Как
только грузинский политик уходит в оппозицию, он становится идиотом. Это, так
сказать, личное впечатление. Потому что я много раз, приезжая в Тбилиси,
пыталась честно задавать оппозиционерам содержательные вопросы. Приезжаю,
допустим, и спрашиваю Георгия Хаиндраву: «Почему вы против Саакашвили?» «Потому
что он тиран и коррупционер». «А можно примеры коррупции?» «Почему я должен
делать за вас вашу работу, – говорит Хаиндрава. – Я вам дал общее политическое
освещение, а примеры вы ищите сами».
Или
после российско-грузинский войны прихожу к Дато Усапашвили, считающемуся самым
разумным и самым умеренным из оппозиционеров. «Надо было делать не так», –
говорит. Ну хорошо, я понимаю, что не так, а что именно надо было делать Грузии
в тот момент, когда российские танки двинулись к Рокскому тоннелю? «Надо было
как-то так устроить дело миром». Ага. Устроить дело миром и повесить кошке на
шею колокольчик.
Это
все, конечно, очень плохо, потому что в демократической стране должна быть
вменяемая оппозиция. Если в стране нет вменяемой оппозиции, она не демократия.
В этом смысле Грузия не демократия – не потому, что в ней нет вменяемой власти,
а потому, что в ней нет вменяемой оппозиции.
Почему
именно с Грузией произошла такая удивительная история – мне очень любопытно,
просто как политологу. И я долго думала над этой проблемой и решила, что
главных причин две.
Одна
причина заключается в том, что на Кавказе каждый считает себя президентом.
Совершенно не важно, в Чечне ли, в Грузии ли, в Дагестане: каждый уважающий
себя мужчина мечтает о президентстве, не считая совсем уже грудных детей,
которые не мечтают о президентстве, а мечтают пока только о соске.
И поэтому каждый второй грузин, побывавший министром, или послом, или
депутатом, автоматически решает, что он уже готов быть президентом, и искренне
не понимает, что там, на этом предначертанном для него месте, делает
Саакашвили.
В
результате то, что в Грузии называется оппозицией, в психиатрии называется
инфантильностью. Я с огромным почтением относилась к бывшему спецпредставителю
Грузии в ООН Ираклию Аласания, пока не выяснилось, что перед нынешним митингом
оппозиции его сторонники ходили повсюду и шепотом сообщали, что «Ираклий уже
обо всем договорился с Мишико, надо только выйти на площадь – и Мишико сразу
уйдет».
Это
уже, знаете, ямадаевщина какая-то. Это в свое время Ямадаевы уже после того,
как батальон «Восток» был молниеносно разгромлен, распускали по Чечне слухи,
что Москва сейчас снимет Рамзана и назначит Руслана президентом, что и
кончилось в конце концов золотым пистолетом, брошенным киллером на подземной
стоянке в Дубае. (Чеченских
понтов еще никто не отменял, и мне, как писателю, завидно.)
Вторая причина оппозиции – и ее многочисленности – заключается в том, что
Михаил Саакашвили сломал хребет старой Грузии. Той старой Грузии – Грузии
ancien regime, с эндемической коррупцией, со взятками, связями, ворами в законе
– просто нет. Есть другая Грузия – где копы не берут взятки, где продано в
частную собственность все, кроме совести, и где на место ворам в законе и
интеллигентам пришла меритократическая элита, предпочитающая разговаривать
по-английски, а не по-русски.
Это
очень больно, это коснулось каждой семьи, и надо знать Грузию, чтобы понимать,
что грузин всегда пожалеет своего дядю, «которого ни за что выкинули из
милиции», и брата, «которого ни за что посадили в тюрьму».
Лечу
в самолете с московским строителем-грузином. «А хорошо ли строить в Тбилиси?» –
спрашиваю. «О, чудно! За здание в 12 тыс. кв. м я заплатил $12 тыс. за проект –
и все, и через три месяца строю, а в Москве мне бы это стоило 3 года и полтора
миллиона». «А вы голосовали за Саакашвили?» «Конечно, против! Он сволочь такая:
у меня дядя в Счетной палате работал, так пришел новый начальник, поставил в
кабинетах жучки, поймал трех человек на взятке и уволил все 800».
Мысль,
что уволенный дядя и проект за три месяца как-то связаны, не то что не приходит
моему собеседнику в голову – это же Кавказ! Дядя важнее.
Говорю
с профессором из квартала Ваке. (Ваке – это вообще грузинская Вандея.) «Этот негодяй
Саакашвили закрыл медицинский институт». Вышеописанный институт был расположен
в подвале и продавал дипломы за деньги. «А вы бы хотели лечиться у врача,
который окончил этот институт?» – спрашиваю. «Не в этом дело! Дети три года
учились, платили деньги, как можно детей выкинуть на улицу!»
Безработные менты и уволенные чиновники, обитатели незаконно построенных и
потому снесенных домов, бизнесмены, у которых жестко и небрезгливо отобрали то,
что они получили даром при Шеварднадзе, а пуще всего грузинская интеллигенция,
величественная, коррупмированная и бесполезная, как всякая отживающая
аристократия; профессора, которые были уверены в своем наследственном праве
принять сына друга в университет просто так, а сыновей простолюдинов – за
деньги, – все они вдруг обнаружили себя в оппозиции, и все они не могут
вербализовать своих требований.
Не
могут же они написать на знаменах «Даешь взятки!». Вот и пишут «Долой
Саакашвили!». Единственная их надежда – вести себя так, чтоб побили. Ведь тогда
это будет признаком отсутствия демократии в Грузии.
Саакашвили совершил невозможное. В бывшей советской стране, разъеденной
взятками, дружбой и связями, в стране, где как класс отсутствовал мелкий
частный собственник, являющийся питательной средой свободы, а вместо частного
собственника был вор в законе, аристократ и чиновник, – в этой стране он строит
западное общество, и это вдохновляющий пример для России и кровное оскорбление
для Кремля.
Является
ли Саакашвили нормальным правителем? Господь с вами, конечно, нет! Петр I, что,
нормальный правитель? Вот Анна Иоанновна или Софья Алексеевна были нормальными
правителями, а Петр не был.
Называл
там Саакашвили или нет Путина «лилипутиным» – дело темное, но ни один
нормальный диктатор, рассматривающий власть как способ добычи денег для
швейцарских офшорок, не может вынести примера ненормального диктатора,
ломающего нации хребет ради частной собственности и честной полиции. Это было
воспринято как личный вызов – и вся мощь российской государственной машины была
брошена против Грузии, как в 60-е года она была брошена против США.
В
60-е годы мы слышали постоянно, что в США безработица и Компартия США вот-вот
придет к власти. Сейчас мы слышим постоянно, что Грузия вот-вот развалится, а
Саакашвили вот-вот будет свергнут.
Печально одно: если антиамериканской пропаганде никто не верил, то сейчас
российская интеллигенция показала себя не столько верным союзником российской
власти, сколько верной подругой интеллигенции грузинской. Свои представления о
Саакашвили российская интеллигенция в основном черпает из телефонных разговоров
со своими бывшими товарищами по шумным застольям в Пицунде или Тбилиси. А это
все равно, что черпать представления о первом консуле Бонапарте из рассказов
изгнанников в Кобленц
Глава МВД Грузии Вано Мерабишвили объяснил Ольге Алленовой, что изменить отношение граждан к правоохранительной системе не так уж трудно: нужно просто изменить отношение правоохранительной системы к гражданам.
Полицейское управление в Гори тоже из стекла. В общем зале на третьем этаже глава МВД Вано Мерабишвили проверяет какие-то папки. Здороваемся, проходим в просторный стеклянный кабинет шефа региональной полиции Гори.
Мерабишвили садится за стол и спрашивает меня: "А почему у вас в России так много стали говорить о произволе милиции? Что происходит? Если милиция так плохо работает — почему не уволят Нургалиева?"
У меня нет ответа на этот вопрос.
Вано Мерабишвили рассказывает, что до войны Рашид Нургалиев часто приезжал в Грузию на различные совещания силовиков из СНГ.
— Последний раз он был у нас в июне 2008-го.
— Он проявлял интерес к вашим реформам?
— Нет.
— А вы ему рассказывали о том, что у вас полиция взяток не берет?
— Нет, зачем? Это с моей стороны было бы нетактичным.
Неожиданно министр встает, открывает окно и показывает на выстроившиеся в ряд черные джипы.
— Раньше только воры в законе ездили на таких машинах. А теперь — полицейские!
Так началось это интервью.
"У нас все по-человечески"
Вы закупаете такие дорогие машины для всех полицейских участков?
Это не я закупаю. Это закупает каждый глава полицейского управления или участка. У них для этого есть все полномочия. Они покупают хорошие машины и хорошую технику, потому что это повышает эффективность работы. Вот здесь, в Гори, Джугелия закупает для полиции машины, мониторы, продукты, топливо.
Но его ведь кто-то проверяет?
Что значит "проверяет"?
А если он купит больше машин, чем ему надо?
Он не купит больше. Потому что если он купит много машин, он получит меньше премию, или построит меньше зданий, или меньше компьютеров купит. Он сам принимает решения, что ему нужно — бумага, автомобиль, одежда или премия.
А кому принадлежит идея прозрачных зданий?
Это моя идея. Нравится, да?
Нравится.
Вы помните, я вам несколько лет назад говорил, что у нас такие полицейские участки будут по всей стране? Вы тогда не поверили.
Признаю, я ошибалась. И в чем секрет вашего успеха?
У нас все по-человечески. Потому что мы не полиция. Мы люди.
А почему реформы в Грузии начались именно с МВД?
А с чего надо было начинать? Когда человек начинает строить государство там, где государства нет, он в первую очередь строит госорганы. И ему для успеха нужны порядок, безопасность, свобода передвижения. Порядок в государстве наводит полиция. Это элементарно. Вот с этого надо было начинать. Все остальное в прямом или косвенном виде — это отношения не государства и общества, а отношения разных представителей общества друг с другом. Порядок и безопасность необходимы для развития экономики. И для того, чтобы люди чувствовали себя людьми. Если твои права ущемлены и у тебя нет права свободно передвигаться и свободно выражаться, ты не сможешь открыть бизнес.
И почему же это не приходит в голову большинству лидеров на постсоветском пространстве?
У них всегда были очень высокие цели. Они стратегически мыслили. Для них сегодняшний день был второстепенным, они строили светлое будущее. Они хотели, чтобы пролетариат победил во всем мире. Они выросли в этом.
Но вы тоже выросли в этом.
Да, мы тоже. Но мы захотели жить в нормальном государстве. Быть успешными, передовыми. Вот с чего начинается любовь? Люди встречаются. Мы встретились с избирателем и тоже его полюбили. Любовь — это когда ты больше думаешь о других, чем о себе. Если министр хочет в первую очередь, чтобы ему было хорошо, он делает все для себя сначала, а потом для полиции и остальных граждан. Он будет отбирать у других для себя. А у нас все наоборот. Точнее, правильно.
Для того чтобы реформа была успешной, нужно было изменить менталитет общества — чтобы оно не встречало в штыки преобразования.
А пускай бы встречало. Если ты считаешь, что ты прав, какая разница? В каждом обществе есть часть, которая хочет что-то создавать. Есть часть, которая индифферентна, но в целом довольна переменами. И есть люди, которые не хотят перемен. В нашем случае последних меньшинство.
Многие говорят, что успех реформ в Грузии обусловлен небольшой территорией. В больших странах такие реформы невозможны.
Если кто-то хочет провести реформы, не обязательно делать как мы или как кто-то еще. Не надо у нас чему-то учиться. Потому что все принципы реформирования известны. Надо просто захотеть. Ваши чиновники ведь очень хорошо устраивают свои дома, свои квартиры, своих родственников — вот так надо и государство свое устраивать, и ухаживать за своими сотрудниками.
Мы первый этап реформ прошли два года назад, тогда мы сами, 50 человек во власти, делали реформы. Сейчас у нас новый этап — реформы делаются уже на среднем уровне. Вот вы были в Рустави? Там только первичную концепцию сервис-агентства мы придумали, а остальное придумали и дополнили те люди, которые там работают. Например, руководитель сервис-агентства задался таким вопросом: почему при покупке-продаже машины обязательно личное присутствие продавца и покупателя в одном месте? И придумал такую вещь: если продавец живет в Батуми, а покупатель в Тбилиси, то им не надо ехать друг к другу. Один придет в сервис-агентство в Батуми, другой в Тбилиси — и по интернету им оформят эту сделку. Мы посмотрели, что это и правда для человека очень удобно, и приняли его предложение. И у нас сейчас можно дистанционно продавать и покупать машины. Если ты думаешь о том, как человеку облегчить жизнь, то ты придумаешь такие вещи. А если ты думаешь только о том, что написано в законе, ты никогда это не придумаешь.
Но для этого, наверное, нужны какие-то поправки к закону?
Для этого моего указа достаточно. Я вам больше скажу: когда мы придумываем хорошие вещи и это противоречит закону, мы все равно их делаем. Закон для того и закон, чтобы его менять ради интересов граждан.
Или вот такой еще пример. Я заметил, что в Азербайджане импорт машин из Дубая больше, чем из Грузии, в четыре раза. Мы сделали исследование и выяснили, что из Дубая в Баку машины привозят за три дня, а из Тбилиси — за четыре. И мы начали упрощать процедуру купли-продажи. Мы нашли корень проблемы: по закону и в Азербайджане, и в Армении обязательно при покупке-продаже иметь нотариальную справку. Ну это старая традиция, как и у вас. В Грузии нотариус не обязателен в таких вопросах. Как и доверенность на машины, которую мы упразднили. Доверенность — это бюрократия. Это коррупция. Все беспокоились, что вырастет количество угонов. Но воровство машин снизилось, потому что мы стали жестче с этим бороться.
Так вот азербайджанцы, которые покупали у нас машины и шли потом к нотариусу, где переводили документ с грузинского на азербайджанский, на все это теряли минимум один день. Мы упростили эту схему: дали лицензию одной нашей организации, в которой человек, покупая машину, вместе с документацией купли-продажи получает еще и нотариальную справку. И в течение последних трех месяцев в четыре раза увеличился транзит машин через Грузию в Азербайджан и Армению. А это дополнительный приток в госбюджет. И это не я придумал. Это придумали люди, которые там работали. Вот поэтому реформа наша живет и прогрессирует.
И ваши подчиненные не боятся к вам прийти и что-то предложить?
Они боятся не прийти и не предложить. Я не люблю, когда человек не проявляет инициативу. И я их ругаю, когда они каждую идею несут ко мне — каждый должен что-то хорошее придумывать и реализовывать на своем участке. Он за это ответственен. Я подписываю только 0,1% документов в министерстве. Я передал полномочия другим людям — более 30 человек в Тбилиси и в регионах теперь принимают решения, которые по традиции входили в обязанности министра.
"Полиция — это сервис, который помогает человеку решать его проблемы"
Когда вы только начали реформу, как сами полицейские на это реагировали?
Их здесь больше нет.
Но процентов тридцать осталось.
Остался кто-то из спецназовцев, военных, оперативников. Хозошников практически не осталось — они сами ушли, потому что не смогли в новых условиях работать. Некоторые даже не были коррумпированными, и я их даже оставил работать, но они не выдержали. Когда твоего родственника сажают, а тебя просят не сажать, ты себя чувствуешь неполноценным, не способным защитить интересы семьи.
И как вы предлагали решать эту проблему?
Никак. Принять то, что на госслужбе ты не можешь защищать интересы семьи — только интересы общества. Сейчас ожидания от полиции в обществе гораздо выше, чем полиция даже может дать. И я нервничаю по этому поводу. Полиция в любом обществе — это представители среднего слоя общества. Сегодня у нас немного иначе. И поэтому приходится поддерживать этот имидж — снимать клипы, проводить концерты, школьников водить в полицию.
Это, кстати, впечатляет, когда школьников водят в МВД.
Потому что это не МВД по большому счету. Вы не заметили, что это не МВД? Вы когда заходите в наши новые полицейские участки, вы не замечаете, что это как бы банк услуг? Там нет форточки — там просто стоит стол, как в банке, и вы там излагаете вашу проблему. Мы хотим сказать, что полиция — это не просто госинститут, это сервис, который помогает человеку решать его проблемы. Сама концепция поменялась. И поэтому доверие в обществе к полиции такое — 75%. Все люди поняли, что полицейский, он не над обществом, он часть этого общества. Полиция решает проблемы людей и не навязывает им свои собственные. И поэтому в таком обществе полиции невозможно быть коррумпированной. Теоретически невозможно. Без друзей, без соучастников невозможно.
Потому что напарники стучат друг на друга?
У нас это так не называется. Если ты совершаешь преступление, то долг любого гражданина сообщить об этом преступлении в полицию. Если знает и не сообщил, значит, тоже совершает преступление, за которое понесет наказание.
Это очень жестко.
Когда советский образ жизни меняешь на западный, нельзя действовать полумерами. Нужны неординарные методы. Для нас сегодня главное не статистика, а сама раскрываемость. У нас нет палочной системы. Никто не спускает сверху вниз, чтобы было определенное количество дел зарегистрировано, а определенное — раскрыто. Но все знают, что будет плохо, если у тебя много нераскрытых дел. Все также знают, что, если много раскрытых наспех дел, они провалятся в суде, и это будет твой провал. И поэтому мы выигрываем 89% уголовных дел в суде.
А если просто не регистрировать жалобы граждан и таким образом снижать количество заведомо висячих дел?
Невозможно. Все знают, что, если ты не зарегистрировал чью-то жалобу, тебя посадят. С начала реформы мы начали бороться с утаиванием. Наша генинспекция часто проводит рейды: заходят в участки под видом граждан, заявляют о правонарушении, и, если вдруг полицейский не станет регистрировать, против него возбуждают дело.
Генинспекция — это вроде управления собственной безопасности?
Это у вас так называется. У нас, у нормальных людей, это называется генинспекцией. Вы знаете, что у нас в МВД 26 тыс. сотрудников? В генинспекции работают всего 50 человек. Но работают они хорошо.
То есть везде и во всем главный двигатель — это элементарный страх?
Это только вначале так. Человек знает, что не сможет здесь брать взятки. Утаивать дела. Работать плохо. Что если он рискнет нарушить закон — мы его арестуем. Наша генинспекция и сегодня проводит такие аресты. За все годы реформ мы посадили около 250 полицейских. Последнее время арестов почти нет, от силы два-три человека в месяц. На каждого есть улики, свидетели, видеосъемка. Это только первый этап, когда страшно. Второй этап — это когда человек уже понимает, что брать взятки, нарушать закон и использовать служебное положение — это плохо.
Знаете, такое ощущение, что полиция ваша — это инопланетяне. Даже вокруг ваших прекрасных стеклянных зданий совсем другая, бедная жизнь.
Это не так. Все меняется. И из-за того, что мы каждые три месяца что-то новое придумываем, общество потихоньку тоже меняется.
То есть вы меняете общество?
А вы не видите, что оно меняется? Еще пять лет назад общество было другим. Последние два года не было ни одного случая сопротивления полиции, хотя в первые два года было убито 27 полицейских. Я знаю много прозападных людей, у которых пять лет назад была привычка звонить и просить освободить их родственника. А за последнее время я даже не помню, чтобы кто-то мне позвонил или даже моим родителям. Первые два года мои родители запирались у себя дома, в провинции, не отвечали на телефоны, не выходили на улицу, потому что их все время просили кого-то отпустить, вмешаться. Последние три года они спокойно ходят, потому что это закончилось, люди привыкли к новой реальности.
Ваши реформы — это уже необратимый процесс?
Если придет кто-то, кто захочет все старое вернуть, за два месяца вернет.
Значит, все дело в личностях, которые у власти?
Если хотите, да. Но точнее, в политической воле и культуре.