Оскільки сьогодні в середовищі чіста русскіх фашистов Йосип Бродський із отщєпєнца, зрадника і тунєядца чудодійним образом перетворився на геніального русского поета, лавреата Нобелівської премії, то я трохи
погуглив його творчість. Цікаво стало і от натрапив на юнацькі спогади.
Это было в школьной библиотеке, где мне полагалось заполнить читательскую карточку. Пятый пункт был, разумеется, «национальность». Семи лет от роду, я отлично знал, что я еврей, но сказал библиотекарше, что не знаю. Подозрительно оживившись, она предложила мне сходить домой и спросить у родителей. В эту библиотеку я больше не вернулся, хотя стал читателем многих других, где были такие же карточки. Я не стыдился того, что я еврей, и не боялся сознаться в этом, В классном журнале были записаны наши имена, имена родителей, домашние адреса и национальности, и учительница периодически «забывала» журнал на столе во время перемены. И тогда, как стервятники, мы набрасывались на эти самые страницы: все в классе знали, что я еврей. Но из семилетних мальчишек антисемиты неважные. Кроме того, я был довольно силён для своих лет, - а кулаки тогда значили больше всего. Я стыдился самого слова «еврей» - независимо от нюансов его содержания.
Судьба слова зависит от множества его контекстов, от частоты его употребления. В печатном русском языке слово «еврей» встречалось так же редко, как «пресуществление» или «агорафобия». Вообще, по своему статусу оно близко к матерному слову или названию венерической болезни. У семилетнего словарь достаточен, чтобы ощутить редкость этого слова, и называть им себя крайне неприятно; оно почему-то оскорбляет чувство просодии. Помню, что мне всегда было проще со словом «жид»: оно явно оскорбительно, а потому бессмысленно, не отягощено нюансами. В русском языке односложное слово недорого стоит. А вот когда присоединяются суффиксы, или окончания, или приставки, тогда летят пух и перья. Всё это не к тому говорится, что в нежном возрасте я страдал от своего еврейства: просто моя первая ложь была связана с определением моей личности.
Недурное начало. Что же до антисемитизма как такового, меня он мало трогал, поскольку исходил главным образом от учителей: он воспринимался как неотъемлемый аспект их отрицательной роли в наших жизнях: отплёвываться от него следовало, как от плохих отметок. Будь я католиком, я пожелал бы большинству из них гореть в Аду. Правда, некоторые учителя были лучше других, но поскольку все они были хозяевами нашей каждодневной жизни, мы не трудились проводить различия. Да и они не особенно различали своих маленьких рабов, и даже в самом пылком антисемитском замечании слышалась безличная рутина. Я почему-то никогда не мог относиться всерьёз к любым словесным нападкам, в особенности - людей столь далёких по возрасту. Видимо, диатрибы моих родителей очень меня закалили. Вдобавок, некоторые учителя сами были евреями, и страшился я их не меньше, чем чистокровных русских.
Бродский И.А., Меньше единицы / Поклонится тени, СПб, «Азбука-классика», 2001 г., с. 71-77, 86, 89 и 90.Бродский И.А., Меньше единицы / Поклонится тени, СПб, «Азбука-классика», 2001 г., с. 71-77, 86, 89 и 90.