В том, что животное есть биологический организм, заключена его сущность… Иное дело человек. Он, прежде всего, общественное существо. Именно в этом заключается его сущность».

Значение философии для научных исследований хорошо охарактеризовал геолог С. Дж. Гулд: «Наука может, по-видимому, успешно развиваться даже перед лицом разноречивых философских умозаключений, исходящих от тех, кто стремится ее “поправить”, поэтому такие дебаты приводят к расходу некоторого количества времени и бумаги, но ничем иным практике геологических исследований не грозят».

С нашей точки зрения, философы, если только они не являются одновременно высочайшими специалистами в какой-либо области науки, никаких фактов для понимания происхождения и эволюции человечества не добывают. Они, как и богословы, не изучают, а только пытаются трактовать факты и явления. Иногда их рассуждения могут быть довольно интересными, впрочем, как и рассуждения некоторых писателей-фантастов.

Учитывая двуединость («телесное» и «духовное») человека, которая существует согласно диалектическому закону «единства и борьбы противоположностей», надо признать важное значение для изучения проблемы происхождения и эволюции человека различных биологических наук. Без их привлечения нельзя изучать телесную (биологическую) составляющую человека. Возможности биологических наук в этом отношении хорошо показал один из крупнейших биологов-эволюционистов В. Грант. Он писал: «Культурная эволюция обладает собственной движущей силой, отличной от движущих сил органической эволюции. И культурную эволюцию можно считать совершенно самостоятельным процессом, хотя на практике она взаимодействует с эволюцией органической. При специальном изучении культурной эволюции ее следует изучать отдельно, однако, при любом изучении человечества правильнее рассматривать современного человека как продукт совместного действия органической и культурной эволюции». К факторам органической эволюции человека В. Грант относит «индивидуальный отбор, внутривидовой групповой отбор, межвидовой групповой отбор и сочетание отбора с дрейфом генов». К факторам культурной эволюции — «общее накопление культурного наследия и тенденции в развитии культуры, возникающие в результате конкуренции между сообществами, различающимися в культурном отношении (но не генетически)».

Грант отмечал: «Быть может, мы вправе утверждать, что, несмотря на существование значительных пробелов, филогения человека известна нам сейчас гораздо лучше, чем ученым прошлого поколения, и что соответствующие эволюционные факторы, по большей части, определены, однако, наши представления об эволюционных силах, участвующих в эволюции человека, все еще очень неполны». К этому заключению он добавляет: «Наши нынешние взгляды на культурную эволюцию носят столь же общий характер и столь же туманны, как современные представления о роли естественного отбора в эволюции человека, и, подобно последним, нуждаются в критической переоценке».

Наиболее часто подобную «переоценку» пытаются производить антропологи. Однако они опираются только на биологическую сущность человека и ищут «переходы» в биологической эволюции (придумывая разные термины типа «человекообразные обезьяны» и «обезьяноподобные люди»), а надо искать переход от биологической эволюции к культурной. Но даже биологическую эволюцию человека им с каждым годом удается прослеживать и обосновывать все труднее ^[1].

Об этом свидетельствуют хотя бы следующие противоречивые выводы антропологов. Так, А. П. Пестряков пишет: «Верхнепалеолитический неоантроп и, тем более современный человек, в краниологическом отношении не может быть генетически выведен из каких-либо форм палеоантропов и даже среднетипичной формы архантропа. Исходная форма неоантропа плейстоценового времени по-прежнему неизвестна». В противоположность этому мнению А. А. Зубов предполагает: «Очевидно, род человеческий — это непрерывно эволюционирующий таксон, который нелегко подразделить на сколько-нибудь обособленные “этажи” прогресса». И таких противоречий во взглядах антропологов на происхождение и эволюцию человечества можно найти очень много.

Быть может, эти противоречия объясняются тем, что палеоантропологи привыкли делать очень ответственные выводы, опираясь на единичные материалы и почти полностью игнорируя неполноту антропологической летописи. В этом отношении можно напомнить высказывание Э. Майра: «Непростительно приписывать индивидуумам характеристики, представляющие собой средние значения для рас, к которым эти индивидуумы принадлежат». К этому, с нашей точки зрения, следовало бы добавить, что еще более непростительно выводить «средние значения» разных хронологических и территориальных таксонов человечества по характеристикам их единичных представителей.

Кроме того, не следует упускать из вида, что примитивные антропоидные черепа, которые находят на стоянках древнейшего и древнего палеолита, могли принадлежать не тем особям, которые изготовляли каменные орудия, а тем, которых изготовители орудий поедали. В этом отношении следовало бы более внимательно относиться к проблеме людоедства, которое предположительно существовало в палеолите.

Некоторые исследователи воспринимают его как четко установленный факт. Например, антрополог В. П. Якимов (1951, с. 82) пишет о людоедстве следующее: «Ни один из более или менее полных черепов синантропов не имел целого основания: оно было, по-видимому, разрушено при извлечении головного мозга… Имеющиеся палеоантропологические материалы показывают, что людоедство, зародившись на наиболее ранних этапах антропогенеза у обезьянолюдей (синантроп),… приобрело вполне устойчивый характер у охотничьих групп неандертальцев — как ранних, так и поздних».

Для нас не будет удивительным, если в будущем, когда получат такие же полные антропологические материалы для древнейшего и древнего палеолита, какие имеются по некоторым регионам для периодов неолита и бронзы, «обезьяноподобность» древнейших людей окажется мифом.

Не оспаривая ценность антропологических материалов для изучения эволюции человечества, следует все-таки признать, что они не являются основополагающими для выяснения закономерностей культурной эволюции. И это не удивительно, так как сущность ноогенеза не определяется биогенезом. Более того, они являются даже антагонистами. Антагонизм между ними, который объясняется уже самой двуединостью человека, особенно наглядно виден в разнонаправленных тенденциях культурогенеза (в его техногенетическом проявлении, называемом «материальной культурой») и этногенеза (включающего так называемую «духовную культуру»). Техногенез, в своей наивысшей форме проявляющийся в научно-техническом прогрессе, стремится к всечеловеческому, всеземному и даже космическому распространению (некоторые называют это явление «глобализмом») и развивается по закону несоответствия потребностей и возможностей (как только потребности удовлетворяются, они сразу же возрастают). Этногенез, напротив, стремится к сохранению замкнутых родственных человеческих популяций (это явление часто называют «национализмом») и во многом развивается по биологическим законам, используя при этом (сознательно или бессознательно) различные табу в качестве заменителей биологических факторов репродуктивной изоляции. Многие исследователи, занимающиеся происхождением и эволюцией человечества, эти закономерности не учитывают. К их числу, к сожалению, часто относятся и этнографы, и антропологи.

Тем не менее, антропологам, как никому, кроме философов, свойственно переоценивать значимость своей науки для решения проблемы происхождения и эволюции человека и недооценивать значимость в этом отношении археологии. Вот, например, что пишет об археологии антрополог В. П. Алексеев: «Археология — это этнография, опрокинутая в прошлое. Но она напоминает этнографию, из которой полностью исключены любые представления о народе, этнографию, в которой нет людей, а остались только предметы быта, хозяйственные орудия, постройки — одним словом, материальная культура в широком смысле слова. Сила археологии в том, что она одна из всех дисциплин непосредственно проникает в прошлое, слабость — в том, что она находит там лишь искаженное и неполное отражение этнических процессов древности. Про археологический материал вряд ли можно сказать, что он “нем”, однако, несомненно, что этот материал говорит “полушепотом”».

Соотношение значимости антропологии и археологии для решения проблемы происхождения и эволюции человека рассматривается В. П. Алексеевым во многих работах. В одной из них он пишет: «Историческая антропология, наряду с археологией и этнографией, предлагает нам путь в историю первобытного общества: археология и этнография — в историю культуры, историческая антропология — в историю самого человека». В другой работе он отмечает: «С одной стороны, предметом обсуждения является морфологическое своеобразие, место человека в системе живых организмов, в зоологической классификации. Человек выступает как зоологический вид точно так же, как выступал бы при такой оценке любой другой вид растений или животных. С другой стороны, в расчет принимаются все грандиозные результаты человеческой деятельности, человек выступает не как зоологическая единица, а как принципиально новое явление в истории планеты. Ясно, что речь идет о разных вещах и о различных критериях. Первый из этих критериев можно назвать антропологическим, так как он учитывает лишь морфологическое своеобразие человека. С помощью второго критерия оценивается место человечества в мироздании в целом, и его уместно назвать философским… Каждый из этих критериев подчеркивает и оценивает своеобразие человека на разных уровнях: антропологический — только как существа биологического (и о большем антропологи, опираясь на факты своей науки, профессионально рассуждать не могут. — автор), философский — как существа социального («социальными» являются и многие виды животных, но они появляются, существуют и погибают только в процессе биологической эволюции, а к культурной эволюции, создающей ноосферу, отношения не имеют. — автор».

Антропологи любят делать важные выводы, которые не вытекают из изучения фактов, доступных их компетентности. На какие антропологические факты опирался, например, В. П. Алексеев, когда писал, что «теоретическое мировоззренческое значение антропологии и антропогенетики» заключается в том, что дает «возможность человеку осознать свое место в эволюционном процессе на планете, взвесить реальную вероятность существования внеземных цивилизаций…»? Помимо всего прочего, здесь остается непонятным, как это «заключение» можно согласовать с другим его заключением: «В истории палеолитического человечества нет полного совпадения между этапами формирования физического типа древнейших и древних людей и кардинальными прогрессивными сдвигами в их культуре, это совпадение носит частичный характер»?

Интересно также было бы узнать, какими антропологическими фактами пользовался антрополог А. А. Зубов, делая следующее глобальное заключение: «Весь ход эволюции Вселенной в постсингулярный период есть прогрессирующий системогенез… В процессе эволюции совершенствуется управление как один из механизмов сохранения организации. Оно получает новый импульс и приобретает новые внешние формы с возникновением жизни… Становление разума обеспечивает возможность манипулирования эквивалентами предметов и явлений в отрыве от конкретного пространства-времени и создание базы универсальной оптимизации, универсальной автономии, универсального типа самосохранения, направленного системогенеза — внутренней информационной модели мира. Таким образом, человек — необходимый продукт вселенского системогенеза, выразитель и средоточие основной тенденции эволюции Вселенной». Написано здорово и интересно, но при чем здесь антропология и, в том числе, одонтология, прекрасным специалистом которой является А. А. Зубов?

Перед антропологией стоят многие важные проблемы, которые надо решать на антропологических материалах. Один из ведущих антропологов-генетиков Ю. Г. Рычков писал: «Широко распространено мнение, что с появлением кроманьонца, то есть с возникновением человека современного вида, процесс биологической эволюции человека завершился. Развитие общества и культуры, как способа деятельности и организации жизни людей в обществе, избавило человека от необходимости взаимодействовать с природой путем физического приспособления к ней. Культурный экран оградил человека в обществе от воздействия непреложного для всего живого эволюционного процесса. Итак, живой организм, часть Природы — и вне процесса эволюции живого. Мыслимо ли такое? Вот проблема проблем человека как биологического существа».

Вот этой «проблемой проблем» и надо заниматься антропологам, правда, сначала уяснив, что «культурный экран» возник не 35—40 тыс. лет назад, с появления так называемого сапиенса, а примерно 2,5 млн лет назад, с появлением первых орудий труда, которые неудержимо, со все возрастающей скоростью начали совершенствоваться, положив начало культурогенезу, создавшему ноосферу. От антропологов ученые, занимающиеся проблемой происхождения и эволюции человечества, ждут ответа на вопрос, как «культурный экран», расширяясь во времени и в пространстве, влиял (или не влиял?) на генотипы и фенотипы различных человеческих популяций и почему разум, создающий «культурный экран», до сих пор функционирует в тисках «биологический упаковки» со всеми присущими ей функциональными проявлениями.

В любом случае всем ученым, которые занимаются проблемой происхождения и эволюции человечества, надо четко осознавать, что все факты о человечестве, которые доступны непосредственным наблюдениям исследователей над современными им людьми или которые были зафиксированы письменными источниками, относятся только к 0,02% всей истории человечества^[2]. Судить же по такому отрезку времени о закономерностях всей эволюции человечества, как это пытаются делать этнографы, социологи и историки, было бы подобно попыткам почвоведов, если бы такие нашлись, рассуждать о строении Земли, от ее ядра до поверхности, по современной пахоте. «Письменная история» — всего лишь миг между прошлым и будущим (если будущее будет хотя бы таким же длительным, как прошлое).

Большинство историков, особенно ортодоксальные последователи исторического материализма, считают, что закономерность эволюции человечества определяется последовательной сменой различных общественно-исторических формаций, которые делятся на доклассовые (неантагонистические) и классовые (антагонистические). Движущей силой развития антагонистических обществ они считают классовую борьбу, которая приводит к социальной революции^[3]. Последняя, по их мнению, является выражением противоречий между производительными силами и производственными отношениями, закономерной формой перехода от одной формации к другой. Но ведь классовые общества появились не раньше 5—6 тыс. лет тому назад. Вопрос о том, как развивалось человечество в бесклассовых обществах, все историки оставляют без ответа.

Ответить на этот вопрос попытался в 1931 г. один из ведущих советских археологов В. И. Равдоникас. Он отметил: «Социальных классов в общинно-родовой формации не было, но антагонизмы, вытекающие из полового и возрастного разделения труда, из взаимоотношений между общинами, были. Они-то и являлись движущей силой развития доклассового общества, но значительно более слабой по сравнению с классовыми антагонизмами силой… Если же отрицать антагонизмы в доклассовом обществе начисто, то тогда следует отрицать и возможность всякого развития, что совершенно невероятно для диалектики Маркса».

Здесь следует отметить, что все «антагонизмы доклассового общества», о которых говорит Равдоникас, относятся в основном к животному царству и к биологической сущности человека, т. е. к органическому миру. Однако появление на Земле разума в результате эволюции только органического мира, сколько бы не указывали на генетическое и этологическое сходство человека и шимпанзе, остается необъяснимым.

Очень распространено мнение, что по различиям в ДНК или в белках шимпанзе и человек отличаются всего на 1%. Однако ряд исследователей, например, Р. Рэфф и Т. Кофмен, считают, что за эволюцию на морфологическом и более высоких уровнях ответственны изменения регуляторных, а не структурных систем. На это же обратил внимание и Ф. Айала: «В ветви, приведшей к возникновению человека, скорость эволюции организма в целом выше скорости эволюции белков. Возможное объяснение этого парадокса заключается в предположении, что эволюция всего организма определяется в основном изменениями не структурных генов, а регуляторных». Важны по этому вопросу и следующие выводы В. Гранта: «Гены, определяющие белки, вопреки широко распространенному мнению, нельзя рассматривать как адекватную выборку из генотипа… Используя одни только молекулярные методы, мы не можем приблизиться к пониманию важных с адаптивной точки зрения морфологических, экологических и поведенческих различий между человеком и шимпанзе».

Что же касается этологического сходства шимпанзе и человека, которое, по мнению Л. А. Фирсова, «несомненно позволит уменьшить человеческие амбиции относительно его исключительности», то следует отметить, что еще большее сходство можно проследить, например, между человеком и гиеновыми собаками и даже муравьями. У некоторых видов муравьев, например, зафиксировано рабство. Ну и что из этого следует? Да только то, что сходство само по себе, насколько бы оно не казалось убедительным, далеко не всегда позволяет судить об эволюционном родстве. Для этого сначала надо установить, что за ним стоит — гомология (сходство, основанное на родстве от общего предка) или аналогия (сходство, не унаследованное от общего предка, а приобретенное в результате конвергенции).

Чтобы понять, как появилась на Земле культурная эволюция, надо основное внимание уделять фактам, которые ее отличают, а не объединяют, с биологической (органической) эволюцией. Неповторимая специфика культурной эволюции в первую очередь определяется эволюционирующими знаниями (сначала техническими, а затем научно-техническими), изменением поведения (которое в биологии называется этологией) без изменения морфологии человека, негенетической памятью, знанием своих бабушек и дедушек, обучением на расстоянии, осознанием смерти, наивысшей в живой природе эврибионтностью, заселением создателями культурной эволюции всей Земли и выходом в Космос, обратимостью эволюции^[4].

Однако большинство ученых (как приверженцы градуализма, так и сальтационизма) предпочитают (видимо, все еще находясь в плену идей борьбы с креационизмом) главное внимание уделять сходству между биологической и культурной эволюциями, выводя вторую из первой. Они все время, ссылаясь на Дарвина, делают упор на сходство человека с обезьянами. Однако еще Ламарк, который в 1809 г. (в год рождения Чарльза Дарвина) вслед за Бюффоном четко показал морфологическое и этологическое сходство человека с обезьянами, отметил, что оно не объясняет, почему человек обладает душой и разумом. Об этом же писал и А. Уоллес, создавший одновременно с Ч. Дарвиным теорию естественного отбора.

Особенно наглядно непонимание многими учеными-«естественни­ками», как и дипломированными философами, того, что появление на Земле разума, с чего и начинается культурная эволюция, — это такое же космическое явление, как и появление жизни, видно по их отношению к древнейшим каменным орудиям. Как правило, антропологи, приматологи и биологи других специальностей, занимаясь проблемой происхождения человека, на словах признают для этого значение орудийной деятельности. Так, например, М. Ф. Нестурх и Н. М. Пожарицкая отмечали: «Тезис “человечество возникло тогда, когда было изготовлено первое орудие” — признается сейчас почти всеми учеными мира». Однако для многих из них это «признание» является всего лишь фиговым листком, якобы прикрывающим их поиски «промежуточного звена» происхождения человека в цепи биологической эволюции. Об этом свидетельствует хотя бы следующее заключение одного из ведущих антропологов В. В. Бунака: «Начальная обработка камня (чоппера) сводится к немногим несложным операциям, доступным для приматов с уровнем интеллекта шимпанзе. Если высшие обезьяны не обрабатывают камня и других внешних предметов, то только потому, что у них в этом нет надобности».

Об этом же писал и Э. Майр (1973, с. 37): «Наши представления об эволюционной роли орудий за последние десятилетия претерпели резкие изменения. В настоящее время признают, что использование орудий и даже их изготовление широко распространено в царстве животных. В частности, шимпанзе искусно пользуется орудиями и вполне способны приспосабливать для своих целей окружающие их предметы. Таким образом, неудивительно, что Australopithecus с мозгом, не большим, чем мозг человекообразной обезьяны, изготовлял каменные орудия. Изготовление простых орудий, видимо, не создает сильного давления отбора в пользу увеличения размеров мозга и не требует значительной перестройки передней конечности…»

Оставаясь в плену подобных представлений об особенностях орудийной деятельности человека и связанной с ней работы мозга, качественное отличие культурной эволюции от биологической никогда нельзя будет понять. Главной задачей всех исследователей проблемы происхождения и начальных этапов эволюции человечества, с нашей точки зрения, было, есть и будет изучение всех вопросов, связанных с появлением и эволюцией различных орудий.

Что касается изучения работы мозга, то тут одной из главных задач является понять, связана или нет напрямую культурная эволюция, особенно ее научно-технический прогресс, с перестройками строения и функционирования мозга и как при том или другом ответе можно представить себе эволюцию разума. И, вообще, возникает вопрос — развивался ли разум с момента его появления на Земле или только увеличивался объем знаний без совершенствования разумности? Ведь вряд ли сейчас найдутся какие-нибудь разумные люди, кроме некоторых дипломированных докторов философских наук, которые считают себя умнее, например, мыслителей Древней Греции, живших 2,5 тыс. лет тому назад. Об объеме знаний и степени разумности, которыми обладало человечество до появления письменности, свидетельствуют в первую (и, может быть, единственную) очередь продукты его деятельности, а они запечатлены в археологических остатках.

С нашей точки зрения, имеется лишь одна наука, которая, опираясь на конкретные факты, имеет возможность изучать дописьменную историю человечества и выявлять законы и закономерности, по которым осуществлялась культурная эволюция на протяжении 99,98% своей временной протяженности. Этой наукой является археология.

Потенциальные возможности археологии и стоящие перед ней задачи огромны. Тем не менее, начав заниматься археологией в 1953 г. и проработав в археологических экспедициях 60 лет, мы, к сожалению, вынуждены, несмотря на восхищение рядом выдающихся открытий своих коллег, констатировать, что археология является, может быть, единственной из фундаментальных наук, значение которой до сих пор не понято, а ее потенциальные возможности во многом остаются нереализованными. Почему же археология, особенно те ее разделы, которые занимаются изучением древнекаменного периода, охватывающего 99,96% всей дописьменной истории человечества (от 3—2,5 млн лет до 10—6,5 тыс. лет тому назад), находится в таком положении?

Главная причина заключается в переоценке археологами и исследователями, использующими археологические данные для различных построений о происхождении и эволюции человечества, полноты археологической летописи, которую надо оценивать и в отношении времени, и в отношении пространства. Многие из них не понимают, что современная археология, особенно палеолитоведение, находится в отношении знаний о том, какие памятники дописьменной истории скрыты в различных геологических отложениях антропогена, на уровне доколумбовой географии.

Что же касается таксономии, классификации и систематики археологических памятников и археологических культур (даже известных к настоящему времени, а сколько их еще будет открыто…), то археология находится на уровне долиннеевской систематики растительного и животного мира. К филогенетической классификации археологических культур наша наука едва только приступает, да и то лишь для отдельных культур и некоторых регионов.

Учитывая, что каждая археологическая культура (культуру условно можно таксономически приравнять к биологическому виду, локальные варианты культуры — к подвидам, а культурные традиции — к родам) должна иметь свой особый ареал, без чего совокупность составляющих ее памятников не может считаться особой культурой, в археологии должен быть выделен самостоятельный раздел — «геоархеология», который бы соответствовал по своей значимости «биогеографии».

Для познания закономерностей появления и эволюции биосферы биологи стремятся создать эволюционную, или филогенетическую систему организмов всех таксонов от царств до видов. При этом признается, что для характеристики всех биологических таксонов их ареалы являются столь же важными показателями, как морфологические, физиологические, генетические, этологические и экологические особенности организмов. Признание этого факта привело к выделению особой биологической науки — биогеографии, которая изучает закономерности распространения и распределения по земному шару сообществ живых организмов и их компонентов — видов, родов и других более высоких таксонов микроорганизмов, грибов, растений и животных.

Основы биогеографии начали оформляться в конце XVIII—первой половине XIX вв., главным образом благодаря многочисленным экспеди­ци­онным исследованиям флоры и фауны различных материков. В совре­мен­ной биогеографии выделяются ботаническая география (геоботаника) и зоогеография, включающие в себя ареалогический, региональный, эко­логический и исторический разделы. Большинство биологов считают, что биогеография во многом зависит от теоретических основ систематики, так как без четкого выделения биологических таксонов, естественно, невоз­можно даже ставить вопрос об их ареалах. Более того, любые изменения в таксо­номии и систематике влекут за собой и перемены в биогеогра­фических построениях. В то же время признается, что новые находки ископаемых, добываемых во время экспедиционных исследований, часто резко меняют представления о центрах происхождения разных филогенетических линий растений и животных.

Геоархеологию, соответствующую по стоящим перед ней задачам и значимости биогеографии (особенно ее ареалогическому и историческому разделам), нельзя путать с «геоархеологией», которая совмещает археологию не с географией, а с геологией. Она понимается ими как совокупность различных методов, применяемых при раскопках археологических памятников и отборах на них разных образцов для уточнения датировки культурных слоев и природной обстановки, в которой они образовывались. Не случайно одна из наиболее фундаментальных работ по геоархеологии — M. Waters «Principles of geoarchaeology» (1992) является всего лишь пособием по геологии для студентов и начинающих археологов, которые не получили при обучении в университетах на кафедрах археологии знаний об основах четвертичной геологии и геоморфологии.

Этот термин любят употреблять в основном археологи, которые, видимо, не понимают, что археологии без геологии (особенно ее стратиграфического раздела) не бывает, так как все археологические предметы, даже подъемные материалы, всегда связаны с различными геологическими отложениями^[5].

Подобные археологи привыкли всю жизнь изучать какой-либо один археологический памятник или группу памятников, расположенных в небольшом районе, предпочтительно вблизи населенных пунктов. Неисследованные территории их, как правило, не интересуют. Поэтому они и занимаются «терминотворчеством» (придумывая разные названия, вроде «геоартефактов» и «геоархеологических районов»), которое якобы оправдывает их миниэкспедиционные «геоархеологические» исследования.

Более 120 лет такие «геоархеологи» изучают археологию деревни Костенки на Дону и более 70 лет — археологию деревни Мальта в южном Приангарье. Они в Костенках и в Мальте добыли великолепные материалы, разработали стратиграфию памятников и выделили своеобразные культурные комплексы. Однако без определения ареалов этих комплексов считать их полноценными археологическими культурами невозможно. Кроме того, «наиболее показательные», как «принято» считать, для российского палеолитоведения исследования, проводимые в Костенках, ставят больше вопросов, чем дают ответов. Главный вопрос: где сохранялась традиция, а значит и ее создатели, например, стрелецкой культуры, когда ее следы не фиксируются в Костенках? На этот вопрос исследователи Костенок не только не дают ответа, они его даже и не ставят. А не ставят его потому, что для ответа на него надо проводить широкомасштабные разведки, которые их, видимо, пугают^[6].

Исследователь Мальты Г. И. Медведев со своими соавторами пишет: «Геоархеология есть отрасль в совокупности научных дисциплин о Земле и Человеке, изучающая геологические отложения четвертичного периода и заключенные в них археологические артефакты — остатки ископаемых производств — в последовательности, взаимосвязи и хронометрии их формирования». Как видно из этого определения «геоархеологии», археологов типа Г. И. Медведева выяснение ареалов археологических культур совершенно не интересует^[7]. Они не понимают, что без «геоархеологии», которая соответствует по своей значимости «биогеографии», и создания подробных археологических карт для отдельных исторических периодов всего мира мы не узнаем, когда и где появились на Земле люди и как они осваивали нашу планету. Мы также никогда не создадим филогенетическую классификацию древних культур, а значит, никогда не сможем изучать эволюцию человечества — ноогенез на уровне всех требований, предъявляемых к фундаментальным наукам.

В конце концов, может быть, уже настала пора понять, что многие наши «фундаментальные» представления о дописьменной истории человечества (особенно о месте прародины человечества, этапах освоения человеком различных территорий, палеодемографии, центрах расогенеза и культурогенеза, миграциях и автохтонном развитии, синхронности и асинхронности, и т. д.) основаны не на нашем знании, а нашем незнании.

Значительно тормозит развитие нашей науки и отсутствие международного кодекса археологической номенклатуры, подобного тем, которые существуют для геологии и биологии. Помимо археологического кодекса, для успешного развития археологии необходимо иметь национальные и международные комитеты, где бы принимались археологические стратотипы, т. е. опорные памятники для выделения новых археологических культур.

Без всего этого археология (вопреки «принципу приоритета» и «правилу выделения новых видов») почти ежегодно «обогащается новыми археологическими культурами», которые зачастую являются или частью уже известных культур или даже просто «археологическими монстрами» — т. е. смесью разновременных и разнокультурных остатков^[8]. К их числу относятся, например, печально известные громатухинская, новопетровская и кондонская «неолитические культуры» Приамурья. Не менее страшно появление в науке умышленных (Пилтдаун и «ашельские находки» С. Фудзимуры в Японии) и, может быть, неумышленных («культура» Кафу, Улалинка, Филимошки) фальсификаций, созданных не по «злому умыслу», а из-за отсутствия элементарных знаний о технико-типологических показателях каменных орудий, которые за счет званий и должностей их создателей иногда «процветают» длительное время.

Многие беды нашей науки объясняются неправильной подготовкой археологов в различных высших учебных заведениях на исторических факультетах. Там студенты изучают многое из того, что им почти не понадобится в их самостоятельной археологической работе. В то же время они не получают элементарных знаний об основах геоморфологии и геологии, без чего не могут стать хорошими экспедиционными исследователями. Не получают будущие археологи и элементарных знаний об основах биологии, особенно о закономерностях видообразования, разных формах отбора, разных типов ареалов, биогеографии, этологии, биологической таксономии, систематики, классификации, номенклатуре, ведущих признаках, конвергенции, аналогии и гомологии, и т. д. Без всего этого археологу очень трудно заниматься систематикой добываемых фактов, культурогенезом и выяснением закономерностей и законов культурной эволюции.

Большой вред археологии наносит переоценка археологами возможностей нашей науки. Даже некоторые ведущие археологи делают, якобы опираясь на факты, далеко идущие выводы, которые на самом деле не увеличивают значимость археологии, а дискредитируют ее. Вот что писал, например, П. П. Ефименко: «Универсализм орудий первобытного человеческого стада шелльской эпохи показывает, что разделения труда на этой исторической ступени не было, а существовали лишь самые примитивные зародыши простого кооперирования труда. Никаких запретов в области семейно-брачных отношений, разумеется, не существовало. Господствовали совершенно свободные, неупорядоченные половые отношения, т. е. промискуитет».

Но разве можно по каменным орудиям определить для древнего палеолита промискуитет и чем здесь отличаются по обоснованности взгляды одного из ведущих наших палеолитчиков от подобных взглядов далеких от археологии геолога В. А. Зубакова и философа Ю. И. Семенова? Или что можно сказать о заключении палеолитчика А. Н. Рогачева: «В ручном рубиле и грубом каменном ноже архантропа археологи видят сложный аппарат материальной культуры, созданный этими древнейшими первобытными людьми… Они вели семейно-родовой, а не стадный образ жизни»? Как, например, соответствует антропологическим данным заключение палеолитчика А. П. Окладникова: «Принципиально важно, что утверждение техники леваллуа означало крупный прогрессивный сдвиг не только в обработке камня… Оно определило и существенные изменения в физическом строении самого человека, перестройку его ума и всей интеллектуальной деятельности…»?

Что касается конкретно археологии России, то успешному ее развитию немало мешает отсутствие банка данных о всех темах, которыми занимаются археологи в различных учреждениях. Это зачастую приводит к дублированию работ и расходованию впустую умственной деятельности и финансовых средств. В то же время это способствует «процветанию» в археологии за счет компиляции и плагиата случайных людей, неспособных к самостоятельной творческой работе. Такие «деятели науки» за счет беспринципности и всяких знакомств с «нужными людьми» иногда занимают руководящие административные посты и, оставаясь в душе ущербными, наносят нашей науке огромный вред.

Чаще всего свою некомпетентность они пытаются маскировать огромным количеством печатных работ, как правило, «написанных» в соавторстве со своими подчиненными. Пожалуй, рекорд в этом отношении принадлежит А. П. Деревянко. Он, например, умудрился только в одном сборнике («Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий», Новосибирск, 1997) опубликовать под своей редакцией, кроме предисловия к нему, 12 статей о палеолите, число которых во много раз превосходит количество палеолитических памятников, известных в бассейнах Оби (ниже Новосибирска) и Енисея (ниже Красноярска). Как понимать такую «печатную плодовитость» Деревянко — как проявление сверхталантливости, сверхработоспособности или как то, о чем писал Жан-Клод Гарден: «Подобные излишества возможны лишь там, где не принято подвергать проверке научные построения…»?

Значительно дискредитировали нашу науку попытки ее политизации. Особенно наглядно подобная попытка продемонстрирована в одной из первых печатных работ А. П. Окладникова, начинавшего свой путь в академики и в официальные руководители археологии Северной Азии. Обвинив своих учителей и коллег Б. Э. Петри, Г. В. Ксенофонтова, Е. И. Титова, Г. Ф. Дебеца и М. М. Герасимова в «идеализме», «антимарксизме» и «нахождении в буржуазном тупике», он отметил: «Из достояния буржуазии, из идейного оружия идеалистической философии и просто поповщины этот отдел науки, археология, должен быть превращен в отдел подлинно материалистической науки о развитии общественно-экономических формаций, ведущим к коммунизму, в боевое оружие пролетариата в его борьбе за познание и революционную перестройку мира». Сильно написано, особенно в преддверии 1937 года, не правда ли?! После такой заявки путь вперед, к званиям и наградам для подобных археологов, конечно же, был открыт. Но что получила от этого археология? Тот же Окладников, например, за всю свою долгую археологическую деятельность не только не сумел выдвинуть какую-нибудь обоснованную научную концепцию о происхождении и эволюции человечества, но даже не предложил об этом ни одной сколько-нибудь оригинальной жизнеспособной гипотезы.

О том, что этот вывод полностью соответствует действительности, убедительно доказал А. П. Деревянко со своими соавторами в статье «Схема становления и развития основных идей в археологии древнекаменного века Сибири. Вторая половина XIX — первая половина XX в.»

Наряду с политизацией искаженному толкованию археологических фактов способствует и стремление некоторых археологов переоценивать их значимость для решения этногенеза конкретных народов. Об этом хорошо сказано В. С. Титовым: «В мировой археологической литературе в последние годы наблюдается… сильная тенденция сократить до минимума важность передвижений населения в древности… Некоторые националистически настроенные археологи считают особой доблестью доказать, что их народ жил на данной территории, по крайней мере, со времен палеолита».

Эта тенденция в нашей археологии ярко проявилась в работах А. П. Окладникова, который, хотя и не являлся тунгусским националистом, «четко» связывал их происхождение с палеолитическим населением Прибайкалья. И уж совсем забавной выглядит попытка А. П. Окладникова «обосновать» прогрессивное влияние русского народа на народы Северной Азии ссылками на археологические источники. «О теснейшей исторической общности древнейших северных племен с предками братских народов Советского Союза, с великим русским народом во главе, выразительно свидетельствуют, — писал он, — все тысячелетия их истории, начиная с самого появления человека на Лене. Первые люди пришли на Лену с запада, из Восточной Европы… В тесной связи с племенами остальной Сибири и Восточной Европы развивают племена Якутии свою культуру и в последующие времена, в неолите и бронзовом веке. Оттуда же, от скифских племен Сибири и Причерноморья, предшественников славян, всего вероятнее распространяется, наконец, на Лене и железо, металл новой индустриальной эры».

Белые пятна на археологических картах разных периодов и эпох, неполнота археологической летописи и другие слабости археологии объясняются, кроме перечисленных выше причин, и отсутствием четкого понимания значимости проблем и вопросов, которыми, в первую очередь, должны заниматься археологи.

И для мировой археологии и для археологии Якутии одними из наиболее важных проблем являются проблема внетропической прародины человечества и проблема заселения человеком Америки.

Проблема внетропической прародины человечества позволяет совершенно по-новому рассматривать историю народов Северной Азии. Именно эти народы могли в условиях вечной мерзлоты и связанных с ней ландшафтов сохранить в наиболее чистом виде уникальный исходный «внетропический» генофонд человечества. В свете этой проблемы следует пересмотреть время и условия формирования арктического адаптивного антропологического типа и специфической материальной и духовной культуры охотников тайги и тундры криолитозоны Северной Азии.

Изучение проблемы заселения человеком Америки имеет важное значение не только для воссоздания истории народов этого континента, но и для понимания общих закономерностей исторического развития человечества. При сравнении между собой этапов развития социального строя, материальной и духовной культуры различных регионов Старого Света зачастую нельзя определить, связаны ли они с автохтонным развитием без влияния извне или стимулировались миграциями и заимствованиями. В Старом Свете большинство народов в той или иной степени контактировало между собой. Иногда это выражалось в «великих переселениях народов», имевших место в различных крупных регионах.

Иное дело Новый Свет. Попадавшие в него мигранты утрачивали связь с прародиной и развивались в новых условиях независимо от населения Старого Света. Природа создала прекрасную лабораторию, в которой можно изучать конвергентность культурного и биологического развития различных этносов. Но для этого надо точно знать количество миграций в Америку, время и пути их прохождения, достигаемые предельные рубежи, характер взаимодействия предшествующих мигрантов с последующими и уровень биокультурного развития, достигнутого мигрантами на своей прародине. Надо знать, что утратили мигранты и что с собой принесли и развили в новом ареале обитания. Ряд данных свидетельствует о том, что потомки мигрантов, которые проходили в Америку через Берингию, не имели контактов с последующими мигрантами. Видимо, с ними был связан этногенез индейцев, создавших цивилизации майя, ацтеков, инков и т.д.

Совместное изучение проблемы этногенеза и биокультурной эволюции народов Северной Азии и Америки показывает, каким мощным биокультурным запасом адаптивной прочности обладало население Северной Азии. Оно не было отсталым во всемирно-историческом смысле, не находилось в стороне от основной линии развития человечества. Оно было всего лишь предельно четко адаптировано к природной среде обитания в зоне вечной мерзлоты, в области полюса холода Северного полушария. Однако их биокультурная система жизнеобеспечения всегда потенциально сохраняла возможности развития новых адаптаций, о чем свидетельствуют различные цивилизации Центральной и Южной Америки, созданные мигрантами из Северо-Восточной Азии.