Не плачь... Так надо было...

Помню то смирение в душе, когда осознала, что ребенка все-таки не спасти, что это все… это начало конца…

Помню то смирение в душе, когда осознала, что ребенка все-таки не спасти, что это все… это начало конца… Как так может быть? Два года борьбы, химиотерапии, операции… улучшение, ухудшение… Он два месяца не дожил до своих 4х лет… 9 мая этого года уже было 8 лет как Андрюшка умер… Время не лечит! Просто учишься с этим жить… Когда стало понятно, явно понятно, что чуда не случится, мы поехали домой. Мы месяц умирали дома. Я до сих пор говорю «мы»… тогда и я умерла…

Адрюшка постоянно лежал. Он был худеньким, обессиленным, без желаний… Хотя нет, одного он хотел – я должна была сидеть всегда рядышком, гладить ножки, животик… При попытке укрыть его, он старался сдвинуть одеяло. Это мне казалось, что ему холодно, это мне было холодно… Сейчас я понимаю, что везде распространившийся рак жжег его внутри… Уже потом онкобольные мне рассказывали об ощущении, когда внутри все горит… Единственное, что я могла это дать уход, покормить хоть как-то, быть рядом и обезболить. Нам хватало трамадола. Хотя у меня на всякий случай лежал и себазон. За два года лечения в больнице уколы я уже спокойно делала сама. Но ведь это 3-летний ребенок! Дети боятся уколов. Все. Независимо от состояния. Но, видать, этот ребенок и сам понял, что после укола ему не так все болит. Поначалу уколы делались с плачем, я объясняла, что этот укольчик поможет, чтобы ему не было больно. Потом, мы договорились, что когда ему начинает все болеть, он поднимает ручку и мы обезболиваемся… Это и была наша шкала боли…

Максиму в тот момент было 9 лет. Это братик. Я не стала от него прятать ситуацию, придумывать истории, я просто все объясняла. Объясняла почему плачу, от чего Андрюшка умирает… Он, конечно, недополучил в это время моего внимания. Очень долго всякий раз когда у нас заходил разговор об Андрюшке он не сводил с меня глаз,он заглядывал в мои глаза и следил, чтобы я не плакала. Это сейчас мы можем улыбаться, вспоминая его шалости. Мы вспоминаем его светлой памятью…

Но все же меня очень долго мучили сомнения – а все ли я делала правильно? Не доставляла ли я какие-то беспокойства ребенку своим уходом, заботой. Мое сердце до сих пор разрывается от воспоминаний. Я помню тот последний глубокий вздох…и все… Вызвали скорую и милицию. Милиционера я даже и не помню, а вот тетку из скорой запомнила. Она нервно искала стакан, а я понять не могла зачем он ей понадобился. Оказывается, она для меня валерьянки накапала, много накапала. Я покорно выпила, не стала ее расстраивать рассказами, что валерьянка меня уже не берет. На мужа тогда внимания и не обратили. Я его позже отпаивала.

Оказывается, мы были не готовы к смерти ребенка. Смешно. Знаем, что это случится вот-вот, а не готовы. Оказывается, согласно нашим традициям на похоронах должен быть каравай. Тот самый свадебный каравай… Найти его и купить выпало мне. Найти оказалось самым сложным. Его делают на заказ дня три, а надо прямо сейчас. Не помню как я оказалась на хлебзаводе в поисках этого каравая, но там одна женщина спросила меня с укором: «Что ж вы так, надо было заранее заказать…» Но когда я объяснила для чего мне нужен этот каравай, меня усадили и сами нашли на другом хлебзаводе уже готовый каравай. Мне надо было только поехать и забрать.

Моего мальчика похоронили. Навсегда 9 мая стал для меня «моим» днем. Что дальше? Как жить? Как вернуться на работу на радио? Я не смогу выходить в эфир! На автомате я что-то делала по дому, проверяла домашнее задание у сына, но большую часть времени я лежала в позе зародыша. Меня не трогали. Под конец месяца начали появляться мысли в голове… Я прекрасно понимала, что начни я пить, впади я в депрессию – меня все поймут и пожалеют. А как долго меня будут понимать и жалеть? Полгода? Год? Да и не люблю я когда меня жалеют…Да и сама себя жалеть не умею. Я уже не задавала себе вопрос «почему?» я спрашивала «для чего?». Я твердо решила, что хочу помогать отделению, где Андрюшка практически прожил последние два года. Я еще не знаю как, но хочу. Я уже не могла съедать себя тоской, мне надо было что-то делать. И ерунда, что я жила в Житомире, а фонд собралась организовывать в Киеве. Первые поездки в отделение были очень тяжелыми. Но первые результаты порадовали. Я поняла, что этот фонд, эта помощь прежде всего нужны мне. Это меня они спасают.

Еще не прошло и 40 дней после смерти моего маленького мальчика. Надо было рано вставать. Прозвенел будильник. Я села на кровати. Темно, все спят… Решила, что еще пять минут полежу и …вставать. Легла и… Я не знаю, что это было, но если бы это случилось не со мной я вряд ли поверила рассказу… Легла и чувствую, что не могу пошевелиться. Комната светлая, из-за угла выглядывает Андрюшка. Говорит: «Мама, не пачь». Не плачь. Она так и научился правильно говорить. Подбегает ко мне, садится на корточки и снова: «Не пачь, так надо было». Пропадает. Темно. И вдруг я вижу, как балуясь и кружась передо мной останавливается Ангелочек. Не маленький, а подросточек. Распрямляет крылья и говорит: «Посмотри, я здесь расту». Все. Я села на кровати! Что это было? Я решила, что схожу с ума… Об этом видении я только через неделю рассказала своей верующей приятельнице. Подвернулся случай. Меня успокоили и заверили, что это хорошее видение. Я и сама чувствовала, что мне стало спокойней после такой встречи.