Бог из машины

Пользы никакой, а вред возможен

Бог из машины

«Пользы никакой, а вред возможен», – с такой формулировкой полтора века назад в университетах Российской империи была запрещена философия. Через десять лет правительство спохватилось. Но за этот срок в обществе успел сформироваться тип интеллигента-позитивиста, убеждённого, что мир нужно менять и делать это очень быстро.

Там листовки напечатать, здесь организовать какой-нибудь кружок, бомбу в кого-нибудь противного метнуть – и всё быстро наладится. Иначе просто не может быть. А к жертвам мы готовы – куда ж без них?

Мир меняется медленно – учит философия. И у этих изменений свои собственные законы, куда более непреложные, чем уголовно-процессуальный кодекс. К примеру, самое элементарное – законы диалектики. Помнят, наверное, некоторые: тезис – антитезис – синтез. Закон единства и борьбы противоположностей. Большевики хорошо понимали слово «борьба», но совсем не понимали «единство». То, что отрицается, не должно уничтожаться – на новом уровне развития оно может стать органическим, т. е. однородным единством с тем, что утверждается. Иначе не будет никакого нового уровня, а от того, что мы имели останется ровно половина.

Или ещё один закон – перехода количество в качество – предполагает, наличие определённой суммы разнородных явлений, имеющих один вектор развития. Без этого – увы и ах! Новое качество опять-таки невозможно.

Отрицание смысла истории ведёт к разрушению формы общественного устройства, которая фактически является его продуктом. И запрет на преподавание философии полтора века назад был вехой на пути отчуждения человека не только от смысла истории, но и от собственного смысла. Насколько мы глубоко продвинулись по этому пути, можно судить по тому, как ведутся все эти разговоры о национальной идее. Дескать, она нужна, так давайте её по-быстрому из чего-нибудь да слепим. Или позаимствуем.

Идеи не живут сами по себе, они нуждаются в носителях или воплощениях. Поэтому наша национальная идея – эта та стратегия, которая уже осуществляется.

И эта стратегия, как ни страшно это признавать, – дальнейшее отчуждение от смысла и разрушение формы.

«Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие».

Этот сон Раскольникова был описан Достоевским примерно тогда, когда в России запрещали философию. И резон в этом запрете несомненно был. Абстрактное мышление вытесняло образное, но философия не спешила заместить религию. И главный вопрос: как может существовать зло в мире, созданном Богом? – так и не нашёл своего ответа. Зов к Богу вечных русских мальчиков и следом за ним проклятие Богу вызвало тот тектонический сдвиг в истории, который многократно ускорил время и от которого нас трясёт до сих пор.

А Бог, между тем, ни разу не виноват. Он – вообще, не личность, а метафизический принцип, обеспечивающий единство многообразия, который достаточно несложно работает.

Итак, есть единый нерасчленённый смысл, нематериальный по своей природе и форма – материя во всех её видах. Рождаясь на свет, мы получаем не только свои собственные смысл и форму, но и систему мотиваций, которая отделяет нас от единого абсолютного смысла и от других форм. Зачем? Затем, что пройдя полный цикл от рождения до смерти и, возвращаясь к Абсолюту, мы отождествляемся в нём и обновляем его. Новую информацию мы несём именно потому, что были от него отделены. Обновление абсолютного смысла рождает новый смысл и новую форму, заряженную энергией избытка. И всё по кругу. Это сансара – дурная бесконечность.

Теперь, я надеюсь, понятно, что настаивая на собственной отделённости от всего и вся, утверждая её, человек свободен менее всего. Мы исполняем программу, написанную программой же у нас в генах. Так в чём же может быть реализована человеческая свобода?

Дело в том, что у человека есть возможность отождествляться в Абсолюте, не умирая. Таким образом достигается непрерывность и целостность собственного смысла (Ахиллес догоняет черепаху – разгадка парадокса Зенона). Самое адекватное литературное описание этого момента опять-таки дал Ф.М. Это рыдание Раскольникова в коленях Сонечки Мармеладовой. С попытки семантического анализа этого эпизода, которая для советской науки закончилась ничем, для меня началось погружение в тему.

У наших предков в допетровскую эпоху в ходу было выражение «Ум не цел». Так говорили о человеке, который совершает странные поступки. Момент взаимоотождествления с Абсолютом – это и есть момент восстановления целостности разума. Человек начинает сознавать себя и свою жизнь в реальности, в которой всё имеет смысл, а значит зло в ней невозможно. Значит нет никакого наказания, как не было и преступления. Но что случилось-то?

Раскольников отказался от того, что его ограничивало (система мотиваций, отделяющая нас от Абсолюта, или Дьявол, или Вельзевул, или третья ипостась) и принял то, что его защищало – энергию избытка, любовь.

Вечность – это не статическое состояние, это процесс бесконечного обновления, причём предыдущее состояние без потерь становится частью последующего. И в этом процессе может и должен осознанно участвовать человек, чтобы остановить механизм самоликвидации, заложенный во всех явлениях жизни и рационально воспроизводимый во всех творениях человеческого разума.

Мир не совершенен, потому что он не завершён. Завершить его или уничтожить – зависит от воли человека. Выбор – который мы не до конца осознали. Поэтому, наверное, не можем пока сделать.