О тоталитаризме (Ханна Арендт)

Ханна Арендт полагала, что Ленин пытался структурировать общество на свой манер, намереваясь любой ценой спасти завоевания революции. Потому он узаконил фактическое разграбление помещичьих усадеб деревенскими массами, чтобы создать освобожденный крестьянский класс; поощрял независимые профсоюзы и терпел ростки среднего класса, поднимавшегося в эпоху нэпа. В действительности всё было несколько иначе. Едва ли «вождь мирового пролетариата» беспокоился обо всем этом. При нем началось уничтожение и ростков среднего класса и крестьянства, которые без особого восторга воспринимали эксперименты новых хозяев жизни. Ленин лихорадочно изыскивал средства к спасению власти большевиков, той власти, которая столкнула страну в пучину хаоса. Именно Ленин, хотел он того или нет, заложил основы бюрократии «массового общества», которая, по Марксу, «владела государством как своей частной собственностью». Сталин довел до крайности тенденции, зарождавшиеся при Ленине, тенденции, к которым, несомненно, был причастен. Крестьян, как известно, Ленин особо не жаловал, не раз подчеркивал их ущербную «мелкобуржуазную природу, собственнические инстинкты», так мешавшие пролетарской революции, строительству «светлого будущего». Продолжая его линию, большевистское правительство приступило к ликвидации классов, владевших хоть какой-то собственностью. «Те, кто не попал в миллионы мертвых или миллионы сосланных работников-рабов, – продолжала Ханна Арендт, – вскоре поняли, кто здесь хозяин, поняли, что их жизнь, как и жизни их родных, зависят не от воли сограждан, а исключительно от прихоти властей всех рангов сверху донизу, от тех, в первую очередь, кто диктовал «генеральную линию партии». Они были вынуждены терпеть произвол, именовавшийся «волей партии», в полном одиночестве, без всякой помощи. Парадокс советского общества состоял в том, что уничтожение и порабощение одной части народных масс поддерживалось и одобрялось другой, многомиллионной частью, верившей или делавшей вид, что верит, и в строительство коммунизма, и во врагов народа, и это давало власти известную устойчивость. Даже кадры ОГПУ, проводники линии партии с 20-х – 30-х годов, не могли заблуждаться насчет собственной уязвимости, будто в качестве особой касты они что-то собой представляют, будто недосягаемы для тотального террора, особенно после казни Ягоды, а затем и Ежова.

Ни одно из этих гигантских человеческих жертвоприношений не было оправдано интересами государства. Многое делалось в ущерб экономике и долгосрочной политике. Ни один из уничтоженных слоев общества не выступал активно против режима, не был в действительности опасен для него. Активная, организованная оппозиция перестала существовать к 1930 году, когда на ХVI съезде партии Сталин  объявил вне закона как правый, так и левый уклоны. Изучавший документы секретных архивов бывший член Политбюро Александр Яковлев считает, что жертвами репрессий сталинского режима оказались около 35 миллионов человек.

Равенство, точнее было бы сказать, бесправие всех подданных перед лицом власти «товарищей» было одной из главных задач всех деспотов с древнейших времен. И все же такое уравнение всех в бесправии оказалось недостаточным в эпоху тоталитарного правления ХХ века, поскольку все предыдущие системы оставляли более или менее нетронутыми некоторые неполитические связи между подданными, такие, как семейные узы, профессиональные и культурные интересы. Ханна Арендт говорит о решимости тоталитарных властей «раз и навсегда покончить с нейтральностью даже шахматной игры», то есть с независимым существованием какой бы то ни было деятельности, развивающейся по собственным законам. С точки зрения тоталитарных правителей, общество «любителей шахмат ради самих шахмат» лишь степенью отличается, например, от класса сельского населения, стремившегося к самостоятельному хозяйствованию на земле. Известно вмешательство партийных функционеров в научную сферу советского общества. Гиммлер точно определил члена СС как новый тип человека, который никогда и ни при каких обстоятельствах не будет заниматься «делом ради самого дела».

Массовая атомизация в советском обществе достигалась практикой периодических чисток, неизменно предварявших групповые ликвидации. «Дабы разрушить все социальные и семейные связи, – продолжала Ханна Арендт, – чистки проводятся таким образом, чтобы угрожать одинаковой судьбой и обвиняемому, и всем тем, кто находится с ним в самых обычных отношениях, – от простых знакомых до ближайших друзей и родственников. Результат этого хитроумного и в то же время элементарного приема «обвинения в связи с врагом» таков, что как только человека обвиняют, даже просто арестовывают, почти все его прежние друзья немедленно превращаются в его злейших врагов. Чтобы спасти собственную шкуру, они спешат выскочить с часто непрошенной информацией и обличениями, поставляя подчас несуществующие данные против обвиняемого. Очевидно, это было единственным способом доказать свою благонадежность. Вчерашние друзья старались задним числом оправдать свое знакомство с обвиняемым не чем иным, как только предлогом для слежки за ним и для разоблачения его как саботажника, троцкиста, иностранного шпиона или фашиста. Если «заслуги» измеряются числом разоблаченных ближайших товарищей и даже родственников, то ясно, что простейшая предосторожность требует избегать по возможности всех тесных и глубоко личных контактов не только для того, чтобы уберечься от раскрытия своих тайн и помыслов, но и для того, чтобы обезопасить себя от всех лиц, как заинтересованных в осуждении человека с обычным низким расчетом, так и неумолимо вынуждаемых губить его перед страхом пытки и собственного уничтожения.